й и вовремя сообщу вам об изменениях и новом приказе.
Боэр посмотрел на Шелестова, на оперативников и, встав, одернул полы мундира. Он говорил медленно, чтобы Сосновский успевал точно переводить его слова.
– Товарищи! Я говорю «товарищи», потому что убежден, что все, кто сражается в рядах антифашистов, кто противостоит гитлеризму, и есть между собой товарищи. Так вот, товарищи, я счастлив, что оказался с вами рядом в такую трудную минуту для вашей страны, для вашего народа. И, если понадобится, я умру в бою вместе с вами. Русские должны знать, что в Германии есть не только фашисты, но и честные, смелые люди, которые сражаются с ними.
– Мы это знаем, Ральф, – улыбнулся Шелестов. – И благодарны вам.
Отпустив всех на свои боевые участки, Шелестов прошел к блиндажу с ранеными. Рита поила кого-то из бойцов и сразу повернула голову, услышав, как отодвинулся брезент входного проема. Девушка хотела расспросить о многом, но Максим сам стал рассказывать, пытаясь успокоить Риту. Он рассказал, что ночной рейд удался, что никаких потерь не было, что теперь у подразделения много патронов и они дадут отпор фашистам. А потом вернется разведка, и все будут снова уходить в леса, двигаться к своим. Звучало все позитивно, правдоподобно, но только так просто и легко, как описал Шелестов, могло не получиться. А ему хотелось, чтобы Рита перестала волноваться, почувствовала себя спокойнее. И чтобы ее ничто не отвлекало от ухода за ранеными. Выйдя из блиндажа, Шелестов увидел старшину Рябова и его бойцов, Березина с Зориным. На руке бывшего спортсмена виднелся свежий бинт. Значит, его перевязали, значит, не все так плохо с его раной.
– Вы почему здесь? – удивился Шелестов.
– Приказ лейтенанта продолжать охранять вас и ваш секретный портфель, – ответил старшина.
Солнце еще не взошло, но восточный край неба уже алел, предвещая грядущий день. В предутренней дымке над полем, пропитанным росой и запахом некошеной травы, стояла звенящая тишина, тишина, которая давила сильнее любого грохота. Советские бойцы, заняв оборону в наскоро подготовленных укреплениях, замерли в ожидании. Каждое сердце гулко стучало в груди, отсчитывая мгновения до неизбежного. Пройдя столько километров по немецким тылам, потеряв стольких товарищей, сейчас каждый из них думал о том, что враг так и не смог их истребить, сломить их волю. Они шли, шли, неся с собой знамя полка. Осталось в строю очень мало солдат, последний офицер командовал сейчас остатками полка, но это была советская войсковая часть. И она выполняла приказ командования: уничтожить армейские склады, чтобы они не достались врагу, и выйти к своим, к линии фронта самостоятельно. И они выполнили приказ, они уничтожили склады и выходили из окружения, уничтожая по пути врага.
В окопах было тесно. Глина, отсыревшая за ночь, липла к обмундированию, к коже. Утренняя роса оседала на траве, туман спускался по полю к оврагу. Холод пробирал до костей, несмотря на летний месяц. Солдаты ежились, кутаясь в сохранившиеся шинели, плащ-палатки, сидели, прислонившись спинами к земляным стенкам, стараясь сохранить тепло. Их лица, испачканные землей и копотью, были напряжены. В глазах, устремленных в сторону врага, была решимость, смешанная с тревогой. Они сделали все возможное, подготовили окопы и стрелковые ячейки, в ночном рейде добыли боеприпасы и оружие. Они остановились на позициях, где в первые дни войны сражались другие солдаты, но сражались они достойно и погибли здесь.
Вчерашний вечер прошел относительно спокойно. Не было артиллерийских ударов, налетов вражеской авиации. Бойцы восстанавливали позиции и думали о том, что это затишье перед бурей. Затишье, которое предвещало бой, может быть, последний в их жизни. В окопах говорили о первых боях, с которыми Красная армия отступала от самой границы, о танковых колоннах, о нескончаемых рядах пехоты, о надвигающейся волне фашистской нечисти, готовой затопить советскую землю.
Буторин, держа в руке «ППШ» с последним магазином, медленно прошелся вдоль линии окопа, всматриваясь в лица солдат. Семнадцать человек здесь, пятнадцать на северной позиции со стороны шоссе. За вчерашний день удалось восстановить два орудия, и теперь оборона стала сильнее. Теперь у обороняющихся имелись девять трофейных пулеметов. Солдаты были готовы сражаться, это Буторин видел по их лицам. Молодые, почти мальчишки, и опытные, повидавшие виды. Все они были готовы. Готовы стоять насмерть, защищая свою Родину. Он молча кивал им, подбадривая взглядом. Слова здесь были лишними. Каждый знал, что должен делать.
В соседнем окопе кто-то тихо кашлянул. Этот звук в тишине прозвучал как выстрел. Солдаты вздрогнули, насторожились. Буторин поднял руку, призывая к тишине. Вдалеке, возможно за лесом, послышался слабый гул. Он нарастал, усиливался, превращаясь в грозный рев, который заставлял дрожать землю. Гул моторов становился слышнее. Рассвет приближался, и воздух вместе с солнечными лучами наполнялся гулом. Опытные солдаты успокаивали молодых, утверждая, что шум – это только шум. Утка и та крякает, а когда прилетит селезень, она замолкает. Кто-то тихо засмеялся словам опытного солдата родом из деревни.
Первые лучи солнца пронзили предутренний туман, окрашивая небо в багряные тона. И в этот момент в алом свете восходящего солнца стали видны танки! Они выходили из-за леса на проселочную дорогу и разворачивались в сторону советских укреплений. Их было не очень много, и кто-то уже шутил в окопах, что не нашлось у немчуры техники. Следом за танками выдвигались грузовики, высаживающие пехоту. Шутки стихли, бойцы изготовились к бою, вставая в полный рост в своих стрелковых ячейках, укладывая оружие в выемку утрамбованного бруствера, замаскированного свежим дерном. Прижимали к плечу приклад автомата или винтовки, пробуя оружие на ощупь, приноравливаясь, как будто давно не стреляли, подзабыли, каково это – вести стрельбу. Танков было восемь, они лязгали гусеницами, взрывали дерн в поле, двигались вперед, как стальные чудовища, изрыгая пламя и смерть. Один, второй, третий выстрелы из танковых пушек – и между окопами взлетала черная земля. За ними, прикрываясь их броней, шла пехота. Многовато на полтора десятка человек.
– К бою! – прозвучала команда. И по цепи стрелковых ячеек пронеслась эта команда.
Еще несколько минут – и орудийный выстрел из ДОТа слился с пулеметными очередями. Окопы ожили, обрушив на врага прицельный огонь. Пехота заметалась, пытаясь скрыться за своими танками, поле усеивалось телами убитых и раненых. Один из танков увлекся и не заметил, как проскочил ориентиры собственных саперов и тут же подорвался на противотанковой мине. Пехота двинулась к советским окопам, но тут же залегла под плотным огнем. И снова рявкнуло орудие из железобетонного ДОТа – и единственный бронебойный снаряд угодил в борт немецкого танка. Машина тут же вспыхнула. Потеряв двух собратьев, немецкие машины стали отползать назад. Снова выстрел орудия – и черный фонтан земли взлетел возле танковой гусеницы. Повреждений не было, но танк стал пятиться еще быстрее. Пушки били по окопам, появились раненые, но немецкая пехота стала отползать назад и наконец побежала под прикрытие своих танков и леса.
Буторин вытер лицо локтем и с удовольствием посмотрел на поле, усеянное телами вражеских солдат. Но радость от первой победы была недолгой. Теперь гул нарастал сзади. Он обернулся и увидел, что с дорожного полотна шоссе сползали бронетранспортеры. Солдаты прыгали на землю на ходу, спеша к советским окопам. Теперь и танки открыли с безопасного расстояния огонь из пушек. Коган крутил головой, лежа грудью на бруствере. Кажется, там, у Буторина, обошлось, немцы не пробились к позициям. А вот что будет здесь? Снаряды рвались среди окопов, ходов сообщений, дважды они попадали в бетонный куб ДОТа. Конструкция содрогалась, но выдерживала, лишь куски высокопрочного бетона откалывались, разлетались мелкими осколками.
Пули запели нал головой, как тысячи голодных смертоносных хищных птиц. То и дело по брустверу то одного, то другого бойца скакали фонтанчики земли, поднятые вражескими пулями. Орудие в ДОТе молчало. Врага нужно было подпустить поближе. Восемьсот метров, пятьсот, четыреста. И тут рявкнуло орудие. Снаряд разорвался прямо под передними колесами вражеского бронетранспортера. Это был всего лишь осколочный снаряд, но и он смог что-то повредить, и машина встала.
Пулеметный огонь, ружейная пальба усилились, и немцы засуетились в поле. Снова пошли в атаку бронетранспортеры, поливая советские позиции свинцом и пытаясь прикрыть броней свою пехоту. Второй выстрел орудия – и взрыв вспух сизым дымом прямо на броневом щитке пулеметчика. Сапер, лежавший рядом с Коганом, стиснул кулак и смотрел ненавидящим взором в поле на дорогу:
– Сейчас, товарищ майор, еще немного!
Взрыв и переднюю часть вражеского бронетранспортера подбросило, и он осел на один бок, задымился. Тут второй в пятидесяти метрах от него остановился, когда под ним вспыхнуло огненное облако. Машина сразу загорелась. А немецкие солдаты падали и падали под пулеметным огнем. Они сделали последний рывок к позициям, но стали подрываться на противопехотных минах, из советских окопов в дело вступили винтовки, автоматы. И враг побежал, просто развернулся и побежал к шоссе под защиту деревьев.
– Прекратить огонь!
Тишина… Фронтовая тишина, как много в тебе всего: и воспоминаний, и надежд, и мыслей о будущем, желания жить и желания сражаться с врагом, освобождать свою землю. И у каждого человека в эти минуты свои картины в голове. Бойцы лежали, прижимаясь к земле. Унесли раненых, снова появились погибшие. А ведь подразделение и без того уменьшилось до предела. Влажная земля пропиталась запахом сырости и пороха, въедливым, щекочущим ноздри. Сосновский смотрел поверх бруствера на немецкие танки, замершие у леса. Он чувствовал этот запах кожей, каждым нервом. Запах войны. Запах надвигающейся смерти, которая не разбирала, кто юн, кто стар, кто женат, а кто еще не успел познать любви. Она просто шла, костлявой рукой выхватывая души. И задача любого командира – не дать ей забрать слишком много. Не допустить, чтобы страх парализовал волю, превратил солдат в дрожащих кроликов перед удавом. Страх есть у всех, но уметь побороть его можно научиться. И помогает в этом воспоминание о родных и близких, о своем доме. А еще помогает ненависть к врагу, который разрушил твою жизнь, растоптал целый светлый и счастливый мир.