Боэр лежал рядом, поглаживая приклад «мосинки». Полковник и правда оказался замечательным стрелком. Из десяти выстрелов он промахнулся только трижды. И это на расстоянии четырехсот метров. Сосновский повернул голову и посмотрел на бойцов. Вон паренек, его Сосновский запомнил с первого дня, в военкомат пошел добровольцем в первый день войны. Его щеки еще не знали бритвы. Он сражается с врагом, а у самого еще юношеский пушок на щеках, на верхней губе. Волнуется паренек, хотя уже столько перенес, столько прошел с остатками полка. Но все равно сжимает сейчас в руках автомат так сильно, что костяшки пальцев побелели. В глазах тревога, но не страх. Тревога ожидания. Парень вздрогнул и посмотрел на майора.
– Все будет хорошо, – улыбнулся Михаил, и боец в ответ едва заметно кивнул.
По окопу шел Шелестов, он кивал бойцам, кого-то похлопывал по плечу. Лицо у командира было мрачнее мрачного. Сосновский насторожился:
– Что случилось, Максим?
– Ничего! Через пять минут в блиндаже у Морозова! Полковник тоже пусть присутствует.
Глава 9
– Немец отошел! – констатировал лейтенант. – Мы отбили обе атаки и нанесли врагу серьезный урон. Но боеприпасов у нас осталось на один такой бой, а может, и того меньше. Немцы повторяться не будут. Они перепашут все снарядами или бомбами, а потом пройдут и добьют раненых. Вот и ваш полковник Боэр со мной согласился. Они атаковать пока не будут. Возможно, пойдут в атаку под вечер, когда подойдет артиллерия, или завтра утром.
– Потери у нас большие? – осведомился Сосновский.
– Снаряд… – начал говорить Морозов и опустил голову. Собравшись с духом, он продолжил: – Снаряд угодил в блиндаж, где находились раненые и ваша Рита Пономарева.
– Что?.. – Буторин чуть не вскочил с лавки, но тут же снова опустился. – Эх, девочка. Так и не вернулась. Так мечтала домой попасть…
– Таким образом, на сегодняшний час у нас убитых семнадцать человек и раненных в результате боя шестеро. Если не учитывать вашу оперативную группу, то в строю у меня двадцать бойцов. Многие имеют легкие ранения и могут сражаться. Вернулись разведчики. Через овраги пройти можно. Пока немцы не очухались, надо уходить. Танков у них на шоссе нет…
– А при чем тут шоссе? – удивился Коган. – Мы сунемся туда?
– Нет, не все, – вмешался в разговор Шелестов. – Пятеро добровольцев с тремя пулеметами и гранатами на бронетранспортере прорвутся к дороге, отвлекут немцев и уйдут по шоссе на северо-восток. Мы, похоронив здесь убитых, понесем раненых на руках через овраги. Мы полагаем, что немцы решат, что все оставшиеся в живых ушли в прорыв на бронетранспортере и не станут искать нас. Бойцы начали изготавливать из брезента ремни для носилок. Нести раненых придется долго, надо распределить нагрузку между руками и шеей. Для этого нужны ремни… Здесь минируем орудия и мотоциклы.
– Вопросы есть? – спросил Морозов. – Вопросов нет. Двое бойцов, которые разведывали путь, и оперативная группа майора Шелестова выходят сейчас и ждут нас за пределами позиций, наблюдая за местностью. Если появятся немцы, они нас предупредят. Остальные готовятся к выходу с ранеными через час.
Поднявшийся ветерок в сторону немцев навел на мысль о том, как можно помешать врагу заметить, что советские бойцы покидают позиции. Несколько зажигательных пуль из пулемета подожгли сухую траву за минным полем. Танки попятились и отошли за дорогу, принявшись лениво постреливать осколочными снарядами по позициям, на которых уже никого не было. Шелестов, который шел впереди со старшиной Рябовым и двумя его бойцами, услышал пулеметные очереди со стороны дороги и остановился. Это пошел на прорыв отвлекающий немцев бронетранспортер. Стрельба была слышна недолго и постепенно удалялась. Это наводило на мысль, что ребята прорвались. И кто знает, на чьей стороне счастье. Может быть, именно им, пошедшим на верную смерть ради товарищей, повезет пробиться к своим на востоке. «Пусть им повезет», – подумал Максим и пошел дальше.
Они спускались и поднимались по залесенным склонам балок и оврагов, продирались сквозь кустарник, шли по колено в воде, по заболоченным участкам местности. Через каждые полчаса менялись люди, которые несли раненых. Чтобы было легче нести, через шею перекидывали брезентовую лямку, которая уменьшала нагрузку на руки тех, кто нес носилки. Людей не хватало, все вымотались, но оперативники тоже помогали и тоже участвовали в этом. Карты не было. Территория, на которую имелись карты, остались позади, и приходилось держать направление на восток, а маршрут прикидывать в результате наблюдения за местностью, в том числе и забираться иногда на высокие деревья. Еда тоже кончилась, а без еды силы покидали людей очень быстро.
– Не дойдем, – прохрипел Морозов, падая рядом с Шелестовым на траву. – Надо выходить куда-то, где можно раздобыть пищу. Хоть на обоз какой-нибудь немецкий напасть, на гарнизон. Не знаю… Надо на север сворачивать. Помните, мы вроде станцию видели железнодорожную, дым от паровозов. Там не должно быть большой охраны, и там должна быть еда.
– Хорошо, оставайтесь с ранеными, пойдем мы впятером и Рябов со своими ребятами в немецком обмундировании.
– Вам нельзя рисковать, – помотал лейтенант головой. – Глупо сорвать вашу операцию, ваше задание, когда линию фронта уже слышно.
Шелестов помотал головой и принялся стягивать со спины вещевой мешок. Идти в поселок, на станцию в немецком мундире и с небритым лицом нельзя. Придется бриться «на сухую», потому что воды осталось всего ничего, только для раненых. Во рту пересохло, и даже сглатывать было тяжело. И когда Максим сунул руку в мешок, то понял, что на него кто-то пристально смотрит. Ощущение чужого подозрительного взгляда было таким сильным, что он невольно замер и стал водить взглядом по кустарнику, по молодому густому осиннику. А когда он увидел дуло ружья и седую бороду, то на полянку тотчас вышел пожилой мужчина в рваной ватной безрукавке, сделанной из фуфайки, и в кирзовых грязных сапогах.
– А это чьи у нас тут гости? – осведомился старик, целясь почему-то именно в Шелестова. – Чьи будете, гости дорогие, зачем пожаловали, чего по лесам шастаете?
Старик держался уверенно, но почему, Максим понял чуть позже, когда слева появился еще паренек лет пятнадцати, и тоже с ружьем, нацеленным на незнакомцев. И как-то сразу вдруг пахнуло домом, деревней, чем-то родным. И Шелестов даже ни на долю секунды не стал сомневаться и улыбнулся:
– Да свои мы, старче, перестань целиться в нас.
– Свои в германском мундире? Ты, друг ситный, ври да не завирайся. Я в ту германскую войну штыком таких мундиров порвал великое множество. Могу и сейчас медвежьей картечью попортить. А ну-ка, говорите, кто вы такие и почему у вас половина в красноармейской форме, а половина в германской!
Проверить документы старик подошел безбоязненно. Он даже прислонил к березе свое ружье и достал из-за пазухи очки в толстой оправе. Водрузив их на нос, принялся рассматривать удостоверение Морозова, а потом и Шелестова. А уж когда прочитал бумагу, предписывающую всем воинским и гражданским начальникам оказывать помощь особой оперативной группе НКВД, глаза старика потеплели.
– Вон вы, стало быть, кто! – кивнул он солидно и, подняв ружье, повесил его на плечо за ремень. – А раненые у вас, стало быть, тоже есть? Эх, детушки, как же вы лесами-то их несете?..
– Старик, нам помощь нужна, – сказал Морозов, пряча в карман удостоверение. – Ты сам-то чего по лесу ходишь с ружьем? Охотишься, что ли? Деревня твоя далеко?
– От деревни моей, сынки, уголечки одни остались, – старик погрустнел. – Деревня наша называлась Березовка, да только теперь ни березки, ни осинки там нет. И ни одного домишки даже. Все пожгли германцы. А жители… кто сразу подался на станцию да в город, а кто не успел… Я вот тут с бабами и детишками лесное хозяйство устроил. Так и живем пока. А вы что же скажете, граждане красные командиры, долго еще германец глумиться над нашей землей да народом будет? На что нам рассчитывать-то? К зиме управитесь али как? А то ведь бабы да детишки малые, коровки у нас тут, курочки-несушки.
– Крепись, старик, – Шелестов поднялся во весь рост. – Не все так просто. Не Германия на нас войной пошла, а вся Европа. Там такая силища, что за месяц не управиться. Многих товарищей мы похоронили, к своим пробираемся, чтобы снова встать в общий строй.
– С энтими вам далеко не уйти, – кивнул старик, нахмурив брови. – Вся Европа, говоришь. Вон оно, значит, как повернулось все.
…Через час женщины встречали изможденных, смертельно уставших бойцов. Со слезами помогали уложить носилки с ранеными, бросились к котлам, разводить костры. Постепенно выяснилось, что в лесу было всего четырнадцать женщин и десять ребятишек в возрасте от шести до пятнадцати лет. В лес ушли, спасаясь от фашистов. Увели несколько коров, а кур несли за пазухами. А когда немцы сожгли деревушку на берегу реки, вернулись, похоронили нескольких односельчан да собрали по горелому кое-какой скарб. Миски, котлы, кастрюли да ведра. Да из одежды и домашнего скарба кое-что уцелело. Так и жили уже вторую неделю в лесной глуши, куда и дороги-то нет. Заправляли всем дед Матвей, бывший колхозный сторож, и Матрена. Матрена была высокой крепкой бабой, солдаткой. Муж ушел на фронт сразу, как только объявили о мобилизации. Пользовалась Матрена по этой причине большим авторитетом в селе, да и в лесной жизни тоже. Слушались ее беспрекословно все, включая и деда Матвея. И приходилось Матрене соответствовать своему статусу, хотя сил иной раз на все не хватало и страшно было порой очень. А паренек, который «взял их в плен» на той полянке с дедом Матвеем, был старший сынишка Матрены, Александр, а по-простому – Шурка.
Оказалось, что женщины сумели запастись несколькими мешками муки и крупы. На огородах собрали и кое-что из овощей. Теперь уже они стали ничейными, эти огороды, всплакнула Матрена, но тут же спохватилась и вытерла глаза уголком платка. Были у них и молоко, и яйца, только вот ютились они в плохоньких шалашах. Не хватало сил построить себе жилье. Морозов предложил задержаться на пару дней. Нужно и силы восстановить, и устроить своих раненых, которых женщины безоговорочно решили взять под свою опеку и выходить солдатиков. Инструмент нашелся. Принесли его из деревни, спасли, что смогли. И за два дня бойцы Морозова выкопали и перекрыли бревнами две большие землянки. Заготовили бревен и жердей поменьше для лежанок и столов. Дед Матвей сказал, что на реке глина есть и он выложит в каждой землянке дровяную печку. А кирпичи натаскают с ребятишками из сожженной деревни. Сколько там порушенных печей стоит на пожарище!.. Ни одного почти не осталось дома целого.