Судя по тому, как девушка облизывала пересохшие губы, она страдала от жажды. Вещмешок Когана был где-то в стороне. И сейчас за ним идти смысла не было. Буторин, продолжая наблюдать за местностью, снял с плеч свой вещмешок, достал фляжку с водой и протянул девушке. Та с жадностью накинулась на воду и стала пить, не обращая внимания на то, как вода течет по ее грязному подбородку, как она льется на подол ее юбки. Коган с улыбкой отобрал у девушки фляжку и завинтил крышку.
– Ну, хватит, а то плохо будет. Не надо сразу много пить. Давай рассказывай, что ты тут в лесу с пустым наганом делаешь? В окружение попала? Почему одна?
Девушка смотрела на незнакомых мужчин в маскировочных костюмах и с «ППШ», на видневшиеся петлицы гимнастерок с двумя шпалами. Наверное, она сильно боялась, а может, ей пришлось так много пережить, что она, не спрашивая, как-то сразу вдруг поверила этим людям. И моментально на ее глаза навернулись слезы, они повисли каплями на нижних ресницах, а потом обрушились потоками на ее щеки. Эта рыженькая санинструктор вдруг разрыдалась и, то закрывая лицо руками и тряся головой, то глядя офицерам в глаза и размазывая слезы по грязным щекам, с жаром принялась рассказывать.
Рита Пономарева была прислана из батальонного медсанбата в стрелковый полк для помощи в организации отправки раненых в тыл. Она слышала в штабе, что командиры не знали толком, где свои, где враг, полк отбивался от наседавших фашистов, потерял много людей. Рита и еще несколько санинструкторов во главе с молодым доктором грузили раненых на полуторки и отправляли в тыл. А потом прорвались немецкие танки. Несколько бойцов и младший политрук одной из стрелковых рот заняли позицию на окраине деревушки и сдерживали немцев, пока не вывезли всех раненых. А потом разрыв снаряда…
Рита пришла в себя почти сразу. Она выбралась из завала, оставшегося на месте разрушенного дома. Ей встретился солдат, который полз, волоча ящик с патронами. У него была перетянута ремнем рука у самого плеча, а рукав гимнастерки весь в крови. Он умолял санинструктора помочь отнести патроны к дороге возле деревенского кладбища. Рита помнила происходящее как в тумане. Она хотела помочь раненому, но он, одновременно умоляя и ругаясь на нее, заставил все-таки тащить ящик. И Рита тащила тяжелый ящик на ремне, волоча его за собой по земле. Она не нашла бойцов, но почти нос к носу столкнулась с немцами. Откуда-то выскочил младший политрук и расстрелял немцев из автомата. Схватив Риту за руку, он утащил ее за развалины дома. Они бежали по горящей улице, пригибаясь, потому что вокруг свистели пули и рвались снаряды.
За деревней они встретили еще двоих бойцов. Те стреляли из станкового пулемета, прикрывая отход своих товарищей к реке, где еще стоял мост. Но патроны у них кончились. Бойцы хотели бросить пулемет, но политрук с наганом в руке заставил их тащить пулемет в лес в надежде, что удастся найти патроны и снова стрелять в фашистов. И тут политрука ранили. Он был совсем молодой, до войны был студентом исторического факультета. Рита не отходила от него, звала Лешенькой и просила не умирать. Девушке почему-то казалось, что если политрук Леша умрет, то погибнет и она сама.
Бойцы все же бросили пулемет и на плащ-палатке несли раненого политрука через лес. Рита шла рядом с ним, и он все пытался удержать ее за руку и просил сообщить его маме, что сын пропал без вести, а не погиб, не умер. Леша очень не хотел умирать, он хотел жить и бить врага. Наверное, он уже бредил, потому что часто терял сознание. А ночью ушли двое бойцов-пулеметчиков. Третий, которого звали Иванов, ругался и порывался догнать их и расстрелять, но Рита упросила не бросать ее с раненым. Они сутки тащили политрука вдвоем. У них кончились еда и вода. Иван отправился за водой, а политрук Леша умер. Рита еще сутки ждала Ивана, но он не вернулся. Она слышала стрельбу в том направлении, куда ушел боец, и думает, что он столкнулся с немцами и погиб. У нее ничего не было с собой, кроме нагана без патронов, плащ-палатки, шинели и малой пехотной лопатки. И когда тело политрука стало совсем холодным, она принялась копать могилу. Рыла весь день, плакала и копала. Иногда она засыпала от усталости, но потом снова копала. Получилось не очень глубоко, но она все же похоронила его.
Коган молча поднялся и ушел за своим рюкзаком. Он постоял возле могилы, потом вернулся. Буторин кормил Риту и смотрел на нее, думая, что делать дальше. Обоим оперативникам было ясно, что девушка, если ее оставить одну, неминуемо погибнет. Она, конечно, сильная, с характером, но слишком неприспособленная к индивидуальным действиям в тылу врага. Достав карту, оперативники запомнили визуально место захоронения, но не стали делать никаких пометок. Девушка поела, снова напилась воды и теперь с надеждой смотрела на двух мужчин в маскировочных костюмах и с майорскими шпалами на петлицах.
– А вы кто? – наконец не выдержала Рита. – Вы тоже от своих отбились? В окружение попали?
– Вот что, боец Пономарева, – строго сказал Буторин, сняв пилотку и пригладив седой ежик волос на темени. – Ты комсомолка?
– Конечно, уже три года как приняли в комсомол. Мне уже есть восемнадцать, я добровольно пошла на фронт.
– Тогда слушай и запоминай, боец Пономарева, комсомолка. Ни о чем не спрашивать, выполнять все приказы командира. Обещаешь – значит вернешься с нами к своим. Будет тяжело и опасно, но рядом сейчас из своих – никого и одной тебе не выбраться.
– Я все понимаю, дяденьки! – заверила Рита, прижав руки к груди. – Я все-все буду делать, во всем помогать и ни одного вопросика не задам. Честное комсомольское! А вы разведчики, да? Поэтому про вас расспрашивать нельзя?
Коган, сидя у дерева и роясь в своем вещевом мешке, бросил его, закрыл руками лицо и затрясся в беззвучном смехе. Буторин улыбнулся и стал ждать, пока напарник отсмеется. Рита виновато опустила глаза. Она поняла, что снова сделала что-то не то. Наверное, назвала командиров дяденьками, и это так рассмешило одного из них. Теперь подумают, что она несерьезная, и бросят ее, не возьмут с собой.
– Все, закончил? – сдерживая улыбку, осведомился Буторин у Бориса и повернулся к девушке. – Когда тебе говорят, что никаких вопросов, это означает, что никаких вообще. Без исключений. Что нужно, что посчитают необходимым тебе сказать, то тебе скажут. Понятно, боец Пономарева?
– Так точно, товарищ майор, – бойко ответила Рита, вытирая остатки слез тыльной стороной ладони. – А командир вы?
Коган за спиной девушки состроил страшное лицо и, приложив указательный палец к виску, изобразил, что стреляется из пистолета от безысходности.
– Нет, с командиром ты скоро встретишься, – спокойно ответил Буторин. – Документы политрука ты забрала? Давай сюда, я спрячу их в планшет. Шинель в скатку, плащ-палатку свернуть. Ремень надеть. Есть ремень?
Рита помотала головой, потом опомнилась и произнесла уставное «никак нет». Но потом подняла со своего самодельного ложа портупею с кобурой от нагана, видимо, принадлежавшую убитому политруку. Буторин велел подпоясать гимнастерку офицерским ремнем с кобурой и наган не бросать. Возможно, удастся найти к нему и патроны.
Шелестов с Сосновским добрались до оврага между двумя лесными массивами засветло. Погони и стрельбы они больше не слышали. Сидя за крайними деревьями, они наблюдали за открытым участком местности. Овраг раскинулся здесь от леса и до леса, но был он старым, с пологими осыпавшимися краями, поросший травой и кустарником. Постепенно он превращался в балку, грунтовая дорога спускалась в него у противоположной части и выходила наверх метров в ста. Там был самый широкий участок этой низинки. И самое неприятное, что по этой дороге то и дело проезжали немецкие машины или мотоциклисты. Оставалась надежда, что ночью здесь никто ездить не будет.
– Ты чувствуешь, что звуки канонады все удаляются на восток? – спросил Сосновский, покусывая травинку. – Это ведь фронт от нас на восток смещается.
– Ну, что ж теперь, – Шелестов пожал плечами. – Просто нам придется дольше выбираться отсюда. Надеюсь, что этот полковник Боэр человек спортивного склада и в состоянии пройти большое количество километров пешком, если придется. Главное, чтобы он не стал для нас балластом.
– И я на то же рассчитываю, – кивнул Сосновский. – Вообще-то, занятия спортом в немецкой военной среде приветствовались всегда, тем более среди военной аристократии. Будем надеяться, что и в генеральном штабе вермахта…
– Меня беспокоит то, что ребята еще не добрались, – вставил Шелестов. – Мне казалось, что они здесь окажутся быстрее нас. Не случилось бы чего.
– Доберутся, – уверенно сказал Михаил и выплюнул травинку. – Не в первый раз! Народ опытный, в каких мы только переделках уже не побывали все вместе. Да и время у нас еще в запасе есть. Я вот больше о переходе на ту сторону думаю. Нам бы засветло проскочить в овраг и затаиться. А когда стемнеет, пройти уже более простую, пологую его часть. Что-то мне не очень нравится в темноте туда спускаться. И ноги переломать можно, а можно и наткнуться в кустах на неразорвавшийся боеприпас. Вряд ли кто этот овраг стал бы минировать в свое время, но все же.
– Были и у меня такие мысли, – согласился Шелестов. – Можно и на разведку сходить, но лучше дождаться ребят и пока не дергаться.
И тут же Максим услышал за спиной странный звук. Он повернул голову и замолчал на половине фразы. Сосновский сразу все понял и медленно, почти беззвучно перевернулся на спину, взяв автомат. Звук, который услышали оба, был похож на возглас, но странно было бы услышать такой возглас, вырвавшийся из горла Буторина или Когана. Иногда такие звуки вырываются у людей, когда, например, снимают ножом часового. Предсмертные звуки бывают похожими.
Оперативники лежали не шевелясь. Место для наблюдения они выбирали так, чтобы их было не видно не только со стороны открытого участка местности, но и со стороны леса. Сосновский повел стволом автомата, ориентируясь на звук, но тут Шелестов положил ладонь на его локоть, заставляя опустить оружие.