. На первый взгляд, сложность жизни в сообществе обычно и приводит к появлению развитого интеллекта. Но осьминоги — далеко не общественные животные. В последней главе я рассмотрю исключения из этого правила, но в целом социальность не играет заметной роли в жизни осьминогов. Более важным фактором представляется как раз активная охота. Чтобы прояснить эту мысль, я использую соображения, высказанные в 1980-е годы приматологом Кэтрин Гибсон[79]. Она искала объяснения, почему большой мозг развился у определенных видов млекопитающих, и вряд ли задумывалась о том, чтобы применить свою гипотезу к осьминогам, но я полагаю, что ее идеи применимы и в этом случае.
Гибсон выделяет два различных способа добывать пищу. Один способ — специализация на тех видах пищи, которые не требуют активной манипуляции и которые можно всегда добывать с помощью одних и тех же движений. Пример, который она приводит, — ловля комаров лягушкой. Этот способ она противопоставляет «извлекающей» стратегии добычи пищи, которая включает в себя ситуативный выбор действий, умение извлекать пищу из защитной раковины или скорлупы, причем такое, которое требует поведенческой гибкости и понимания обстановки. Сравните лягушку и шимпанзе, который бродит в поисках разнообразных видов корма, многие из которых нужно не только найти, но и как-то извлечь (орехи, семена, термиты в гнездах). Характеристики, которые дает Гибсон этой стратегии добывания пищи — одновременно гибкой и жесткой в плане требований, которые она предъявляет к животному, — вполне применимы и к осьминогам. Большинство осьминогов превыше всего ценит крабов, но их рацион дополняют и другие животные — от гребешков до рыбы (и даже других осьминогов), и справиться с раковинами, панцирями и другими защитными средствами зачастую непросто.
Дэвид Шель, работающий с гигантскими тихоокеанскими осьминогами, кормит своих подопечных цельными двустворчатыми моллюсками в раковинах, но, поскольку это непривычная пища для осьминогов пролива Принца Вильгельма (Чугацкого залива), ему приходится приучать их к новому корму. Он надламывает раковину моллюска и дает его осьминогу. Затем, когда осьминог получает неповрежденную раковину, он уже знает, что это еда, но пока не знает, как добраться до мяса. Осьминог пробует всевозможные способы — дырявить раковину клювом, обкусывать ее края, обращаться с ней так и эдак, но в конце концов догадывается, что достаточно просто приложить силу: дернув как следует, он может просто раскрыть створки.
Такой метод охоты и собирательства помогает объяснить исследовательскую жилку в душе осьминогов, их любопытство, особенно их увлечение новыми предметами. Оно проявляется у осьминогов гораздо ярче, чем у каракатиц и кальмаров, добывающих пищу более простыми способами. У каракатиц бывает очень большой мозг — возможно, относительно тела он даже больше, чем у осьминогов. Этот факт на данный момент не объяснен, а способности каракатиц изучены хуже.
Хотя осьминоги и не очень общественные животные в обычном смысле слова — в том смысле, что они мало общаются друг с другом, — их взаимодействие с другими животными в качестве хищников и жертв можно назвать в своем роде «социальным». Ситуации подобного взаимодействия зачастую требуют подстраиваться под действия другого и учитывать его точку зрения, в том числе его восприятие ситуации и намерения. Нужды «общественной» жизни — во внутривидовом смысле — сходны с нуждами при некоторых способах охоты и при необходимости не попасться самому[80].
Эти особенности образа жизни осьминогов, вероятно, и способствовали появлению высокоразвитой нервной системы. Теперь я хочу выдвинуть еще одну идею. В главе 1 я противопоставлял две теории эволюции нервной системы — сенсомоторную и теорию порождения действия. Вторая не так широко известна и исторически возникла далеко не сразу. В ее основе лежит идея, что первые нервные системы появились не для того, чтобы служить посредниками между чувствами на входе и поведением на выходе, а для решения проблемы элементарной координации в самом организме — объединения микродействий отдельных частей тела в макродействие целого.
С точки зрения решения этих задач тело головоногих, в особенности осьминога, уникально. Когда конец ноги моллюска разделился на массу щупалец, без суставов или панциря, получился весьма непослушный орган. Однако он был также крайне полезен — если только знать, как им управлять. Утрата осьминогами почти всех твердых частей тела одновременно и создала трудности, и открыла новые горизонты. Им стало доступно огромное разнообразие телодвижений, но эти движения нужно было как-то упорядочить, придать им целесообразность. Осьминоги не стали решать эту проблему, вводя централизованное управление телом, — вместо этого они создали сочетание местного и централизованного управления. Можно сказать, что осьминог делегировал каждому щупальцу полномочия администратора среднего звена. Но одновременно с этим он централизованно, сверху вниз, управляет большой и сложной системой — собственным телом.
Нужды чистой координации, которые, вероятно, сыграли важную роль на начальных этапах эволюции нервных систем, сохраняют свое значение и впоследствии. Они могли способствовать увеличению числа нейронов у осьминогов — эти нейроны необходимы просто для того, чтобы сделать тело управляемым.
Хотя необходимость решать проблему координации объясняет размеры нервной системы, она не объясняет ума осьминогов и пластичности их поведения. Хорошей координации не обязательно сопутствует творческое мышление. Для более комплексного понимания осьминогов следует соединить гипотезу о порождении действия с гипотезой о способах охоты и собирательства, которую я позаимствовал у Гибсон. Вместе эти идеи смогли бы объяснить изобретательность этих животных, их любопытство и остроту их чувств. А если выражаться более пристрастным языком, дело было так. Обширная нервная система развивается ради необходимости справляться с координацией тела, но в итоге усложняется настолько, что другие способности возникают просто как побочный продукт или же достаточно легко наращиваются как надстройка над базисом, сформированным нуждами телесной координации. Я только что написал «или» — побочный продукт или надстройка, — но тут, безусловно, следовало поставить «и/или». Некоторые способности, например распознавание человеческих лиц, могут быть побочными продуктами, тогда как прочие — например, решение задач — являются результатом эволюционных изменений мозга, связанных с авантюрным образом жизни осьминога.
Согласно этой схеме, нейроны сначала наращиваются ради нужд самого тела, и лишь какое-то время спустя у осьминога пробуждается мозг, способный на большее. Естественно, с эволюционной точки зрения некоторые из впечатляющих форм их поведения кажутся случайными. Вспомните их удивительные проделки в неволе, их зловредность и хитроумие, интерес к людям. Осьминогам, похоже, присуща какая-то умственная избыточность.
Сходства и различия
Я рассказал о древней истории животных, насколько она нам известна, до той развилки, от которой один путь привел к хордовым, включая нас, а второй — к головоногим, и в том числе осьминогу. Давайте подведем итоги и сравним, что получилось в обеих эволюционных линиях.
Ярчайшее из всех сходств демонстрируют глаза. У нашего общего предка могла быть пара глазных пятен, но не было глаз, сколько-нибудь похожих на наши. «Камерные» глаза развились у позвоночных и головоногих независимо — те и другие приобрели хрусталик, который фокусирует изображение на сетчатке[81][82]. У обеих ветвей наблюдается также способность к ряду форм обучения. Обучаемость через поощрение и наказание, через наблюдение за тем, какие действия приносят успех, а какие нет, по-видимому, независимо возникала в ходе эволюции неоднократно[83]. Если она уже присутствовала у общего предка человека и осьминога, то в обеих эволюционных линиях она значительно усовершенствовалась. Есть и более тонкие черты психологического сходства. У осьминогов, по-видимому, как и у нас, есть два вида памяти — кратковременная и долговременная. Они увлекаются игрой с новыми предметами, которые несъедобны и не несут явной пользы. У них есть что-то вроде сна. У каракатиц, видимо, есть аналог быстрого сна, фазы, в которой мы видим сновидения[84]. (Есть ли фаза быстрого сна у осьминогов, пока неясно.)
Другие сходства носят более общий характер, например интерес к индивидам, включая способность распознавать человеческие лица. Наш общий предок, безусловно, не обладал такими способностями. (Трудно и вообразить себе, как воспринимало мир это примитивное маленькое существо.) Эта способность имеет значение для общественных или моногамных животных, но осьминоги не моногамны, они ведут беспорядочную половую жизнь и не особенно общительны. Отсюда следует вывод о том, как вообще умные животные обращаются с материалом своего мироздания. Они членят его на объекты, которые можно узнавать заново, несмотря на непрерывные изменения обстановки, в которой предстают эти объекты. Я нахожу поразительным это свойство осьминожьего ума — и поразительно в нем то, до какой степени оно знакомо, похоже на наше.
Некоторые характеристики демонстрируют сочетание сходств и различий, конвергенции и дивергенции. У нас есть сердце, у осьминога тоже. Но у него три сердца вместо одного. Они перекачивают кровь сине-зеленого цвета — ее молекулы, переносящие кислород, содержат медь, а не железо, придающее нашей крови красный цвет. И конечно, нервная система — развитая, как у нас, но построенная по совершенно иному принципу, с иным комплексом отношений между телом и мозгом.