, а не просто ритм покалываний на коже. Например, если на вас этот прибор и мимо пробегает собака, видеосистема преобразит движение в определенный ритм покалываний или вибраций, ощущаемый вашей спиной, но при определенных обстоятельствах вы не будете воспринимать это как покалывания спины — у вас сформируется ощущение объекта, движущегося перед вами. Однако это происходит только с теми, кто умеет управлять камерой, действовать и влиять на входящий поток стимулов. Пользователь должен уметь придвигать камеру, менять угол обзора и т. д. Простейший способ это осуществить — прикрепить камеру непосредственно к телу. Тогда пользователь сможет приближать объекты, заставлять их попадать в поле зрения и покидать его. Субъективный опыт тесно связан в данном случае с взаимодействием поведения и сенсорных стимулов. Непрерывная обратная связь между восприятием и действием определяет то, какую форму принимает само чувственное восприятие.
Хотя мысль, что наши действия влияют на наше восприятие, кажется банальной и очевидной, философия на протяжении многих веков не придавала ей особого значения. В философии это территория ереси, работ маргинальных мыслителей, лежащих вне генеральной линии истории идей. Это положение сохраняется и в наше время. Огромное большинство работ рассматривает маленький кусочек общей картины: связь между входящей информацией со стороны чувственного восприятия и теми мыслями, убеждениями, которые из этой информации проистекают. До сих пор мало обсуждалась связь с действием и еще меньше — то, как действие влияет на наше последующее восприятие. Иных философов издавна раздражает это внимание к чувственному познанию, к восприимчивости, заметное в теориях сознания. Но в ответ они полностью отвергали значение чувственного опыта и пытались сочинить сказку о самовластном организме, о субъекте как первопричине, навязывающей себя миру[93]. Это какая-то гиперкомпенсация, как если бы философы умели одновременно сосредотачивать внимание только на одной из сторон. Большое достижение, которое не так просто дается, — признать, что между той и другой существует обмен.
В повседневном опыте действуют два причинно-следственных мостика. Наряду с сенсомоторным мостиком от органов чувств к действиям, существует также и моторно-сенсорный. Зачем перелистывать страницу? Потому что это повлияет на то, что мы увидим дальше. Второй мостик обусловлен не так жестко, как первый, поскольку он простирается во внешнее, публичное пространство, выходя за границы нашего тела. Возможно, в тот момент, когда вы переворачиваете страницу, кто-то выхватит у вас книгу или схватит вас. Сенсомоторный и моторно-сенсорный пути неравнозначны. Но младшая сестра-золушка — влияние действия на то, что мы почувствуем вслед за ним, — безусловно, заслуживает внимания. Ведь это причина большей части наших действий — потребность контролировать то, с чем придется иметь дело чувствам.
Философы часто представляют опыт через метафору потока. Они уподобляют опыт реке, в которую мы погружаемся. Однако этот образ неточен, ведь течение воды в реке нам практически неподвластно. Мы можем поменять наше местонахождение в реке, переплыть из одной точки в другую, обеспечив себе кое-какую степень контроля над тем, с чем нам предстоит встретиться. Но в реальной жизни мы обычно можем гораздо больше — мы можем изменять сами вещи, с которыми мы взаимодействуем. Река не очень-то позволяет с собой это проделать, когда мы плывем посреди нее в одиночестве.
У ваших последующих ощущений два источника — ваш предыдущий поступок и будущее окружающего вас мира в более крупном масштабе. Общая схема причинно-следственных связей выглядит примерно так[94]:
К чувствам ведут две стрелки. Они играют разные роли в разных контекстах, и порой одна преобладает над другой, но обе присутствуют практически всегда.
Контуры обратной связи от действий к чувствам наблюдаются не только у нас. Они есть также у совсем простых форм жизни. Но у животных они ярче выражены, особенно потому, что животные больше умеют делать. Появление мышц, развившихся из крошечных волоконец внутри клеток, дало жизни новые средства воздействия на окружающий мир. Все живые существа воздействуют на свою среду обитания, синтезируя и превращая химические вещества, а также благодаря росту и отчасти движению, но именно мышцы создали возможность быстрого слаженного действия в крупном пространственном масштабе. Они позволяют манипулировать объектами, преднамеренно и быстро изменять мир вокруг нас.
Эти замкнутые контуры обратной связи отражаются на эволюции животных самыми разнообразными способами. Часто замыкание контура вызывает проблемы, когда животное пытается разобраться, что происходит вокруг. Например, некоторые рыбы посылают электрические импульсы как сигналы другим особям, а также обладают электрическими рецепторами, которые воспринимают окружающую среду[95]. Их собственные импульсы, однако, также действуют на электрические рецепторы, и для рыбы может оказаться нелегкой задачей отличить собственные сигналы от электрических возмущений внешней среды. Чтобы преодолеть эту трудность, рыба всякий раз, посылая сигнал, отправляет его копию системе рецепторов, которая благодаря этому может нейтрализовать собственные импульсы рыбы. Рыба определяет и фиксирует различие между «собой» и «другим», между воздействием собственных действий на свои чувства и воздействием на них событий окружающей среды.
Животному необязательно генерировать электрические разряды, чтобы столкнуться с подобной трудностью. Как замечает шведский нейрофизиолог Бьерн Меркер, все дело просто в способности двигаться[96]. Дождевой червь отдергивается, если до него дотронуться, — прикосновение может таить в себе угрозу. Но когда червяк ползет, та или иная часть его тела всякий раз соприкасается с землей, и если бы он шарахался от каждого прикосновения, он бы вообще не смог передвигаться. Червяк умеет ползать благодаря тому, что умеет отменять действие прикосновений, которые вызвал он сам.
Всем организмам известно различие между собой и внешним миром, хотя это может быть заметно лишь наблюдающим со стороны. Кроме того, все организмы влияют на внешний мир, независимо от того, отмечают они как-то этот факт или нет. И все же многие животные приобретают собственный взгляд, собственное восприятие этих фактов, поскольку без него само действие чрезвычайно затрудняется. У растений, напротив, чувства достаточно развиты, но нет способности передвигаться. Бактерии подвижны, но их чувства достаточно просты и не грозят им путаницей, как червяку в примере Меркера.
Подобное взаимодействие между восприятием и поступком обнаруживается также в явлении, которое психология называет константностью восприятия[97]. Мы способны распознавать объект как один и тот же, когда смотрим на него с разных точек. Если вы приближаетесь к стулу или отодвигаетесь от него, вам в норме не кажется, что он растет, уменьшается или отодвигается, поскольку ваш мозг автоматически корректирует изменения образа, вызванные вашими действиями, а иногда и те изменения, которые от вас не зависят — например, в освещении. Константность восприятия наблюдается у достаточно широкого спектра животных, в том числе осьминогов и некоторых пауков — наряду, естественно, с позвоночными. Эта способность, по-видимому, возникла независимо в нескольких различных группах.
Другой путь эволюции опыта ведет к интеграции. Потоки информации, поступающие от разных чувств, объединяются в целостную картину. Наш собственный пример живо иллюстрирует это: мы ощущаем мир таким способом, который связывает то, что мы видим, с тем, что мы слышим и осязаем. Наш опыт, как правило, представляет собой целостные образы.
Это может показаться неизбежным следствием того, что глаза и уши у нас приделаны к общему мозгу, однако это не так. Это всего лишь один из способов «подключения», и есть животные, у которых единство опыта обеспечивается несравненно хуже нашего. Например, у многих животных глаза расположены по бокам головы, а не фронтально. В таком случае у каждого глаза отдельное поле зрения и каждый связан лишь с одним полушарием мозга. С таким животным ученым легко проводить опыты — можно воздействовать лишь на одно полушарие, прикрыв животному один глаз. Тогда можно задаться вопросом, на который как будто бы есть очевидный ответ: если показать что-то только одному полушарию, получит ли эту информацию другое полушарие? Мы не рассматриваем раненых или прооперированных животных — пусть естественная связь между полушариями не будет нарушена. Логично предположить, что информация будет передаваться. С чего бы эволюции распорядиться так, чтобы только половина животного понимала, что оно видит? Но когда этот вопрос стали изучать на голубях, оказалось, что информация не передается[98]. Голубей обучали выполнять простое задание, закрыв им один глаз, затем каждого голубя экзаменовали на то же самое задание так, чтобы он смотрел другим глазом. В опыте с девятью птицами восемь не продемонстрировали никаких признаков «межглазной передачи». Навык, которому вроде бы обучалась птица целиком, на самом деле был доступен лишь половине птицы — вторая половина о нем понятия не имела.
Такие опыты проводились и на осьминогах[99]. Осьминог, обученный решать визуальные задачи с одним закрытым глазом, поначалу вспоминал решение только тогда, когда видел задачу тем же глазом, что и раньше. После дополнительного обучения они стали справляться с задачей, глядя другим глазом. Осьминоги отличались от голубей в том, что какая-то доля информации все же передавалась, но они отличались и от нас, поскольку передавалась она нелегко. Позже зоологи, в частности Джорджио Вальортигара из Университета Триеста, открыли множество других подобных «разрывов» в процессе обработки информаци