Как стать видимым
По части маскировки осьминогам нет равных. Они могут оставаться совершенно невидимыми для наблюдателя — причем наблюдателя, который специально их ищет, — сидя в метре от него. Задачу им облегчает то, что, в отличие от каракатиц, у осьминогов практически нет твердых частей тела и они могут принимать чуть ли не любую форму. Гигантские каракатицы не могут так идеально дурачить наблюдателя, как осьминоги, но некоторые к этому идеалу приближаются. Лучший образец маскировки среди каракатиц я наблюдал у красной каракатицы (Sepia mestus). Это некрупный вид, вырастающий не более чем до 15 см в длину. Ее английское название «каракатица-жница» мрачновато для нее[136] — это милейшее животное, какое только можно себе представить. Обычно они приглушенного красного оттенка с желтой обводкой вокруг глаз. Этот экземпляр попался мне среди водорослей. Когда мы друг друга заметили, каракатица испугалась. Она пустилась в бегство, пытаясь укрыться то в водорослях, то за скалами. И вдруг она выскочила в открытый проход между скал с разбросанными по дну редкими камнями и исчезла. Раз — и я ее не вижу.
Я знал, что эти каракатицы умеют притворяться пестрыми камнями, и определенно ожидал, что она где-то тут — камнем прикидывается. Посреди прохода лежал небольшой камень. Я взглянул и подумал: ну, это и вправду камень. Я отправился в другой конец прохода, откуда она должна была выплыть, но ее и след простыл. Я вернулся снова осмотреть проход. И взглянуть на тот камень. При ближайшем рассмотрении он оказался каракатицей. Убедившись, что мое внимание сосредоточено на ней, она прекратила изображать камень и приняла свою обычную малиновую окраску. Так что я искал малютку-каракатицу, похожую на камень, зная притом, где искать, но она меня все равно одурачила.
Я все еще наблюдал, как она меняет краски, как вдруг откуда ни возьмись вынырнула зеленая мурена с разинутой пастью и бросилась на нее. Каракатица выпустила облако чернил — у них такие же чернила, как у осьминогов и кальмаров. Оно походило на клуб черного дыма, словно каракатица загорелась. Я попробовал заглянуть в проход, но там все было черным-черно, и я лишь мельком увидел беспомощную каракатицу в зубах мурены, которая мотала ее во все стороны. Меня заедала совесть, поскольку это из-за меня, наверное, каракатица отвлеклась и мурена воспользовалась случаем.
Чернила все еще клубились. После такого свирепого нападения я уже мысленно попрощался с каракатицей. Но затем она выплыла из черного облака — странно приплюснутая, безумной расцветки, с растопыренными плавниками. Она выглядела оглушенной, раненой, но плавать могла. На спине у нее осталась лишь одна крупная отметина от укуса, вокруг глаз все еще держались желтые полосы. Поначалу она плавала беспорядочными пьяными зигзагами. Потом спрямила курс и направилась в укрытие под другую скалу.
Я был поражен. Я знаю мурен как высокопрофессиональных хищников, особенно в ближнем бою среди скал и водорослей. Они состоят из сплошных зубов, мышц и змеиной силы. Когда мурена напала на каракатицу, казалось, что у той нет никаких шансов. Каракатица лишена зубов, костей и брони. Она похожа не на плоскую змею, а на игрушечный дирижабль. И все же она спаслась[137].
Считается, что первоначальной функцией смены окраски у головоногих — то есть ее эволюционной первопричиной — была маскировка[138]. Когда головоногие утратили раковину и отправились в свободное плавание по морям, кишащим зубастыми рыбами, маскировка была одним из способов не попасть к ним на обед. Маскировка — полная противоположность коммуникации: окраска нужна затем, чтобы вас не увидели или не узнали. У некоторых видов впоследствии появилась сигнальная окраска — маскировочный механизм был приспособлен к нуждам коммуникации и обмена посланиями. Теперь краски и узоры демонстрируются для того, чтобы их видели и замечали наблюдатели — например, соперники или потенциальные брачные партнеры.
Промежуточное положение между очевидными примерами маскировки и коммуникации занимают демонстрации устрашения. Это яркие расцветки, которые часто демонстрируются при бегстве от хищника. Предполагается, что их цель — ошарашить или сбить с толку противника, внезапно приняв новый необычный облик, так чтобы хищник замер или оказался дезориентирован. В данном случае цель демонстрации — чтобы ее заметили, но она не несет никакой информации для адресата. Она всего лишь должна огорошить, помешать погоне.
В брачный сезон самцы гигантской каракатицы устраивают ритуализированные представления, в которых задействованы сложные сочетания телодвижений и узоров на коже. Самое эффектное из этих зрелищ можно наблюдать на южном побережье Австралии, неподалеку от промышленного города Уайалла[139]. Тысячи гигантских каракатиц собираются там ежегодно зимой, чтобы спариться и отложить яйца на мелководье. Неизвестно, почему они выбирают именно это место, но именно там лучше всего наблюдать самый поразительный феномен коммуникации головоногих.
Крупный самец пытается стать «супругом» самке, монополизируя ее и отгоняя других самцов. При появлении самца-соперника оба начинают состязаться в демонстрациях. Два самца укладываются в воде параллельно, бок о бок, на небольшом расстоянии друг от друга. Каждый вытягивается в длину насколько возможно, слегка изогнувшись. Оба переливаются всеми красками и узорами. Растянувшись в одну сторону, каракатица затем поворачивается на 180 градусов и вытягивается в другом направлении. Эти развороты, степенные и целенаправленные, напоминают танец при дворе какого-нибудь галантного французского короля. Растягивания же больше похожи на соревнования по йоге.
Такая смесь йоги и марлезонского балета вполне успешно помогает определить, какой из самцов больше, и более крупный практически всегда выигрывает. Более мелкий вынужден уступить. Самка в это время спокойно дрейфует, то приближаясь к своему переливающемуся партнеру, то отплывая дальше. Секс между каракатицами — в случае если дело им закончится — по меркам животного царства происходит мирно. Они спариваются в позиции «голова к голове». Самец пытается обхватить самку спереди. Если она принимает его, он обвивает ее голову щупальцами. После того как каракатицы приняли эту позу, пару минут они проводят неподвижно. В это время самец направляет на самку струю воды из сифона. Затем он четвертым левым щупальцем берет сперматофор — «пакет» с семенем — и помещает его в специальный семяприемник под клювом самки, после чего быстрым движением вскрывает «пакет». Пара расстается.
У кальмаров также достаточно развито общение с помощью цветовых сигналов, и оно часто бывает сложным и загадочным. Некоторые сигналы легко дешифруются и являются общими для нескольких различных видов. Например, когда самец приближается к самке, она может продемонстрировать отчетливую белую полосу, которая означает «нет». Позже я расскажу об этих сигнальных системах подробнее, но вначале я хотел бы высказать кое-какие собственные соображения об окраске каракатиц.
Допустим, маскировка и коммуникация — две функции изменения окраски у головоногих. Ради них способность менять окраску возникла и поддерживалась в ходе эволюции. Но то, что смена окраски имеет эти функции, не означает, что всякая наблюдаемая нами окраска — сигнал или маскировка. Мне кажется, что некоторые головоногие, особенно каракатицы, обладают выразительностью, выходящей далеко за пределы каких-либо биологических функций. Многие узоры у них никак не могут служить маскировкой и вместе с тем появляются в отсутствие очевидного «адресата» сигнала. Некоторые каракатицы и осьминоги чуть ли не постоянно демонстрируют калейдоскопическую смену красок, которая как будто вообще не связана с внешними событиями. Скорее она похожа на непроизвольное выражение внутреннего электрохимического буйства. Как только механизм управления цветом подключается к электросети мозга, всевозможные краски и узоры могут возникать просто как побочный продукт того, что происходит внутри.
Так я понимаю смену окраски у гигантских каракатиц: зачастую это непроизвольное выражение процессов, протекающих во внутреннем мире животного. Их закономерности обусловлены вспышками и приливами активности, а также более мелкими изменениями. Если вблизи рассматривать «морду» каракатицы — область между глазами и основанием первой пары щупалец, — нередко можно увидеть продолжительное мерцание очень тонких полутонов. Возможно, это механизм смены окраски, работающий вхолостую. Однажды я на протяжении нескольких дней наблюдал за каракатицей, которую прозвал Бранкузи. Этот экземпляр редко принимал яркую окраску. Зато он порой складывал щупальца в необычную фигуру и затем застывал в таком виде совершенно неподвижно, как скульптура, не шевелясь, сколько бы я за ним ни наблюдал. Он поднимал внутреннюю пару щупалец, как рожки, но кончики их выгибал вниз, в направлении дна. Бранкузи предпочитал форму цвету, но если приглядеться ближе, можно было заметить непрерывную сумятицу красок на его морде. У других животных я часто замечал постоянную смену оттенков в области под глазами — словно анимированный макияж.
Согласен, что каракатицы умеют тщательно контролировать цвет своей кожи, когда им это требуется. Они могут принять покровительственную или агрессивную окраску в одно мгновение. Любые изменения окраски, бесполезные для сигналов или маскировки, с эволюционной точки зрения — побочные эффекты. Если бы они были вредными, отбор устранил бы их. Но, вероятно, они не особенно вредят. Точнее, они могли бы вредить — привлекая нежелательное внимание — мелким головоногим, но не вредят гигантским каракатицам, которые достаточно крупны, так что большинство хищников на них не посягает.