— Разумно, хотя сейчас мне хочется свернуть тебе шею.
— Понимание — первый шаг на пути к прощению. Поэтому псайкеры ни на кого не держат зла, а убивают сразу.
— Кстати, ты в курсе, что аэропорта напичканы камерами, способными распознавать лица? Тебя наверняка уже засекли.
— Скорее всего, NERV не имеет таких сведений. Видишь ли, у них сейчас негласный разлад с руководством. Куда выше вероятность, что данные с камер получит SEELE, и ни с кем делиться ими не станет.
— Надеюсь, ты предусмотрел возможность, что на земле нас будут ждать? У меня патронов мало, а из тебя сейчас боец никакой, — она ехидно улыбнулась. — Хотя и раньше был не особо.
— Не суди по внешности. Единственное, чего я опасаюсь — что они вычислят самолет и собьют его не считаясь с жертвами среди гражданских, — Шут безразлично уставился в иллюминатор. — А в аэропорт они могут притащить хоть весь корпус рейнджеров при поддержке Национальной гвардии и тяжелой техники — флаг им в руки и по венку на могилки.
В аэропорту ждали. Не рейнджеры и не гвардейцы — просто несколько человек в штатском, сосредоточенно просматривавших поток выходивших из зоны таможенного контроля пассажиров. Оружие так же было при них, но ничего сверхъестественного, обычные пистолеты и вспомогательный арсенал нелетального действия. Куда больше Шута заинтересовала их принадлежность — не наемники и не правительственные агенты, а бойцы частной армии, официально являющейся службой безопасности.
"Везет же на чужих сторожевых шавок…"
Насколько просто было бы их убить. Десятками различных способов. Можно было натравить на них охрану аэропорта, можно было заставить их покончить с собой или перебить друг друга. Можно даже было просто остановить их сердца или еще веселее — отключить жизненно важные внутренние органы, например кишечник или печень. Ничего этого Шут делать не стал. Не по доброте, которой взяться было неоткуда, а наперекор настойчиво требовавшему крови шепоту.
Наружу оба выбрались незамеченными, надежно укрытые от живых глаз пологом "психического отторжения". Вроде бы этот феномен назывался так, хотя за надежность собственной памяти Шут уже не мог ручаться. Зато он точно помнил принцип его действия, объясненный Волшебником вскоре после его собственного пробуждения.
— Суть в чем? А в том, дорогие мои, что сама сущность псайкера настолько отвратительна и противоестественна, что человеческий разум, пытаясь эээ… оградить своего владельца от шока, старательно игнорирует присутствие псайкера и все, что с ним связано. И насколько я могу судить, есть прямая корреляция между силой псайкера и степенью этого эээ… "отрицания". Вот например у Шута это практически незаметно, а вы, товарищ Арлекин, можете по городу хоть голышом разгуливать.
— Занятное предположение, но на практике проверять что–то не хочется. И да, я не уверен, что тут уместно слово "сила", — Арлекин хоть и соглашался с большинством положений этой теории, настроен был скептически.
— Откуда же неуверенность, молодой эээ… человек?
— Присваивая данному параметру это наименование, вы определяете его как нечто созидательное, способствующее выживанию или несущее иные позитивные характеристики. Я этого не наблюдаю, и поэтому не согласен с данной терминологией…
— Ай!
Кое чей острый локоток чувствительно врезался в бок. Айми выглядела раздраженной.
— Завязывай в облаках летать. У нас операция на носу, а ты ворон считаешь.
— Прости. Отдача.
Девушка нахмурилась и покосилась в окно такси, которое они поймали в аэропорту.
— Еще хуже, чем в Токио‑2?
— Намного. Этот город сопоставим по размерам, но слишком пропитан отчаянием и безнадежностью.
— Твои лекарства у меня в сумке, может сейчас…
— Айми, не стоит стесняться называть вещи своими именами. Героин он и в Штатах героин.
— Не боишься последствий?
— Нет.
— Не боишься, что вреда будет больше чем пользы?
— Нет.
— Чтоб тебя черти взяли. Ты чего–нибудь вообще боишься?!
Шут молча смотрел в окно.
— Не отгораживайся от меня!
— Небо.
— Что?
— Я боюсь неба.
— Не понимаю. Причем тут оно?
— Когда ты последний раз глядела в небо? Ты видела, какое оно необъятное, бесконечное и холодное? Там, за гранью этой бездонной синевы лежат миллиарды и миллиарды световых лет, совершенно безразличных к нашим бедам, чаяниям и радостям. Даже если предположить, что оттуда на нас никто не смотрит, когда я мысленно сличаю масштабы того, что меня окружает и того, что находится за гранью — я испытываю ужас. А если ТАМ есть что–то или кто–то?
— Глупости это все, — девушка поджала губы. — Лучше бы ты о деле думал.
— Все распланировано. Я пойду сегодня вечером.
— Ты хотел сказать — "мы пойдем"? И что значит вечером? Такие вещи с наскока не делаются, нужно собрать как можно больше информации, на это уйдет по меньшей мере неделя.
— Я сказал то, что хотел сказать. Я пойду один. Сегодня.
— У тебя окончательно поехала крыша?
— Нет. Если бы это была операция по уничтожению, как я планировал изначально, то, безусловно, мы бы поступили так, как предлагаешь ты. Но у меня появилась идея получше, и в такой ситуации подвергать тебя риску просто ни к чему.
— Объяснись.
— Объясняю. Во–первых, мне придется отказаться от подавляющих наркотиков. Вероятность "срыва" при этом один к тысяче, но не ноль. А психический шторм, порожденный "срывом", уничтожит даже тебя, несмотря на твою устойчивость. Так что лучше тебе находиться подальше. Во–вторых, есть такой неписаный закон жизни: убивать людей — это преступление. А вот приказывать другим, чтобы они убивали людей — это серьезный и уважаемый бизнес. Мне что–то прискучило быть преступником.
Такси свернуло на относительно тихую улицу и остановилось подле двухэтажного мотеля затрапезного вида, а потом рвануло с места в ту же секунду, как только Шут и Айми выбрались наружу. Спустя примерно час таксист очнется на той же площадке в аэропорту, где его поймали и решит, что просто заснул прямо за рулем. Куда делись литры бензина, он не узнает никогда.
Сам мотель был типичным представителем своего вида, равно как и давно полусонный по случаю раннего утра небритый негр–консьерж, и тараканы с палец размером, в изобилии населявшие щели в полу и стенах. В условиях растоптанного Вторым Ударом мыльного пузыря американской экономики, разнообразные проверяющие организации, равно как и правозащитники всех мастей, резко присмирели. Не до жиру, быть бы живу, как говорится.
Впрочем, отсутствие комфорта Айми не особа смущало. В номер она влетела первой и тут же плюхнулась на единственную кровать, броском отправив сумку в угол. Шут едва заметно поморщился, но вслух ничего не сказал. Симпатичная, конечно, нужно быть слепым, что бы это отрицать. Но при всем при этом — фактически особь другого вида. Так что оставь надежду, всяк сюда входящий. А ведь Волшебник заливался соловьем на тему абсолютной доминации рассудка псайкера над инстинктами, даже над инстинктом самосохранения или пищевым.
Только представь, как нож входит ей в живот, как она извивается, корчится, стонет…
"Заткнись, шкет. Я выше тебя".
— Что собираешься делать до вечера? — спросила Айми, устраиваясь на кровать поудобнее.
— Порепетировать. Потом отдыхать.
Он подтянул к себе свою сумку и вытащил из бокового кармашка шприц с прозрачным раствором. Несколько секунд смотрел на него, борясь с искушением выплеснуть содержимое в вены немедленно, а затем скрипнув зубами убрал обратно. Айми наблюдала за его манипуляциями со странным выражением лица.
— Знаешь что, Шут.
Тот обернулся.
— Мне не нравится твой взгляд. Такой бывает у людей, которым нечего терять, которым плевать на свое будущее.
— Я сотворен не способным на привязанность, требования заказчика. Однако, продолжая твою мысль, я не собираюсь умирать и мне отнюдь не безразличен успех нашего предприятия.
Девушка с сомнением покачала головой, но развивать тему не стала.
Где–то снаружи вставало красное от смога солнце, но в грязной комнате дешевого мотеля, что затерялся в ущельях многоэтажек, свету места не было.
Мистер Стефан Эллисон, в узких кругах так же известный как 04, медленно отодвинул в сторону ноутбук, поправил галстук и осторожно откашлялся. Чувство страха он быстро подавил, как и паническое желание немедленно вызвать охрану. Шестое чувство подсказывало, что ни от первого, ни от второго не будет никакой пользы. Вместо этого он встал, старясь не делать резких движений, прошел к утопленному в стене бару, вытащил бутылку виски и два стакана–штокса и вернулся обратно за стол.
— Раз уж вы все равно зашли, могу я предложить вам выпить?
— Не сомневаюсь в ваших способностях сделать это, — от звуков голоса его собеседника у Эллисона по спине мороз продрал, и не только от странного акцента. — Но я не употребляю спиртного.
— Тогда позвольте поинтересоваться, чем я заслужил честь вашего визита? — как ни в чем не бывало, он наполнил один стакан и попытался принять расслабленную позу.
"Безукоризненно вежлив даже в такой ситуации. Потому что невероятно смел и обладает великолепным самоконтролем. Он годится".
— Так не интересно. Попробуйте предположить.
— Попробую, — легко согласился Эллисон, поскольку понимал, кто сейчас задает правила игры. — Логичнее всего было бы предположить, что вы пришли забрать мою жизнь или мой рассудок, как вы это уже делали. Однако я до сих пор неплохо себя чувствую, так что дело не в этом. Не похоже, что бы вы пришли просить защиты или перемирия, ваш психологический портрет не слишком точен, но такую возможность исключает. Поэтому я смею предположить, что вы решили предложить сотрудничество одному врагу перед лицом общего.
"Серафим" тихо засмеялся. Этот смех ввинчивался в уши, пронизывал насквозь все естество, заставляя мышцы предательски дрожать. Одно дело читать сухие сводки присланные по электронной почте, и совсем другое — вот так сидеть и слушать этот мягкий, раздирающий мозг голос. И не страшен был не только голос, сам вид этого неведомого чудовища в человеческом облике, сам факт его существования казались настолько отвратительными, настолько чужеродными, что трудно было даже элементарно фокусировать на нем взгляд.