Угасающим взором Пурвис видел, как что-то маленькое, змееподобное вырвалось изо лба Рэна, пройдя через его мозг. Вопль ученого становился все громче, словно в нем сливались крики всех похищенных в гиперсне людей, каждого захваченного чужими солдата. Для Пурвиса крики Рэна звучали сладостным псалмом мщению.
Рождение чужого забрызгало наблюдателей кровью и внутренностями, и они отскочили. Прозрачная тварь извивалась на лице Рэна, пытаясь высвободиться из тесной клетки черепа ученого, и вызывающе визжала на людей. Крики Рэна вторили чужому жутким эхом.
Перед тем, как вокруг сомкнулась тьма, Пурвис увидел, как команда «Бетти» вскинула оружие. Когда они начали стрелять, Пурвис пожалел только о том, что не может их поблагодарить.
Четверо уцелевших всаживали пулю за пулей в умирающего человека и верещащего чужого. Тела дергались, переваливались, пятная коридор «Бетти» кровью – как человеческой, так и чужого.
Наконец, Рэн с Пурвисом повалились на пол, а грудолома изрешетили так, что от него ничего не осталось.
Колл подошла к телам, не скрывая слез. Злобным пинком отбросила с дороги Рэна. Ей очень хотелось выстрелить в него еще несколько раз, но она сдержалась. Как сказал бы Джонер: только пули переводить. Опустившись на колени рядом с телом Пурвиса, Колл нежно коснулась его лица и всхлипнула.
– Он… он выглядит почти благодарным…
Джонер опустил руку на ее плечо и сжал.
– Так и есть, Аннали. Он знал, что мы оказываем ему услугу, и верил, что мы все сделаем, как надо.
Колл взглянула на обезображенное шрамом лицо, которое смягчилось хотя бы на этот миг. Она похлопала его по руке и кивнула.
– Пойдем, – мягко сказал Ди’Стефано. – Нужно выбираться. От тел можно будет избавиться, когда мы улетим с «Возничего».
«Ага, – угрюмо подумала Колл. – Если мы сможем с него улететь».
14
Гэдиман медленно покачивался в сети, взад и вперед, взад и вперед. Он выглядел жутко. В кошмарное болото под ногами ученого еще падали капли крови, мозг был выеден, и лицо под снятой крышкой черепа, в кровавой маске казалось нечеловеческим. Глаза ученого были открыты, но видели они разве что посмертие – если таким ублюдкам оно полагалось. В конце концов, он уже умер в аду.
Пока Новорожденный поглощал мозг Гэдимана, словно пудинг, грудь бьющегося в агонии ученого разорвал изнутри небольшой грудолом. Новорожденный не проявил к нему ни малейшего интереса, и грудолом скользнул в кровавый пруд. Рипли знала, что забыть эту сцену она не сможет никогда, ни в этой жизни, ни – на этой мысли она с трудом подавила истерический смех – в следующей.
Она по-прежнему лежала, скорчившись, на полу хранилища, пытаясь казаться маленькой и незаметной. Лежала тихо, абсолютно неподвижно, подобно висевшим на стене людям, которые, к своему счастью, так и не пришли в сознание. Рипли им завидовала.
Она не шевелила даже пальцем, боялась моргнуть, боялась вздохнуть. Она ждала, что Новорожденный теперь, закончив с телом Гэдимана, обратит внимание на что-то другое.
Существо оглядело хранилище, взглянуло на плавающих чужих, на частично пожранную тушу матери, на покачивающееся тело Гэдимана. А потом массивная голова медленно повернулась, и он жутко осклабился на Рипли.
Новорожденный медленно, с паучьей ловкостью пополз к ней по стене хранилища, цепляясь рукам и ногами за загустевшие нити слизи.
Рипли пыталась держать в узде дыхание, страх. Чем ближе подбирался монстр, тем яснее она видела черты его лица – и лучше от этого не становилось. Кожу пятнали кровь и розоватая мозговая ткань, кусочки которой застряли в длинных зубах. Когда Новорожденный обдал ее лицо дыханием, Рипли явственно ощутила запах свежей крови.
Лицо монстра было в ширине ладони от ее собственного. Рипли дрожала, пытаясь сдержать страх, инстинктивное стремление бежать в панике.
Она никак не могла до конца поверить, что все закончится вот так. Все страдания. Вся борьба. Придется ли ей снова пройти через это в каком-то другом воплощении? Сделает ли злобное ублюдочное божество, которое управляет этими ее жизнями, так, что она продолжит рождаться в одном и том же кошмаре снова и снова? Разве не заслужила она после всего, что было, второго шанса в каком-то ином варианте событий?
Рот Новорожденного открылся, и из него выполз извивающийся язык. Рипли застыла, стараясь не думать о том, что ее череп вскроют, а мозг сожрут.
Язык метнулся к ней – лишь для того, чтобы нежно коснуться лица, слизывая липкую слизь. Рипли моргнула, ожидая неизбежного продолжения. Существо лизнуло ее снова, словно чудовищная кошка, потом еще и еще, очищая лицо, шею, плечи Рипли от попавших на нее отходов и кусочков внутренностей. Новорожденный ласково вылизывал ее начисто. Он не торопился, старался не повредить нежную кожу, не потянуть за прядь волос. Даже касания когтистых рук казались нежными, словно создание хотело убедиться, цела ли она, не ранена ли. Жесты напоминали о верном питомце: о собаке, которая вечером приветствует хозяина, о кошке, которая просит, чтобы ее погладили.
И пока чудовище чистило ее лицо, трогало ее тело, когда оно отказало в уже представшей перед мысленным взором смерти, Рипли заглянула в его глаза – такого же оттенка карего, как ее собственные – и увидела там…
В этот миг телепатическая связь просочилась, тронула ее разум, нашептывая о генетической общности, которую невозможно было отрицать. И в ней нашлось всё: ее тяга к влажному теплу яслей, сила и поддержка себе подобных. Лишь миг назад она страдала от одиночества индивидуальности, но теперь ей дали шанс – снова – воссоединиться, возрадоваться с ними вместе. Она находилась в яслях. Она могла воссоединиться с воинами и стать королевой, воспитателем для Новорожденного. Вот почему она жила.
Потому что эта человеческая оболочка, эта Рипли была их общей матерью. Первой маткой. Первым воином. И она прожила достаточно, чтобы узнать все, чтобы разделить с ними славу. Рипли была краеугольным камнем улья. Воспитателем в яслях. Основой Новорожденного.
Вот каким был ответ на заданный ею вопрос. Почему? Вот почему.
Глядя в живые карие глаза, отражение ее собственных, Рипли положила руку на череп Новорожденного. Ладонь скользнула по длинной голове, похлопывая по ней, как она когда-то делала с Эми, поглаживая, как когда-то делала с Тритончиком. Это был ее ребенок, такой же, как девочки.
Новорожденный издал тихий мяукающий звук, посмотрел ей в глаза, и Рипли почувствовала, как усиливается, становится глубже телепатическая связь. По сравнению с остальными она была совсем другой, и одновременно похожей. Но на этот раз в ней было что-то еще, что-то несомненно человеческое. Рипли словно соединилась с частью самой себя, с искаженной, злой частью, которая проистекала из ее яростного стремления выжить, из ее упорства и целеустремленности.
Идеальный организм.
Идеальный для?..
А потом она услышала голос, поднявшийся из глубин памяти – памяти, которую ей случайно вернули чужие. Голос Тритончика, каким она услышала его впервые в инкубаторе: «Моя мамочка всегда говорила, что монстров не бывает. Настоящих. Но они есть».
Рипли, на разум которой по-прежнему давила вся мощь телепатического контакта с Новорожденным, содрогнулась от ужасающей чуждости существа, желавшего получить ее преданность.
Новорожденный бездумно повторил слова Тритончика: «Я знал, что ты придешь».
Слышать эту полную любви фразу от подобной карикатуры на живое существо… У Рипли к горлу поднялась тошнота.
А потом она услышала искаженный механический голос Колл: «Почему ты живешь? Как ты это выносишь? Как ты выносишь… себя?»
«У меня нет особенного выбора», – ответила она тогда, веря в свои слова. У нее не было настоящего выбора с того момента, когда она проснулась от криосна не в той части космоса.
Но теперь у нее был выбор. Наконец-то у нее появилась возможность сделать настоящий выбор.
Рипли спросила тогда у Колл, подразумевая людей: «Почему ты беспокоишься об их судьбе?»
Но теперь она задавала себе тот же вопрос. Почему ей не все равно? Что люди для нее сделали, почему ее так волнует их судьба? Может, теперь именно она, Рипли, будет новой уродской моделью…
Рипли обратилась к связи с себе подобными, пытаясь найти, кем и чем она является – чтобы сделать правильный выбор. Она искала силу и безопасность яслей, но ничего не нашла. Вместо них были лишь боль, лишь ужасное ощущение потери. Она ощущала себя пустой. Опустошенной. Так, как она чувствовала с рождения.
И пока Рипли искала телепатическую связь, глубоко внутри она слышала голоса двух девочек, человеческих детей, которые звали ее через года: «Мама! Мамочка!»
Глядя в водянистые, рептилоидные глаза Новорожденного, Рипли с горестным стоном отвела руку. Она сделала выбор.
Она получила ответы на свои вопросы. Они крылись в самих ее генах. Несмотря на соблазны чужих, несмотря на их силу и мощь, чистоту их предназначения, Рипли знала, что ей придется это вынести. Ради спасения человечества. Вот в чем крылось ее предназначение, очищенное, усиленное примесью их генов. Она была Рипли. Всегда была ею, и никогда не сможет стать никем иным. Рипли. Она их уничтожит. Силой.
Сделав глубокий вздох, чтобы успокоиться, Рипли осторожно поднялась. Глядя на Новорожденного, она старалась думать только хорошее о нем и воинах, которые внезапно лишились руководства и пытались понять, что им делать теперь, после смерти королевы.
Когда она встала, Новорожденный отступил на шаг. Рипли же принялась ощупывать нити паутины, которая покрывала стены хранилища от пола до потолка. Найдя более толстые и эластичные пряди, она взглянула на Новорожденного. Получужой наклонил уродливую голову, пытаясь понять смысл ее действий.
Рипли посмотрела вниз, в озеро из крови и отходов, и облизала губы. Из глубин памяти всплыло еще одно воспоминание: котел расплавленного, раскаленного до белизны свинца. Так, ладно… ей доводилось прыгать и в худшие резервуары – но на этот раз подобного не требовалось.