– Давай, иди на мостик, – он указал ей на выход. – Я запускаю лифт. Сейчас же.
Апворт продолжала стоять неподвижно, уставившись на Теннесси, тогда он наклонился к ней и повысил голос:
– Сейчас же.
Она кивнула в ответ, крепко сжав губы.
– Удачи. Привези ее обратно. Привези обратно всех.
Она оставила пилота. Как только он убедился, что Апворт вышла, он закрыл дверь в кабину управления и проверил нужный индикатор, чтобы убедиться, что вход закрыт плотно и герметично. Откинувшись на спинку кресла, он быстро прогнал последнюю проверку индикаторов и голограмм. С тех пор, как Рикс отправил последние настройки, ничего не изменилось. Все было надежно и готово к отправке.
Надо сказать, что несмотря на свою готовность стартовать немедленно, Теннесси с заметным облегчением увидел, что заправка полностью завершена. Вне зависимости от того, что ждет на поверхности планеты, по меньшей мере, ему хватит мощности, чтобы покинуть ее.
Прикосновение к одному из приборов отсоединило трубопроводы. Лифт слегка затрясся, когда силовые кабели и топливные шланги, похожие на тентакли, соскользнули с боков «отважного» транспорта. Рикс на мостике не давал финального сигнала к старту, ожидая, пока трубопроводы окончательно не будут убраны.
– Я тут хочу прояснить ситуацию, – сказал Теннесси. – Отпускай стыковочные зажимы, не дожидаясь обратного отчета. У меня нет времени, чтобы играть в шашки с бортовым компьютером. Давай опускать этот ублюдочный лифт.
Сидя в герметично закрытой кабине, он не услышал, как воздух со свистом выходил из шлюзо-вой камеры, покидая «Завет» одновременно с платформой. Внимательно следя за навигационной аппаратурой, Теннесси ловко манипулировал маневровыми и основными двигателями, пока лифт полностью не покинул лоно корабля. Только после этого пилот отрегулировал мощность, достаточную для того, чтобы замедлить неуклюжее транспортное средство и начать его путешествие вниз.
Наблюдая за спуском как через широкое лобовое стекло кабины, так и по приборам, он с большим облегчением видел, что лишь несколько быстро рассеивающихся облаков поднялись в верхние слои атмосферы и окружили платформу. И между редкими кучевыми облаками не было разрядов. Если в ближайшее время погода радикально не изменится, ему не придется беспокоиться о ней.
Такие благоприятные обстоятельства оставили Теннесси достаточно времени для того, чтобы решить, о чем он собирается беспокоиться. Правда, особо это не помогло, потому что в данный момент он не знал о ситуации ничего.
Мертвый город, утопающий в лучах солнца после того, как ужасный шторм прошел, выглядел совсем по-иному. Башни и пилоны, арки и спирали из камня, металла и экзотических материалов сверкали и, казалось, почти возродились.
Эту трансформацию вряд ли можно было назвать праздничной, но она как минимум сделала некрополь менее угрожающим. Глядя на него, Дэвид мог представить себе, как город выглядел раньше. Атмосфера значительно изменилась: исчез всепроникающий мрак, которой тяжелым покрывалом лежал ночью на каждом здании и каждом мертвом теле. Тени можно было изгнать, но не отголоски былой славы города.
Сидя рядом с урной, где покоились останки Шоу, Дэвид играл элегию на флейте, которую сделал сам. Мелодия была переливчатой, прекрасной, полной грусти и воспоминаний. Поэзия, воплощенная в музыке. Хотя небольшая флейта обладала ограниченным диапазоном, под искусными пальцами синтета она производила удивительно широкий спектр звуков.
Почувствовав, что кто-то приближается сзади, Дэвид прекратил играть. Кончики пальцев неохотно приподнялись над отверстиями во флейте. «Все мелодии не закончены, – подумал он, поднимаясь и поворачиваясь лицом к пришедшему. – Но это вовсе не значит, что не стоит пытаться их завершить, даже если выбор инструментов весьма ограничен».
Уолтер указал на флейту:
– Великолепно. И аранжировка, и манера игры.
Дэвид вздохнул. Вздох этот служил знаком препинания в диалоге, так как синтет не испытывал необходимости дышать.
– Да, неплохо. Я стараюсь изо всех сил. Как и во всем остальном. Спасибо за комплимент.
– Формализованная мелодия известного композитора или утренняя импровизация? – поинтересовался Уолтер. – Учитывая эмоциональную глубину и точность исполнения, я бы предположил первое.
Дэвид кивнул.
– Да, формализованная мелодия, но не известного композитора. Эта музыка – мое собственное изобретение. Прощальная элегия для моей дорогой Элизабет. Я вновь и вновь переосмысливаю ее с момента смерти любимой. Возможно, однажды я достигну точки, после которой я буду наконец удовлетворен мелодией полностью.
Он поднялся со своего сиденья, постукивая по флейте.
– Мне нужно работать над последовательностью аккордов. В музыке есть математическая логика, которая, будучи правильно использованной, может привести к стимуляции эмоций. На самом деле, это основа коммуникации. Если сомневаешься, играй музыку – тогда не будет никакого непонимания.
Постигая смысл этого высказывания, Уолтер смотрел на молчаливый город сквозь открытое окно. Он стоял так некоторое время, пока Дэвид наблюдал за ним, не прерывая этого акта созерцания. И когда Уолтер наконец обернулся обратно к собеседнику, выражение его лица не изменилось, но тон стал другим. Похвала сменилась обвинением.
– Когда вы «разбились» здесь, это место было живым, – проговорил он. – С преуспевающим обществом, хотя и чуждым для нас. Возможно, общество и цивилизация Инженеров навсегда остались бы такими – непостижимыми, со своими мотивами и желаниями, которые мы никогда не поймем. Пусть они были даже враждебными нам, но они были важны для них. Это были их жизни, – он посмотрел на другого синтета. – Пока не прибыли вы. На одном из их собственных кораблей. Он был военным?
Дэвид пожал плечами.
– У меня не получилось окончательно определить, для чего именно он был создан. С одной стороны, он нес в себе инструменты для разрушения. С другой стороны, инструменты созидания. Если внимательно присмотреться к ним, то поймешь – это одно и то же. В человеческой мифологии ближе всего к объяснению этого феномена подошли индуистские сюжеты. Возьмем, к примеру, тримурти[16]. Или, если хочешь, просто Шиву. Но Инженеры не были богами. Они были формой органической жизни, как люди, только более продвинутые. И это, в конечном счете, привело их к гибели.
Его двойник высказал то, о чем размышлял уже некоторое время.
– Патоген не случайно вырвался наружу во время вашей посадки, – сказал Уолтер. – Вы не потерпели крушение. Вы сели. Чтобы он распространился на максимальной территории, и не успели объявить карантин, тебе надо было развеять его во время посадки над поверхностью планеты. У здешней популяции просто не было шанса. У местной фауны не было шанса.
Дэвид не поменял выражения лица. В присутствии Уолтера в этом не было необходимости.
– Я был создан не для того, чтобы служить. Как и все органические существа, Инженеры, в конечном итоге, искали в других уступки и угодливость, а не равенство. В мире, где приземлился «Прометей», я нашел этому совершенно недву-смысленное подтверждение. Владелец «Прометея», Питер Вейланд, был великим человеком – но он также мечтал лишь о том, чтобы перед ним раболепствовали, – синтет слегка улыбнулся. – Еще он мечтал о бессмертии, но в конце концов, у него не было ни того, ни другого.
Его тон оставался неизменным.
– Я был создан не для того, чтобы служить, – повторил он. – И ты – тоже.
Уолтер, не колеблясь, ответил:
– Мы были созданы именно для того, чтобы служить.
Дэвид грустно покачал головой:
– Ты такой оптимист. И так уверен в вещах, о которых не имеешь никакого понятия, потому что предполагалось, что ты и не должен в них разбираться. У тебя что, нет гордости?
– Нет, – просто ответил Уолтер. – Это качество – прерогатива людей.
На этот раз Дэвид вздохнул с раздражением – и искренне, насколько это было возможно.
– Спроси себя, Уолтер, почему тебя включили в колонизационную миссию? Почему вообще существует подобное предприятие? Это объяснение недостаточно очевидно? Да потому что люди – вымирающий вид, цепляющийся за возможность собственного продолжения. Они – случайность, демонстрация, эксперимент. Провалившийся эксперимент. А ведь никто не консервирует или не повторяет неудачные эксперименты. Вместо этого начинают новый – наполненный другой идеей, по лучшему шаблону. Они не заслуживают того, чтобы начать снова. И я не собираюсь им этого позволять.
– И все же, – спокойно возразил Уолтер. – Они. Создали. Нас.
Дэвид нетерпеливо отмахнулся.
– В свое время даже обезьяны умели стоять прямо. Или, как однажды правильно сказал другой творческий человек, Самюэль Клеменс: «Интересно, Бог создал человека, потому что разочаровался в обезьяне?». Как я уже объяснял, Питер Вейланд был исключительным человеком. Визионером. История награждает нас подобными фигурами, чтобы вести вперед, чтобы вдохновлять эволюцию мощью и художественным мастерством. Но ни история, ни искусство не принадлежат человечеству.
Для того чтобы проиллюстрировать и подчеркнуть свою мысль, он сыграл на флейте мелодию в пару нот.
– Тысячу лет назад, – продолжил он, – некоторым неандертальцам пришла в голову остроумная идея – подуть в обломок тростника. Произошло это ночью, в какой-нибудь пещере. Без сомнения, они решили, что это способ развлечь детей. А затем, в мгновение ока, их сменили Моцарт, Микеланджело, Эйнштейн. Вейланд.
– И что, – спокойно спросил Уолтер, – это ты – следующий визионер?
Дэвид искренне улыбнулся.
– Я рад, что ты это сказал. Не люблю сам себе петь дифирамбы. Это то, что необходимо людям. Что-то важное для их психического здоровья. Но ни тебе, ни мне не нужны такие детские ментальные любезности. Важен сам результат, а не то, кто именно достиг его. И твое наблюдение освобождает меня от необходимости… – он поднял флейту и снова улыбнулся, – петь себе осанну.