ет поднять добычу сырья на еще большую высоту. Поэтому налицо предпосылки развития торговли между двумя странами. Риббентроп сказал, что знает о беседе Астахова со Шнурре, и подтвердил, что благополучное завершение торгово-экономических переговоров может положить начало политическому сближению. Изжить болячки, накопившиеся во взаимоотношениях обеих стран возможно, но для этого нужно время.
Риббентроп напомнил, что 25 лет назад началась мировая война, основной причиной которой было то, что Англия хотела отнять у Германии мировые рынки. русский царь Николай Второй пошел вместе с Англией и в результате поплатился троном. (Риббентроп забыл, что троюродный брат русского царя германский император Вильгельм и тоже Второй Гогенцоллерн после мировой войны также остался без трона. – Л.П.). В Берлине читают, что для вражды с Советским Союзом никаких оснований нет. (Выделено мной. Обратите внимание, советские представители на эти заявления немцев только кивают, но никто пока сам ничего подобного не говорил. Разве можно после этого сказать, что Сталин опасался нападения Германии и поэтому инициировал переговоры с целью исключить германскую агрессию? – Л.П.). Есть одно предварительное условие, являющееся необходимой предпосылкой нормализации отношений – это взаимное невмешательство во внутренние дела. Никаких поблажек коммунизму Германия не допустит. Но и национал-социализм навязывать кому бы то ни было Германия не будет. Если в Москве придерживаются такого же мнения, то дальнейшее сближение вполне возможно.
Астахов заверил Риббентропа, в том, что Советское правительство также считает взаимное невмешательство во внутренние дела других государств одной из необходимых предпосылок нормальных отношений и никогда не считало разницу в идеологиях и внутренних режимах фактором, несовместимым с дружественными внешнеполитическими отношениями. Риббентроп заявил, что он удовлетворен этим сообщением, и продолжал: «Что касается остальных вопросов, стоящих между нами, то никаких серьезных противоречий между нашими странами нет. По всем проблемам, имеющим отношение к территории между Черным и Балтийским морями, мы могли бы договориться. […] (Выделено мной. – Л.П.). Я не знаю, по какому пути намерены идти вы. Если у вас другие перспективы, если вы считаете, что лучшим способом урегулировать отношения с Германией является приглашение в Москву англо-французских военных делегаций, то, конечно, дело ваше. Что касается нас, то мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий. Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой. Мы уверены в своих силах. Не будет такой войны, которую проиграл бы Адольф Гитлер. Что же касается Польши, то будьте уверены в одном – Данциг будет наш, […] большой затяжки в разрешении этого вопроса не будет. Мы не относимся серьезно к военным силам Польши. Поляки сейчас кричат о походе на Берлин, о том, что Восточная Пруссия – польская земля. Но они знают, что это вздор. Для нас военная кампания против Польши дело недели – десяти дней. За этот срок мы сможем начисто выбрить Польшу. (Так в тексте. Не знаю, что это – слова самого министра, трудности перевода или собственная интерпретация Астахова. – Л.П). Но мы надеемся, что в этом не будет необходимости».
Вернувшись к вопросу о двухсторонних отношениях между Германией и Советским Союзом, министр сказал, что в этом же духе Шуленбург будет беседовать с Молотовым, но со своей стороны просил Астахова передать все сказанное им в Москву, причем он желал бы знать на этот счет мнение Советского правительства. Он добавил, что не считает необходимым особенно торопиться, проявлять излишнюю спешку, поскольку вопрос весьма серьезен, и подходить к нему надо не с точки зрения текущего момента, а под углом интересов целых поколений. (Сейчас Риббентроп не торопится, но вскоре Шуленбург в Москве, и явно не по собственной инициативе, будет настаивать на том, чтобы решение было принято как можно раньше. – Л.П.). Астахов обещал передать все сказанное в Москву, добавив, что не сомневается в том, что Советское правительство готово приветствовать всякое улучшение отношений с Германией. Однако, за исключением последних недель, в Москве ничего, кроме враждебных заявлений от Германии не слышали. Сейчас, как будто, намечается поворот, но все же ничего определенного, конкретного, кроме общих пожеланий, не слышно. Между тем Советское правительство хотело бы знать, в каких именно формах мыслят в Берлине это улучшение отношений и есть ли там какие-либо конкретные предложения на этот счет.
Риббентроп ответил, что, прежде чем говорить о чем-либо конкретно и делать конкретные предложения, нужно знать, проявляет ли Советское правительство интерес к этому вопросу, и считает ли подобные разговоры желательными, а потом подумать и о конкретных шагах, какие следует предпринять. В частности, существует один конкретный вопрос. Почти полгода тому назад германская пресса получила распоряжение прекратить нападки на СССР. Распоряжение было выполнено, и позиция германской прессы в отношении Советского Союза радикально переменилась. Однако нет впечатления, что позиция советской прессы изменилась соответственно в том же направлении. Если Советское правительство действительно хочет улучшения двухсторонних советско-германских отношений, то это должно найти отражение в советской прессе. Кроме того, Риббентроп исходит из того, что Советское правительство не намерено вести политику, которая шла бы вразрез с жизненными интересами Германии.
Астахов заметил, что советская пресса в отношении Германии, как государства, так и ее руководителей, всегда вела себя корректно и поэтому ей не приходится особо менять свою позицию. Что касается второго замечания, то оно допускает весьма широкое толкование и без уточнения вряд ли может быть принято в качестве предпосылки улучшения отношений. Риббентроп сказал, что не намерен придавать этому замечанию широкое толкование, но считает естественным, что при дружественных отношениях одно государство не станет вести политику, в корне противоречащую жизненным интересам другого. Впрочем, обо всем этом можно поговорить впоследствии. Сейчас же ему важно знать, интересуется ли вообще Советское правительство подобными разговорами. Если так, то их можно возобновить, либо здесь, либо в Москве. Но германское правительство не хочет спешить и впрягать телегу впереди лошади. Министр предупредил, что Советское правительство должно считаться с фактом дружбы между Германией и Японией. «Не стоит рассчитывать, что эвентуальное улучшение советско-германских отношений приведет к ослаблению германо-японских отношений».
Стремясь, по-видимому, сказать что-либо приятное, Риббентроп заметил, что «немцам с русскими, несмотря на всю разницу идеологий, разговаривать легче, чем с западными демократиями». Кроме того, ему и фюреру кажется, что в СССР за последние годы усиливается национальное начало за счет интернационального, и если это так, то это, естественно, благоприятствует сближению Советского Союза и Германии. Резко национальный принцип, положенный в основу политики фюрера, перестает в этом случае быть диаметрально противоположным советской политике.
Астахов сказал, что в СССР интернациональная идеология находится в полном соответствии с правильно понятыми национальными интересами государства, и одно начало не вытесняется другим, и они не противоречат друг другу. «Интернациональная» идеология помогла молодой Советской республике получить поддержку широких народных масс Европы и отбить иностранную интервенцию, то есть способствовала осуществлению и здоровых национальных задач. Астахов привел еще ряд примеров, которые Риббентроп выслушал с таким видом, как будто подобные вещи он слышит впервые. Он снова повторил свою просьбу сообщить все в Москву и сообщить ему, хочет ли Кремль начать более конкретный обмен мнениями663.
День от дня растущий уровень немецких государственных деятелей, которые искали встречи с советскими дипломатами, да и сам перечень этих деятелей был далеко не случаен. Такой повышенный интерес говорит о том, что Гитлер отчетливо понимал: времени до начала польской кампании в им же установленные сроки осталось меньше месяца, а за спиной у Польши находится гигантская страна, нейтралитета которой он добивался, но пока безуспешно. Беседа Риббентропа с Астаховым показывает, что заигрывание Германии с Советским Союзом выходят на новый, качественно более высокий уровень, и что Гитлер находится в жесточайшем цейтноте.
2 августа Наджиар, Сидс и Стрэнг вручили Молотову согласованный англо-французский проект определения понятия «косвенная агрессия»:
«Между тремя договаривающимися правительствами условлено, что слова «косвенная агрессия» в предыдущем (от 17 июля) параграфе 2 должны пониматься как не исключающие (или как включающие) акцию, принятую государством, о котором идет речь, под угрозой силы со стороны другой державы и имеющую последствием потерю его независимости или его нейтралитета. Если создадутся обстоятельства, которые не подпадают под предшествующее определение, но которые, по мнению одного из договаривающихся правительств, содержат угрозу независимости или нейтралитета государства, о котором идет речь, договаривающиеся правительства приступят по просьбе одного из них к немедленной консультации в целях любой акции, о которой будет принято решение с общего согласия»664.
Сидс по поручению своего правительства вручил наркому поименный список британских экспертов, вошедших в английскую военную миссию.
Наджиар еще не получил никаких данных о персональном составе французской миссии, и он обещал, что в ближайшее время назовет полный поименный список членов делегации.
Молотов сказал, что если миссии прибудут в течение будущей недели, это устроит Советское правительство, которое в настоящий момент занято назначением членов советской военной миссии. (Выделено мной. Молотов, как видим, вполне доволен тем, что союзная миссия приедет в Москву через неделю. Нарком никуда не торопится, не вопит дурниной, что каждая секунда на счету, что промедление смерти подобно, что Гитлер вот-вот нападет. – Л.П.). Молотов предложил, чтобы главы трех делегаций на первом же заседании договорились о программе и порядке переговоров. (Персональный состав своей миссии Сталин еще не определил, или делал вид, что не определил. Такая выжидательная позиция давала серьезные преимущества: располагая полученной из первых рук информацией, что в составе иностранных делегаций нет высших военных руководителей, Сталин мог назначить в советскую миссию сколь угодно высоких военных чинов, тем самым, возвысив статус своей делегации и, соответственно, снизив статус партнеров. Эту возможность, надо признать, Сталин использовал блестяще, назначив в состав военной миссии тех, выше кого был только Бог и сам Сталин (Сталин, возможно был даже выше Бога): наркома обороны, наркома Военно-Морского Флота, начальника генерального штаба и начальника Военно-воздушных сил Красной Армии. – Л.П.).