После совещания с Думенком Дракс сказал, что англо-французская миссия принимает к сведению заявление Ворошилова о сообщении ТАСС и благодарит за подробное объяснение.
Далее Дракс спросил, можно ли отсюда заключить, что соглашение о том, чтобы не давать никаких сообщений в прессу без предварительной консультации всех сторон, остается в силе?
Ворошилов ответил, что совещание прекращает свою работу на продолжительный период времени. (На это заявление Думенк и Бернет стали энергично качать головами в знак несогласия с предположением маршала). Поэтому связывать себя сейчас нет надобности. Однако советская военная миссия не собирается давать каких-либо сведений в прессу. (Нарком снова обманет союзников: уже через 6 дней «Известия» напечатают его интервью, в котором он заявит, что переговоры прекращены, и объяснит, что во всем виноваты англичане и французы. – Л.П.).
Дракс сказал, что англо-французская миссия принимает это к сведению и заявляет, что со своей стороны она также не собирается делать каких-нибудь заявлений в прессе.
Шапошников сказал, что советская миссия получила ряд вопросов от англо-французской миссии. Со своей стороны советская миссия задавала мало дополнительных вопросов, и оставляет за собою право после продолжения работы совещания поставить вопросы, которые она найдет нужным. Дракс сказал, что это само собой разумеется, и так как программа совещания исчерпана, передал еще пять вопросов, касающихся военно-воздушных сил. Дракс предложил, если Ворошилов не возражает, отложить заседания, но добавил, что он был бы удивлен, если бы ответ на политические вопросы не пришел до 27 августа784. После этого заявления Дракс объявил заседание закрытым.
ВОПРОСЫ ФРАНЦУЗСКОЙ И АНГЛИЙСКОЙ ВОЕННЫХ МИССИЙ, КАСАЮЩИЕСЯ ВОЗДУШНЫХ СИЛ (Перевод с английского).
21 августа 1939 г.
1. С какой быстротой советские воздушные силы могут быть мобилизованы на польском и румынском фронтах?
2. Предполагает ли советское командование действовать со своих собственных авиационных баз или с передовых баз в Польше и Румынии? (Вопрос, очевидно, был вызван весьма радужным докладом Локтионова о том, что дальность полета советских бомбардировщиков с полной бомбовой нагрузкой позволяет эффективно бомбить объекты на территории Германии без использования промежуточных аэродромов. – Л.П.).
3. Мог бы Советский Союз снабжать Румынию и Польшу самолетами или материалами, необходимыми для их постройки? (Советскому Союзу самому не хватало материалов для постройки самолетов, в особенности – алюминия и качественных авиамоторов. – Л.П.).
4. Предполагает ли Советский Союз в случае войны помогать Турции самолетами и оборудованием?
5. Пригодны ли аэродромы и посадочные площадки, которые были бы заняты в случае войны советскими воздушными силами на советской западной границе, для действия авиации во все времена года, включая осень, зиму и весну? Относится ли ограничение действий авиации в определенные периоды года ко всем или только к части этих аэродромов?785
На пятый вопрос Дракса мог быть дан только один честный ответ: аэродромов с твердым, всепогодным покрытием возле западных границ, попросту, нет. Их строительство началось уже после того, как Советский Союз занял территорию Восточной Польши, Латвии, Литвы и Эстонии, присоединил Бессарабию, Северную Буковину и часть Финляндии. Тот факт, что эффективная работа авиации была бы затруднена отсутствием аэродромов с твердым покрытием, позволяет с уверенностью утверждать, что и германская авиация, вздумай Гитлер в сентябре-октябре 1939 года напасть на Советский Союз, столкнулась бы точно с такими же трудностями: ведь люфтваффе пришлось бы использовать эти же самые аэродромы.
Очевидно, во время этого заседания Ворошилову передали записку секретаря Сталина Александра Николаевича Поскрёбышева: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку»786. Сталину, пославшему письмо Гитлеру, уже не было нужды церемониться с англо-французской миссией.
21 августа, в то время, пока шло последнее заседание военных миссий СССР, Англии и Франции, два величайших в истории человечества людоеда обменялись письмами. Сначала Шуленбург в 15 часов передал Молотову письмо для Сталина (Гитлер отправил это письмо в Москву 20 августа).
Господину И. В. Сталину. Москва.
1. Я искренне приветствую заключение германо-советского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.
2. Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому германское правительство в таком случае исполнено решимости сделать все выводы из такой коренной перемены.
3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.
4. Дополнительный протокол, желаемый правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе германское правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок
5. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.
6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг к другу является целесообразным не терять времени. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа. Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один день или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить от Вас скорый ответ»787.
Уже через два часа Молотов передал Шуленбургу ответное письмо Сталина Гитлеру:
«Благодарю за письмо. Надеюсь, что германо-советское соглашение о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.
Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях между собою. Согласие германского правительства на заключение пакта ненападения создает базу для ликвидации политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами.
Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа»788. (При этом никого не удивило и было воспринято как должное, что Гитлер – глава государства, писал послание человеку, который формально не занимал никаких официальных постов в другом государстве, а этот человек давал согласие на государственный визит министра иностранных дел. – Л.П.).
Читая письмо Гитлера, разве можно сказать, что Германия хочет напасть на Советский Союз? Так ультиматумы не ставят. Тем более, язык ультиматума не был чужд Гитлеру. Именно таким языком он разговаривал с правительствами Австрии по вопросу аншлюса в марте 1938 года, Чехословакии – летом-осенью 1938 года по вопросу Судет и в августе-сентябре того же года и по поводу полной оккупации Чехословакии и образования протектората Богемия и Моравия в марте 1939 года, Литвы – тогда же по поводу Мемеля. Весной – летом 1939 года такая же риторика была применена и в переговорах с Польшей по данцигскому вопросу. Здесь же Гитлер буквально лебезит перед Сталиным, заранее соглашаясь на все условия, которые поставит советский вождь, даже не зная, какие это будут условия – ведь никто из советских лидеров ничего не говорил по поводу условий, на которых Советское правительство готово заключить новый договор о ненападении, представляя Гитлеру возможность самому устроить аттракцион невиданной щедрости. Сталин же, наоборот, отвечает очень сухо, как человек абсолютно уверенный, во-первых, в своей силе, во-вторых, в том, что Германия на Советский Союз нападать не собирается, в-третьих, в своей недосягаемости, и в-четвертых, в том, что без его согласия Гитлер войну с Польшей не начнет, а потому ему можно выкручивать руки.
И тут возникает вполне резонный вопрос: а что мешало Гитлеру напасть на Польшу в августе 1939 года? Зачем он унижался перед Сталиным, зачем обещал, и затем и отдал то, что, как он полагал, принадлежало ему и что он мог взять просто потому, что Германия была существенно сильнее Польши, Латвии, Литвы и Эстонии вместе взятых? Англия и Франция дали Польше гарантии, но Гитлер этого не испугался, но войну не начинал. Казалось бы, чего опасаться? Советского Союза? Так у Германии и СССР был договор о ненападении и нейтралитете, и, как будто бы, этот договор позволял Гитлеру чувствовать себя спокойно. Однако ему нужны были дополнительные гарантии, как угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!! Без этой бумажки он откладывал нападение на Польшу в самом буквальном смысле до последнего дня – до 1 сентября, означенного в плане «Вайс», как последняя дата начала войны в 1939 году. А бумажку эту мог дать Гитлеру только один человек на всем белом свете – Сталин. И он ее дал.
Получив в 21 августа 22.30 письмо Сталина, Гитлер воспринял его с необузданным восторгом. «С возгласом: «Ну, теперь весь мир – у меня в кармане!» – он стал обеими руками барабанить по стене и вообще повёл себя как умалишённый»