Советская миссия, помимо генеральных маршрутов – через Галицию, Вильно и Литву не назвала ни одного конкретного пути сообщения – железной или шоссейной дороги или реки, по которым предполагается переброска частей Красной Армии к западным границам Польши и Румынии. Советская миссия не спросила, способна ли та или иная шоссейная или грунтовая дорога выдержать передвижение танковых корпусов, если бы вдруг советское военное командование, вопреки здравому смыслу и невзирая на слабый моторесурс танковых моторов, решило гнать танки к западным границам Польши и Румынии своим ходом. Незнание этого простого и очевидного фактора привело бы к полному транспортному коллапсу, остановке продвижения военной техники, скоплению огромных масс танков, и сделать их удобной мишенью для вражеской авиации.
Не была названа ни одна железнодорожная станция, ни один речной порт или пристань, на которые предполагается прибытие дивизий и полков Красной Армии. Не были заданы вопросы, имеются ли на этих станциях выгрузочные возможности для приема танков и тяжелых пушек, боеприпасов и другого военного снаряжения. Не назван ни один аэродром на территории Польши и Румынии, который бы хотело использовать советское командование, а летать с советской территории бомбардировщики могли бы только без истребительного прикрытия – радиуса действия советских истребителей едва хватило бы для того, чтобы долететь до Варшавы.
Непостановка таких вопросов перед англо-французской миссией, которая, по мысли Ворошилова (читай – Сталина), должна была поставить эти вопросы перед своими правительствами, а те, в свою очередь, запросить Варшаву и Бухарест лишало правительства Польши и Румынии возможности дать хоть какой-то ответ. Ведь, по сути, Кремль просил открыть дверь в чужую квартиру, не говоря о том, где Красная Армия собирается гостить – то ли руки помыть, то ли в постель к жене хозяина залезть. Польша долгое время была в составе России, и поляки должны были хорошо помнить русскую присказку: «Дайте воды попить, а то так кушать хочется, что даже переночевать негде!» Тем более, что ни на одном заседании ни один советский представитель не сказал, что будет делать Красная Армия в том случае, если защищать никого не придется, если Гитлер испугается и воевать не станет, в какие сроки советские войска вернутся домой. При здравом размышлении на ум приходит два варианта: либо Красная Армия воевать будет даже в том случае, если Гитлер войну не начнет, то есть, сама станет агрессором. Только агрессия будет осуществлена с чужой территории, и защита Польши и Румынии приведет к их разрушению, но чего не сделаешь ради святой цели – уничтожения коричневой чумы, с каковой чумой Советский Союз вскоре станет дружить против всей Европы.
Второй вариант – Красная Армия останется на территории Польши и Румынии всерьез и надолго. Самое смешное, что союзная миссия не спросила, а советская миссия скромно промолчала о том, что будет делать Красная Армия после победоносного завершения войны и разгрома Германии и Италии: в какие сроки она уйдет, и уйдет ли вообще из «защищенных» и побежденных государств.
Сталин прекрасно понимал, что и в случае, если бы вопрос пропуска советских войск через территории Польши и Румынии был поставлен Советским правительством перед правительствами этих держав, и в том случае, если бы этот вопрос поставили перед ними Англия и Франция, результат был бы одинаковый: Красная Армия не получила бы официального разрешения на присутствие в Румынии и Польше. На это, собственно, и был расчет кремлевского стратега.
Кстати говоря, в инструкции, которую получила английская миссия при отъезде в Москву, были поставлены, казалось бы, мелкие технические вопросы: координация радиопередач и метеорология, которая, в силу движения погоды с запада на восток, была наиболее интересна именно для советского командования. Однако вопрос создания общей советско-польско– румынско-английско-французской метеослужбы на переговорах советской военной миссией не поднимался, и перед правительствами Румынии и Польши не ставился. Хотя погода имеет огромное значение не только для непосредственно военных действий, но и для крупных транспортных операций, которыми стала бы переброска войск через Польшу и Румынию.
Если бы Советское правительство хотело, переговоры можно было и дальше продолжать, причем, сколь угодно долго, хоть до второго пришествия и морковкина заговенья, хотя бы для того, чтобы затянуть время. Однако Сталин в самый неподходящий для этого момент (или подходящий для него одного), даже не получив официального отказа от правительств Польши и Румынии (на запросы, которых сам Сталин никогда не делал) на пропуск Красной Армии через их территорию, внезапно прервал переговоры.
Разве можно, отрицать, что миссии Англии и Франции приехали на переговоры, если и не с законченным планом совместных военных действий, но, по крайней мере, не с пустыми руками, и с желанием этот план выработать? Разве можно отрицать, что именно Советское правительство, придумывая разные абсурдные причины и поводы, делало все для того, чтобы сорвать переговоры, что его усилия даром не пропали, в конце концов, переговоры были сорваны, что и привело Европу к Второй мировой войне?
22 августа в беседе с Наджиаром Молотов подчеркнул, что Советское правительство решило заключить договор с Германией лишь тогда, когда окончательно убедилось, в том, что в англо-франко-советских переговорах не может быть достигнуто ничего положительного. Вместе с тем Молотов заявил, что «основные направления советской политики не претерпели изменений, что Правительство СССР твердо придерживается линии на сохранение мира и сопротивление агрессии»808.
В тот же день Наджиар доносил Бонне, что агентство Гавас получило разрешение от советской пресс-службы опубликовать следующее сообщение: «Переговоры о договоре о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры. Речь идет о содействии делу мира: одно направлено на уменьшение международной напряженности, другое – на подготовку путей и средств в целях борьбы с агрессией, если она произойдет». Наджиар рекомендовал своему министру комментировать если не точно в этих терминах, то, по крайней мере, в подобном духе и с самым большим спокойствием. Разыгрываемая партия требует большой осмотрительности, и французское правительство не должно что-либо делать или говорить, что позволило бы немецкой пропаганде заявить о провале на Востоке англо-французской мирной программы сопротивления агрессии809.
Заявление, согласованное агентству Гавас «советской пресс-службой», по сути своей лживо, если не сказать, подло: по состоянию на 21 августа переговоры военных миссий по инициативе советской делегации, были прекращены и никогда больше не возобновлялись, про политические переговоры уже давно ничего не было слышно.
Не открою Америки, если скажу, что любое уважающее себя правительство, давая официальные сообщения зарубежным средствам массовой информации, пристально следит за репутацией тех, кому эти сообщения направляются. Кому попало официальных сообщений не дают и заявлений не делают. 21 августа Гавас для наркомата иностранных дел было вполне респектабельным и авторитетным агентством, а уже 30 ноября стало, по словам Сталина, «кафе-шантанным», то есть, доверия не заслуживающим.
22 августа Бонне в телеграмме Ноэлю отмечал, что в виду новой перспективы, созданной объявлением о предстоящем подписании германо-советского договора о ненападении, необходимо попробовать предпринять срочно новые усилия перед Рыдз-Смиглы с целью устранить, пока еще есть время, единственное препятствие, которое вместе с тем мешает заключению англо-франко-советских соглашений в Москве.
Единственно возможным ответом на русско-германский маневр было бы немедленное предоставление польским правительством хотя бы молчаливого права подписи, позволяющего Думенку занять от имени Польши твердую позицию, имея в виду уникальную возможность войны, при которой СССР пришел бы ей на помощь. Даже если этот выход оказался бы неэффективным, поскольку Польша будет, несомненно, возражать, он, тем не менее, позволил бы возлагать ответственность на Россию, но ее разделила бы с ним Польша, если она стала бы упорствовать в своем отказе.
Наоборот, любая возможность договориться с Кремлем, что может еще быть обеспечено положительным ответом Варшавы, могла бы ограничить как по духу, так и по букве значение будущего германо-советского пакта, ставя, по крайней мере, вопрос о его совместимости с обязательствами, взятыми в то же время Москвой по отношению к Франции и Англии.
Бонне предписывал Ноэлю особо настаивать на этом, подчеркивая самым решительным образом, что польское правительство ни морально, ни политически не может отказаться испытать этот последний шанс спасти мир. Франция, которая постоянно проявляла дружбу в отношении Польши, предоставила ей значительные кредиты, направила военную технику, оказывала самую разнообразную помощь, сегодня имеет право требовать от нее взвесить всю серьезность отказа810.
Эта инструкция, которая изначально к публикации не была предназначена, достаточно убедительно опровергает утверждения советских историков о том, что это союзники сорвали переговоры, что это именно они хотели развязать войну, а затем толкнуть Гитлера на восток: французы хотели как раз обратного – они хотели сохранить мир любым способом. Другое дело, что, как мы знаем, от Польши, впрочем, как и от самой Франции, да и от Англии тоже, уже ровным счетом ничего не зависело – Аннушка не только купила масло, но и разлила его: Сталин принял решение, и Вторая мировая война превращалась из эвентуальности в неизбежность.
22 августа Майский сообщал в НКИД, что полученное в Лондоне накануне поздно вечером сообщение о предстоящем прилете Риббентропа в Москву для пере