Во-вторых, наличие протоколов доказывается географическими картами: как-то так, конечно же, случайно получилось – история и не такие фортели выкидывает – что фактическая линия разграничения советских и германских интересов пролегла именно там, где и должна была пролечь в соответствии с Секретным дополнительным протоколом, и подписанными позднее документами, в частности, протоколам к договору о дружбе и границе. В этих документах есть прямая ссылка на Секретный протокол к договору о ненападении. Исключением стала Северная Буковина, но это «приобретение» привело к заметному охлаждению советско-германских отношений: немцы справедливо указывали, что об этом они не договаривались.
В-третьих, после того, как части Красной Армии вступили на землю Восточной Польши, если и случались инциденты между советскими и германскими войсками, когда одни обстреливали других, происходило это не часто и не по злому умыслу, а по ошибке – на любой войне неразберихи хватает. Однако и помогали вермахт и Красная Армия друг другу немало. А когда кто-то либо по ошибке, либо просто потому, что продвигался быстрее, занимал не «свою» территорию, никаких стычек не происходило, войска отходили, и все заканчивалось к обоюдному удовольствию.
Еще до того, как Молотов и Риббентроп обмакнули перья в чернильницы, чтобы поставить свои подписи под документами, в корне изменившими ход истории, в мире заговорили о том, что помимо обнародованного документа будет и некое секретное приложение. Знающим людям понять это было, прямо скажем, не сложно: во-первых, стало известно о прекращении переговоров военных миссий, хотя, казалось бы, одно другому никак не мешает, во-вторых, для заключения нового договор при действующем пакте аналогичного содержания нужны очень веские основания. Первыми об этом догадался Наджиар 21 августа, то есть, еще до того, как было официально объявлено о приезде Москву Риббентропа. 23 августа французский военный атташе Палас написал об этом Даладье.
В тот же день весьма неплохо осведомленный посол США в Москве Штейнгардт сообщил, что между СССР и Германией на переговорах достигнуто «полное понимание территориальных вопросов в Восточной Европе, касающихся Эстонии, Латвии, Восточной Польши и Бессарабии, которые признаны сферами советских жизненных интересов»989.
В свою очередь, бывший американский поверенный в Москве У. Керк, переведенный в Берлин, сообщал, что представитель советского посольства в неофициальном разговоре категорически отрицал и расценил как злостное измышление, будто германо-советский пакт о ненападении «сопровождается секретным соглашением, предусматривающим совместные военные действия против Польши и ее раздел. Он заявил, что в интересах Советской России сохранить Польшу, как и страны Прибалтики, в качестве буфера, что пакт о ненападении преследует мирные цели, а не поддержку германских империалистических планов или участие в них»990. Подобное «опровержение» лишь подлило масла в огонь.
25 августа посол Франции в США Р. Сент-Кентэн докладывал, что государственный департамент придает германо-советскому договору о ненападении еще более обширное значение, чем прямо вытекает из текста. Он полагает, что Россия получила от Германии не только гарантии благожелательного нейтралитета на Дальнем Востоке, но также и свободу рук в Восточной Польше и в Балтийских государствах991.
Через пять дней после заключения пакта о ненападении, 28 августа за подписью Молотова и Шуленбурга вышло совместное секретное разъяснение к Секретному дополнительному протоколу от 23 августа 1939 года. (выделено мной. – Л.П.) Первый абзац п. 2-го Секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 года следовало читать так: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Писсы (так в тексте. На самом деле, река в Польше называется Писа. Река Писса протекала в Восточной Пруссии, и в то время никак не могла стать границей между СССР и Германией. – Л.П.), Нарева, Вислы и Сана»992.
1 сентября Хильгер, явившись к переводчику и помощнику Молотова Владимиру Николаевичу Павлову, сказал, что, ввиду отклонения Польшей предложения Гитлера о мирном урегулировании всех вопросов при посредничестве Англии, сделанного Польше им 29 августа, фюрер 1 сентября издал приказ войскам начать войну с Польшей. Хильгер передал Молотову, что Риббентроп был чрезвычайно обрадован предельной ясностью и содержанием речи наркома 31 августа. Хильгер от имени посла просил у Молотова разрешения на опубликование в германских газетах прилагаемого сообщения о приезде военного атташе в Берлин993. Хильгер просил передать Молотову просьбу начальника штаба германской авиации, чтобы радиостанция в Минске в свободное от передачи время передавала для срочных воздухоплавательных опытов непрерывную линию с вкрапленными позывными: «Рихард Вильгельм I. 0», а, кроме того, во время передачи своей программы по возможности часто слово «Минск»994. Вряд ли Молотов был столь наивен, и не понимал, что срочными воздухоплавательными опытами немецкие авиаторы называли налеты на Краков, Лодзь и Варшаву – только 1 сентября Варшава трижды подвергалась налетам немецкой авиации995. Однако пусть и не полностью, эту просьба была удовлетворена.
3 сентября, уже после нападения Германии на Польшу, вновь назначенный полпред в Берлине Алексей Алексеевич Шкварцев вручил Гитлеру свои верительные грамоты. Церемония была обставлена пышно, полпреда, как представителя дружеской страны во дворе резиденции фюрера встречал почетный караул. В резиденции было много высших военных и гражданских руководителей Германии, включая Риббентропа. Принимая верительные грамоты, Гитлер сказал: «Немецкий народ счастлив, что заключен советско-германский договор о ненападении. Этот договор послужит делу содружества обоих народов как в политической, так и в экономической областях». В ходе дальнейшей беседы, Гитлер заверил, что Германия выполнит взятые на себя обязательства996. (Выделено мной. Возможно, Гитлер говорил о выполнении условий договора о ненападении. Однако его слова о содружестве в экономической, и, что особенно важно, в политической областях, дают основания предположить, что речь шла не только об этом. Да и торжественность приема указывает на то, что советско-германские отношения вышли за рамки простого договора о ненападении. Полтора года назад, когда у Советского Союза и Германии был только договор о ненападении, но не было никаких особо дружеских отношений, Гитлер долго не принимал Мерекалова для вручения верительных грамот, а уж о почетном карауле и речи не было. После того, как в 1940 г. отношения Германии и Советского Союза заметно испортились, Гитлер нового полпреда В.Г. Деканозова также не принимал достаточно долго. А тут – такой фурор – Л.П).
3 сентября Шкварцев доносил в Москву, что иностранные дипломаты и корреспонденты в беседе с сотрудниками полпредства расценивают группу военного атташе997 полпредства как специальную военную миссию998. Для подобных оценок имелись вполне обоснованные подозрения в том, что пакт о ненападении на самом деле является договором о военном союзе, и что советские военные прибыли в Берлин для координации совместных действий с командованием германских вооруженных сил.
В тот же день немецкая газета «Франкфуртер цайтунг» в передовой статье, озаглавленной «Гитлер и Молотов», писала: «Необходимость установить новый порядок в большом пространстве Восточной Европы и устранить там в будущем опасность конфликтов стала задачей, к которой Германия и Советская Россия подходят с общих точек зрения»999. Это заявление газеты вызвало в мире большой переполох.
9 сентября советский полпред в Бельгии Евгений Владимирович Рубинин писал в Москву, что в Брюсселе упорно говорят о наличии «секретного» советско-германского соглашения, предусматривающего якобы сотрудничество в военной области. Посол Китая сказал, что об этом много говорят в Лондоне, и особенно в Париже и что в этих странах «очень озабочены» подобными слухами1000.
10 сентября Суриц доносил, что посол Франции в Германии Кулондр привез из Берлина сведения, что между правительствами СССР и Германии достигнута уже полная договоренность. Об этом заключено секретное соглашение, предусматривающее не то раздел Польши, не то единый дипломатический фронт1001. Тот же Суриц 14 сентября сообщал, что в Париже проявляют большой пессимизм относительно позиции Советского Союза и характера его нейтралитета. Правительство Франции сейчас не исключает возможности оккупации Красной Армией части Польши1002. Советское правительство, понятное дело, с негодованием отвергло все подозрения в сговоре с Гитлером, и торжественно и твердо заявило о нейтралитете Советского Союза в начавшейся Второй мировой войне.
После того, как 3 сентября Англия и Франция, совершенно неожиданно для Гитлера объявили Германии войну, что-то пошло не так, Риббентроп направил Шуленбургу телеграмму настолько секретную, что посол должен был «обработать ее, используя меры особой безопасности и расшифровать лично». Риббентроп писал, что Германия определенно рассчитывает окончательно разгромить польскую армию в течение нескольких недель. Затем Германия будет удерживать под военным контролем