в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и Советский Союз выработают и осуществят необходимые военные и дипломатические меры, о чем должно быть заключено специальное соглашение. (Выделено мной. То есть, Сталин, в том случае, если бы турки отказали ему в его притязаниях на средиземноморские проливы, готов был войти в политический и военный союз фашистских государств Италии и Германии и воевать против Турции в составе этой коалиции. Как бы эта коалиция называлась – фашистско-социалистическая или коммуно-фашистская? – Л.П.)
Равным образом должны быть приняты:
– 3-й секретный протокол между СССР и Германией о Финляндии;
– 4-й секретный протокол между СССР и Японией об отказе Японии от угольной и нефтяной концессий на Северном Сахалине;
– 5-й секретный протокол между СССР, Германией и Италией с признанием того, что Болгария, ввиду ее географического положения, находится в сфере безопасности советских черноморских границ, в связи с чем политически необходимо заключение пакта о взаимопомощи между Советским Союзом и Болгарией, что ни в какой мере не должно затрагивать ни внутреннего режима Болгарии, ни ее суверенитета и независимости1091. (Все три фрагмента выделены мной. – Л.П.)
Немцам этот вариант разграничения сфер интересов категорически не понравился, и они просто оставили предложения Молотова без ответа. Гитлер просто не взял Сталина в свою песочницу. Впрочем, нельзя сказать, что этот визит в Берлин главы Советского правительства и наркома иностранных дел не принес совсем никаких результатов. Вскоре после отъезда Молотова в Москву, 20 ноября, к «пакту трех» присоединилась Венгрия, 23 ноября – Румыния, 24 ноября – Словакия. Это все были придунайские страны, а СССР, как мы помним, имел на Дунай серьезные виды. Правительство Болгарии, которому немцы, дабы оно было сговорчивей в отношениях с Германией, не преминули сообщить о притязаниях Кремля, и 1 марта 1941 года Болгария присоединилась к пакту трех держав.
Вот так и завершилась очередная попытка дележа мира между двумя диктаторами, (наверное, именно двумя, поскольку Муссолини до уровня Гитлера и Сталина не дотягивал, и к разделу европейского пирога его не звали, он довольствовался крошками с барского стола), начало которому было положено в августе 1939 года в Москве. Берлинские переговоры, хоть они и закончились оглушительным провалом, лишь подтвердили тенденцию. Гитлер все понял, и чуть больше, чем через месяц после отъезда Молотова в Москву, 18 декабря 1939 года подписал директиву № 21 – знаменитый «План Барбаросса», в соответствии с которым германские войска должны были молниеносным ударом разгромить Красную Армию, захватить Латвию, Литву, Эстонию, Украину, Белоруссию, овладеть Ленинградом и Москвой, и выйти на линию Архангельск – Астрахань.
Таким образом, существование Секретного протокола подтверждено во-первых, множеством документов, в которых этот протокол так или иначе упоминается. Во-вторых, нельзя говорить о том, что Секретный протокол был чем-то беспрецедентным для советской внешней политики: только в этой главе приведено достаточно много договоров, заключенных Советским правительством в 1939–1941 годах, у которых были секретные приложения, а также советское заявление о возможности присоединения к тройственному пакту, которое предусматривало целых пять секретных протоколов.
В-третьих, о существовании секретных договоренностей убедительно свидетельствует практически полное отсутствие столкновений между частями вермахта и Красной Армии в ходе боев в Польше, а так же то, что обе армии, по сути дела, совместно вели бои против польской армии.
В-четвертых, демаркационная линия разграничения Красной Армии и вермахта практически полностью совпадала с линией разграничения сфер государственных интересов СССР и Германии, установленной в ходе переговоров в Москве. Вряд ли уместно говорить о том, что остановились войска сами по себе, а позднее при фальсификации документов ушлые ребята просто подогнали их содержание под и без того свершившийся факт.
Проще всего доказывать отсутствие протоколов, ссылаясь на тот считающийся в настоящее время бесспорным факт, что подлинников протоколов не существует. Как нет – и это уже абсолютно бесспорно – и живых свидетелей подписания договоров 23 августа и 28 сентября 1939 года, и попутно заявлять, что все документы, в которых, так или иначе упоминаются протоколы – это фальшивки, неизвестно когда, кем и для чего спроворенные. Подобную линю «защиты» избрали некоторые «историки», невзирая на то, что документов таких очень много, изготовлены они в разное время – как до подписания договоров, так и после этого. Существование этих документов подтверждается, другими документами, а существование этих документов, в свою очередь, следующими документами, и этот общий массив документов столь велик, что подделать его просто невозможно – нестыковки очень быстро обнаружатся. Многие из этих документов были опубликованы в советских газетах того времени, доступ к которым открыт для всех, и которые подделать просто невозможно. Кроме того, реальная ситуация, сложившаяся в Европе сенью 1939 – летом 1940 годов, не оставляет никаких сомнений в том, что секретные договоренности существовали. Это как раз тот случай, когда после – значит потому что.
При большом желании можно найти в протоколах некоторые несуразности, чем активно занимаются апологеты теории заговора против протоколов, Советского Союза, и России. Скажем, в первоначальной редакции Секретного протокола к пакту о ненападении отсутствует река Буг, фамилия Молотова написана латиницей, в протоколе написано «обоими странами», хотя по-русски правильно писать «обеими».
Однако объяснить это, на мой взгляд, можно тем, что документы готовились в большой спешке: на 26 августа Гитлер назначил нападение на Польшу, свое согласие на приезд Риббентропа в Москву Сталин дал 21 августа, а 22 Гитлер августа подписал полномочия Риббентропу не ведение переговоров. 23 августа в 7 утра по среднеевропейскому времени (вполне возможно, не имея с собой готового варианта секретного протокола, и писался протокол на ходу, не исключено, что во время перелета, в воздухе) Риббентроп вылетел из Кенигсберга по маршруту Каунас – Великие Луки – Москва, куда и прибыл в 13 часов, по времени московскому. То есть, добирался он 8 часов с двумя промежуточными посадками, а полет на поршневом самолете был не столь приятен, как сейчас на реактивном. Да еще, как рассказывал К.М Симонову А.М. Василевский, самолет еще и обстреляли по дороге, что, конечно же, настроения пассажиров не улучшило.
Первая беседа со Сталиным и Молотовым, начавшаяся уже через два с половиной часа после прилета в Москву, продолжалась около трех часов, то есть, примерно до 18.30. Следующая встреча началась в 22 часа, а в перерыве Риббентроп, скорее всего, работал с документами, т. е., времени на отдых у него совершенно не было. Уже ночью, не привыкший к ночным бдениям, полумертвый от усталости, Риббентроп подписал пакт, после чего началась неофициальная часть с тостами во здравие Гитлера и Сталина.
Кроме того, в редакционной статье, «Советско-германский договор о ненападении», вышедшей 24 августа в газете «Правда» словосочетание «обоими странами» присутствует в тексте целых пять раз. В «Известиях» редактор оказался более грамотным, и там написано «обеими странами».
В той же «Правде», а также в «Известиях» сказано, что Риббентропа встречали не где-нибудь, а на Центральном Аэропорте – да-да, именно так. И на следующий день в 13.20 его провожали тоже на Центральном Аэропорте. Через месяц, когда Риббентроп вновь прилетел в Москву, встреча и проводы были организована все на том же Центральном Аэропорте.
Да и договор, подписанный 28 сентября 1939 года, назван совсем уж не по-русски: Германо-советский договор о дружбе и границе между СССР и Германией – такая тавтология в названии международного документа просто режет глаз. Вполне возможно, что эти несуразности вышли из-под пера такого корифея языкознания, чьи ошибки и ошибками-то не являются, а, наоборот, придают языку новое развитие.
Я не стал бы преувеличивать профессионализм работников Наркомата иностранных дел или, возможно, ЦК ВКП(б) или Совнаркома. Специального учебного заведения, в котором бы готовили дипломатов, в СССР в те годы еще не было – факультет международных отношений открылся в МГУ только в 1943 году, а в специализированный ВУЗ – знаменитый МГИМО – его преобразовали только в 1944 году. При отсутствии специального образования огромное значение имели талант и опыт сотрудников и преемственность кадров, которые, как известно, решают все.
Однако с этим все обстояло весьма не благополучно – волна репрессий и чисток не обошла стороной Наркомат иностранных дел: специалистов не только арестовывали и расстреливали, их просто увольняли или переводили на работу, с международными отношениями никак не связанную. Два ярчайших примера – Литвинов и Потемкин.
Литвинов начинал еще в 1921 году заместителем при Г.В. Чичерине, работал наркомом с 1930 года, а в мае 1939-го был просто уволен в никуда. У Молотова, который пришел на его место, не было ни опыта дипломатической работы, ни необходимых связей за рубежом, ни авторитета. Вместе с новым наркомом в НКИД появился Деканозов, который даже отдаленного понятия о своей новой работе не имел, а прославился как верный прихвостень Лаврентия Берия на различных постах в НКВД еще с Закавказья. Проработав полтора года в должности заместителя наркома иностранных дел, Деканозов отправился в Берлин, где и работал полпредом вплоть до 22 июня 1941 года. Но когда в 1941 году припекло, Сталин вспомнил про Литвинова, назначил его заместителем наркома и отправил послом в Вашингтон.
Потемкин, работавший полпредом во многих странах, а затем первым заместителем наркома, был отправлен возглавлять Наркомат просвещения даже не СССР, а РСФСР. На этой скромной должности Потемкин уже не мог передать свой богатый опыт подрастающему поколению. Хотя Литвин