В такой новой атмосфере мы могли бы рассмотреть колониальные проблемы, вопросы сырья, торговых ограничений, вопрос о жизненном пространстве, об ограничении вооружений, а также ряд других вопросов, затрагивающих жизненные интересы всех европейских народов. Однако в настоящее время не существует такого положения. Угроза применения военной силы довлеет над миром, и нашей неотложной задачей является сопротивление агрессии. Если вообще возможно устранить недоразумения и достигнуть такого разрешения проблемы, которое было бы встречено с доверием во всем мире, это должно быть сделано на более солидном базисе, чем словесные обязательства. Говорят, что нужны дела, а не слова, и мы с этой точкой зрения согласны. Необходимо проведение на практике политики взаимных уступок, так как нельзя дать ничего конкретного в обмен на простые заверения. Нам следует ясно сознавать, что сумеем ли мы или не сумеем сохранить для себя и для других то, что мы считаем дорогим, в конечном счете зависит от нас самих, от убежденности каждого из нас и от нашей решимости сохранять это530.
Если совсем коротко резюмировать содержание, назначение и адресатов речи Галифакса, то это было послание всем: Франции о том, что Англия пойдет до конца, странам, которые получили английские гарантии – что их не бросят на произвол судьбы, Гитлеру и Муссолини – что на повторение Мюнхена они могут не рассчитывать. Вопрос колоний можно обсуждать лишь после мирного решения политических и экономических проблем, Сталину – что с Англией и Францией можно и нужно договариваться, иначе большой войны в Европе не избежать.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ1939
ГОД. ИЮЛЬ
1 июля германский посол в Париже Йоханес фон Вельчек в беседе с Бонне дал ясно ему понять, что свои отношения с Польшей Германия намерена «урегулировать» еще в 1939 году. Сославшись на «военную и экономическую мощь» Германии, Вельчек весьма грубо пригрозил французскому министру катастрофическими последствиями, которые могут возникнуть в том случае, если Франция вздумает поддерживать Польшу.
В ходе беседы Бонне очень полно охарактеризовал свои заслуги в деле достижения взаимопонимания с Германией и в осуществлении мюнхенского соглашения, которое должно было стать основой урегулирования всех справедливых претензий Германии. Для достижения такого урегулирования необходимо, чтобы состояние напряженности на восточной границе Германии, особенно в Данциге, сменилось более спокойной атмосферой. Сославшись на доверительные отношения, которые установились у него с Риббентропом, Бонне просил передать министру записку, в которой напоминал о существовании франко-польского союза от 21 февраля 1921 года и о французской декларации о предоставлении гарантий безопасности Греции и Румынии. Бонне также предупреждал Риббентропа, что в случае какой-либо акции с целью изменить существующее положение в Данциге и вызвать тем самым вооруженное сопротивление со стороны Польши, Франция будет вынуждена ввести в действие франко-польское соглашение531.
Демарш германского посла в Париже и записка Бонне Риббентропу, для публикации в прессе не предназначенные, куда отчетливее, чем официальные заявления или декларации показывает, что французское правительство вовсе не так легкомысленно относилось к исполнению своего союзнического долга, как это представлено официальной отечественной историей и пропагандой. Собеседники разговаривали языком прямых угроз: Германия грозила карами небесными, если Франция станет воевать за Польшу, а Бонне твердо отвечал, что в случае нападения на Польшу, Франция, и, по умолчанию, Англия, выполнит свои союзнические обязательства перед Польшей, и объявят Германии войну, что будет, безусловно, означать, во-первых, войну на два фронта, и, во-вторых, войну мировую. И того, и другого, Гитлер боялся как огня, и делал все, чтобы этого, крайне невыгодного для себя развития событий избежать.
Риббентроп на эту записку Бонне ответил 13 июля. Германский министр указывал, что это письмо обязало его изложить позицию правительства Германии в германо-французских отношениях в целом и в вопросе о Данциге, в частности, 6 декабря 1938 года.
Германия и Франция подписали декларацию, в которой признали существующие между двумя странами границы как окончательные и выразили стремление приложить все свои силы для обеспечения развития мирных и добрососедских отношений между обеими державами. Для фюрера это заявление было логичным следствием политики взаимопонимания с Францией, последовательно проводимой им после прихода к власти, политики, которой он принципиально придерживается по сей день, и хочет придерживаться впредь.
Про замечание Бонне об оговорке в статье 3 германо-французского заявления по поводу особых отношений Германии и Франции с третьими государствами, Риббентроп отмечал, что абсолютно неверно, что эта оговорка признает особые отношения Франции с Польшей. Наоборот, в беседах в Берлине и Париже в ходе предварительных переговоров, а также при подписании заявления, была полная ясность того, что оговорка относится к особым дружественным отношениям, существующим между Францией и Англией и между Германией и Италией. В частности, в ходе переговоров 6 декабря 1938 года в Париже стороны по обоюдному согласию подчеркнули уважение взаимных жизненных интересов как предпосылку и основной принцип развития в будущем добрососедских отношений между Францией и Германией. При этом, напоминал Риббентроп, он совершенно определенно указал на Восточную Европу как на сферу германских жизненных интересов, а Бонне подчеркнул тогда, что в позиции французского правительства в восточноевропейских вопросах после мюнхенской конференции произошел принципиальный поворот.
То, что Франция использовала великодушное предложение фюрера Польше от 21 марта по урегулированию вопроса о Данциге, а также несколько своеобразную реакцию на это польского правительства в качестве повода для установления с ним более тесных связей антигерманского характера, прямо противоречат той точке зрения, которую Германия и Франция констатировали в декабре. Эти обязательства характеризуются таким образом, что любое военное вмешательство Польши в случае изменения статус-кво в Данциге явилось бы для Франции поводом к войне на стороне Польши. В отношении этого политического курса французского правительства Риббентроп отмечал следующее:
1. Германия никогда не вмешивалась и не намерена вмешиваться в сферу жизненных интересов Франции, и отвергает вмешательство Франции в сферу своих жизненных интересов. Формирование отношений Германии со своими восточно-европейскими соседями ни в коей мере не затрагивает интересы Франции, а является исконным делом политики Германии. Поэтому германское правительство не считает возможным обсуждать с французским правительством вопросы отношений между Германией и Польшей, или, тем более, признать за Францией право влиять на решение вопросов, связанных с определением будущей судьбы германского города Данциг.
2. На исключительное по своему значению предложение фюрера об урегулировании данцигского вопроса и об окончательной консолидации германо-польских отношений, польское правительство ответило странными угрозами начать войну. В настоящий момент невозможно понять, окажется ли польское правительство благоразумным и пересмотрит ли оно эту своеобразную точку зрения. Однако до тех пор, пока польское правительство занимает такую неразумную позицию, на любое нарушение им территориальной целостности Данцига или на любую несовместимую с престижем Германии провокацию со стороны Польши, германские войска немедленное вступят в Польшу и уничтожат ее армию.
3. Уже упоминавшееся ранее заявление Бонне, означало бы, что Франция признает за Польшей право оказывать военное сопротивление любому изменению статус-кво в Данциге и что, если Германия не потерпит такого насилия над своими интересами, Франция нападет на Германию. Если в этом действительно заключается смысл французской политики, то Риббентроп просит французское правительство учесть, что такие угрозы лишь укрепят решимость фюрера защищать интересы Германии всеми средствами. Фюрер всегда желал взаимопонимания между Германией и Францией, а новую войну между обоими государствами, которые уже не разделяются никакими противоречиями в сфере их жизненных интересов, называл безумием. Если же дела обстоят так, что Франция хочет войны, то в любое время она найдет Германию в полной готовности, но тогда ответственность за такую войну перед своим народом и перед всем миром придется нести исключительно французскому правительству.
«В виду хороших личных отношений, которые сложились у меня с Вами при подписании заявления от 6 декабря 1938 года, – доверительно писал Риббентроп, – я сожалею, что Ваше письмо вынудило меня к такому ответу. Я не отказываюсь от надежды, что разум в конечном итоге все же восторжествует и что французский народ поймет, где его подлинные интересы. Это было бы и для меня лично исполнением самых искренних желаний, ибо вот уже 20 лет я тружусь во имя достижения взаимопонимания между Германией и Францией»532.
Письмо Риббентропа Бонне показывает, что у Германии и Франции есть очень серьезные разногласия и противоречия, вызванные тем, что Франция пыталась поддерживать Польшу и Румынию, а также вступила в едином блоке с Англией в переговоры с Советским правительством по созданию единого фронта, направленного, без сомнения, против Германии и Италии. Подобная политика французского правительства, опасавшегося агрессивных приготовлений и устремлений Германии вблизи своих границ, не могла не насторожить Гитлера. Однако эта политика делала также весьма затруднительными переговоры между Францией и Германией, а достижение положительного для обеих стран, и, следовательно, крайне невыгодного для Советского Союза соглашения между Германией и Францией, в такой обстановке становилось практически невозможным. Кроме того, у Германии и Франции был неразрешенный колониальный вопро