Законнорожденный он или нет, ничего не меняет, мальчик — вылитый Гийом. И похож он на отца гораздо больше, чем другой малыш, сын Тремэна и той странной мадемуазель де Нервиль, чей отец — сущее порождение дьявола, как говаривали старики, — был проклят Небом и нашел смерть в песках бухты. И вот теперь, пожалуйста, они выловили обоих мальчишек в той же самой бухте! В этом был знак судьбы, это, думал бравый моряк, заставит людей попридержать языки, наперебой обсуждавшие событие, с тех пор как Тремэн сошел с «Элизабет», крепко держа мальчика рукой за плечо. Гийом был явно полон решимости оставить ребенка у себя, нравится это жителям Сен-Васта и окрестностей или нет.
Одно ясно уже сейчас: отваги у паренька не меньше, чем у отца, и если потребуется закрыть рот кумушкам или с помощью кулаков постоять за себя перед мужчинами, он не медля это сделает. Надо будет вечером сходить к Луи Кантену и еще кое с кем поговорить. Негоже Тремэну страдать из-за пересудов и досужих вымыслов по поводу сына. А женщин нужно будет поручить старушке Анн-Мари: не родилась еще на свет та, кто при Анн-Мари позволит себе злословить о хозяине Тринадцати Ветров.
Рыбаки гребли так старательно, что меньше чем через полчаса бросили якорь в порту Сен-Васта.
Восьмидесятитрехлетняя мадемуазель Леусуа и в преклонном возрасте оставалась верной себе: ни одной лишней унции жира, прямая спина, хотя один Бог знает, сколько раз склонялась она над роженицами, большой нос с горбинкой, широкий рот с тонкими губами — правда, в нем теперь насчитывалось гораздо меньше зубов — и радушная, привлекательная, как и раньше, улыбка… Если, конечно, Анн-Мари снисходила до улыбки. Она от природы выглядела величаво, порой неожиданно грациозно, а с возрастом это проявилось еще больше. Анн-Мари никогда не была красавицей, но, говорили, походила на королеву Марию-Антуанетту в темнице, изображенную на гравюрах, которые книготорговцы и коробейники распространили по всей Нормандии. Втайне сравнение это ей очень нравилось. Может, поэтому носила она белый батистовый платок, повязанный крест-накрест поверх простого черного платья.
Побывав во время Террора в руках банды Адриана Амеля и едва пережив этот ужас, Анн-Мари около года скрывалась ото всех в Тринадцати Ветрах. Но когда у нее наконец отросли волосы — более красивые и пышные, чем прежде, убеленные сединой, несколько смягчившей черты ее лица, — Анн-Мари захотела вернуться в свой красивый домик в Сен-Васте, скрытый за живой изгородью из тамаринда, расцветающей каждой весной камелиями и примулами. Гийому, конечно, хотелось, чтобы она задержалась подольше. Из чистого эгоизма: он знал, что ей больше нечего бояться, что, наоборот, все добрые люди прониклись к Анн-Мари еще большим уважением и признательностью, чем прежде. Но он добился только разрешения самому сопровождать ее, что и сделал с большой помпой, доставив повитуху домой в лучшей карете, в которую запряг самых ретивых лошадок да еще посадил на место кучера Проспера Дагэ в парадном камзоле. Встретили Анн-Мари цветами и овациями, а соседи по улице Помье устроили в ее честь званый обед.
С тех пор Анн-Мари мало-помалу вернулась к своей привычной работе. Вместе с ней, конечно же, вернулись домой и ее осел Сэнфуэн и небольшая повозка, в которой ей легче было передвигаться. Все же доктор Аннеброн не забывал об Анн-Мари и, проезжая мимо, всегда заглядывал на огонек поболтать и пригубить яблочной водки, предназначенной специально для дорогих друзей.
Возвращаясь с кладбища в этот День поминовения усопших, мадемуазель Леусуа никак не ожидала увидеть возле своего дома столько народу, все говорили и жестикулировали одновременно, столпившись вокруг отца и сына Каласов и их товарищей, держащих на руках, как реликвию, неподвижные, почти бездыханные тела двух мальчуганов. Анн-Мари тут же признала Адама и радостно воскликнула:
— Вы его нашли! Пресвятая Дева Мария! Какое счастье!
— Мы их нашли, — поправил старушку Жан Калас. — Не знаю, каким образом они там очутились, но мы подобрали их обоих на одном из Плоских Камней. И поспели как раз вовремя, вода прибывала… И не говорите, что не знаете этого второго, — добавил он, приоткрывая лицо закутанного в одеяла Артура.
Старая мадемуазель быстро перекрестилась, затем дрожащей рукой убрала с лица мокрые прилипшие волосы мальчика.
— Господи Боже! — прошептала она взволнованно. — Возможно ли, что времена возвращаются назад? Я его еще не видела, но, клянусь, узнала бы и в толпе!
Прикосновение руки Анн-Мари к лицу мальчика чудесным образом подействовало на него. Артур открыл глаза, и она сразу увидела, что мальчик кое в чем все же отличается от отца. Этими глазами она восхищалась много лет назад, и принадлежали они самой красивой женщине, которую она когда-либо видела.
— Кто вы? — спросил Артур.
— Друг, не беспокойся, малыш! Сейчас займусь твоей раной. Несите мальчиков ко мне!
Детей уложили рядом на широкую кровать под ситцевым балдахином, мадемуазель Леусуа осмотрела их и сразу определила, что Адам страдает только от голода, жажды и усталости, а положение его сводного брата гораздо серьезнее. Несмотря на то, что у мальчика наступило прояснение в сознании, у него продолжала подниматься температура. Обеспокоенная Анн-Мари перенесла спящего как сурок Адама — он съел две большие пиалы хлеба, замоченного в молоке с медом, и тут же уснул — на раскладную кровать, на которую она раньше укладывала больных, если лечила их у себя дома. Мальчик даже не проснулся. Затем старушка села у изголовья кровати, взяла пылающую руку Артура в свою, спрашивая себя, сколько еще ждать доктора. За ним давно послали, хорошо бы он был дома.
Как бы ни были мучительны и тревожны эти минуты у постели тяжелобольного ребенка, Анн-Мари не сожалела, что осталась одна. Артур бредил, она прислушивалась к его словам. Мальчик помимо воли, в бреду, дал ей ключи к своей душе, она поняла причины его злобного бунта, за которым скрывались глубокая жажда любви и детская ревность. Мари-Дус, конечно же, любила своего сына, но также видела и обожала в нем Гийома. Часто, слишком часто с любовью и восхищением говорила мальчику об отце, навязывала сыну, любившему только мать, образ далекого отца, и мальчик заочно его возненавидел.
Поэтому, когда Тремэн вихрем ворвался в ее дом, всего несколькими минутами позже доктора Аннеброна, Анн-Мари предельно резко заявила, что оставит мальчика у себя, пока он полностью не выздоровеет.
Тремэн тут же воспротивился:
— Ни за что! Разве можно взваливать на себя такую тяжесть? Анн-Мари, вы необыкновенно добры, но должны заботиться в первую очередь о своем здоровье.
— Хватит ходить вокруг да около! Скажи, как есть: я слишком старая и дряхлая! Но в любом случае, старая или нет, я повторяю то, что сказала: я буду выхаживать этого ребенка сама!
— Да я ничего лучшего и не желаю, только вам потребуется помощь. Карета у ворот, отвезем мальчиков домой! А вы поедете с нами!
Доктор, перевязывавший раны Артура, решил, что самое время вмешаться в спор:
— Прости, Гийом, но я считаю, ребенка надо оставить здесь. У него высокая температура, сквозняк ему сейчас совсем ни к чему. Да и крови он потерял достаточно. А Адама забирай прямо сейчас. Он нуждается только в отдыхе и в кулинарном искусстве мадам Белек…
— Погодите, еще больше ему нужны ласка и внимание, — вмешалась Анн-Мари. — Не забывайте, что он убежал первым и из-за этого, другого… Вы пробудете с ним вдвоем несколько дней, и у тебя будет достаточно времени убедить мальчика, что отцовское сердце вырастает с появлением каждого нового ребенка и старшие ничего при этом не теряют.
— А он? — воскликнул Гийом, жестом указывая на больного мальчика. — Он только что потерял мать, что он подумает, если я оставлю его?
— Значит, ты считаешь, что, поручая сына моим заботам, ты бросаешь его? Если бы я не знала, как ты переживаешь, то выставила бы тебя за дверь. Не забывай одну вещь: этот мальчуган тоже сбежал от тебя. Ему предстоит объяснить многие вещи, не думаю, что ты на это способен.
— Надо еще сделать так, чтобы он смог услышать ваши объяснения, — перебил Анн-Мари доктор. — И прежде всего вырвать из лап смерти. Итак, Тремэн, забирай Адама и езжай домой! Не беспокойся, у Анн-Мари будет помощь, я позабочусь!
Пришлось Гийому подчиниться. Устраивая Адама поудобнее в карете, он не переставал с сожалением думать об Артуре, которого был вынужден покинуть, и о том, что доктор и Анн-Мари считали его неспособным преодолеть непонимание между ним и сыном. Да, в чем-то его друзья были правы: обезумевший из-за бегства Адама, он забыл о сироте, которого Мари-Дус поручила его заботам, и не понял, что поступок Адама явился для Артура жесточайшим оскорблением. Этой невнимательности и непонимания Гийом никак не мог себе простить.
Вернувшись в Тринадцать Ветров, Тремэн был вынужден рассказать Элизабет обо всем, что случилось. Дочь даже не выслушала его до конца.
— Скажите Дагэ, чтобы не распрягал. Мне нужно всего несколько минут на сборы. Затем он отвезет меня к мадемуазель Анн-Мари. Вы правы, отец, ей потребуется помощь!
— Ты поедешь туда? Зачем?
— Да я же уже сказала! Помогать! Но в основном для того, чтобы возле Артура был член его семьи, когда мальчик придет в сознание. Поймите же, папа, нужно сделать так, чтобы у него больше не возникло желания бежать!
Гийом задержал дочь за руку, когда та уже собиралась броситься вверх по лестнице.
— Ты так дорожишь им? — спросил он с бессознательной ревностью. Девушка подняла на отца большие светлые, искрящиеся радостью глаза:
— Конечно. И вы тоже! И это прекрасно, потому что Артур — хочет он этого или нет — принадлежит отныне Тринадцати Ветрам. Он наш, и чем быстрее брат в этом убедится, тем будет лучше для всех нас.
Сказать, что мадемуазель Леусуа была без ума от счастья, когда часом позже Элизабет высадилась у ворот ее дома со всем скарбом, было бы преувеличением. Девушка захватила даже походную кровать и такое количество продуктов, что их хватило бы, чтобы пережит