но по-прежнему голова ее была покрыта черной вуалью. Урбена там больше не было. Впрочем, по мнению старшей из сестер Може, ничего странного в его отсутствии не было. Родом из д'Изиньи, «верный слуга» отправился туда к брату, от которого получил коротенькую записку: мать их была при смерти.
По мнению Ронделера, он, несомненно, не скоро появится в этих краях. Потеря ножа, очень похожего на ножи каторжников, которые изготавливались в большой тайне, должна была его насторожить. Конечно, по этой причине он решил удариться в бега. Однако доверчивая мадемуазель Селестина твердо верила в его возвращение: он так был привязан к своей бедной сестре!
— Другими словами, — заключил чиновник, — обе несчастные женщины, похоже, не в курсе его ночной деятельности. Если он и был членом банды Марьяжа, что мне кажется очевидным, то у них об этом нет никакого представления.
— Ясно, что дом двух старых дев — надежное место для укрытия. Тем не менее вы послали кого-нибудь в д'Изиньи, чтобы удостовериться, там ли он?
— Зачем? Я убежден, что его там нет. Поездка туда была бы сущей потерей времени, и хочу напомнить вам, что мы в жандармерии располагаем очень ограниченным контингентом. Этот побег очень для нас неприятен. У нас был только один след, и тот потерялся.
— И потеряли его мы. Почему было сразу не проследить когда этот человек уезжал? Куда он отправился?
— За ним следили до самого Монтебура, где аббат Лонге посадил его в дилижанс на Сен-Ло. Что вы еще хотите? У сыщика не было ни денег, ни приказа отправляться в какое-либо путешествие…
— Иначе говоря, мы должны начинать все сначала! Что мы предпримем сейчас?.. Будем ждать новую драму?.. Которая ничего нового нам не даст? Бог мой! Нужно было хватать за фалды этого человека и ни в коем случае не отказываться…
— Легко говорить, мой дорогой Тремэн, но вы забываете, что у нас нет для этого ни средств, ни возможностей Вы сидели у себя дома…
— Никто не мешал вам прийти ко мне и получить эти средства и помощь. Я никогда не отказывал ни в финансах, ни в иной помощи. Только Тринадцать Ветров были на карантине, потому что туда привезли малышей Варанвиля, когда их мать билась за спасение сына.
— Надо нас понять: оспа — страшная болезнь, и мы должны благодарить Бога за то, что случай с Александром оказался единственным. Эпидемия могла бы поразить половину кантона…
— Допустим. Но скажите мне, вы совершенно прекратили наблюдение за домом Може?
На этот раз месье Ронделер рассмеялся совсем не снисходительно:
— Ну же, мой друг, о чем вы думаете? Две исстрадавшиеся старые девы, священник, о котором кюре Морсалина клянется, что он святой человек? Это же несерьезно! Бригадир жандармерии рассмеется мне в лицо и будет прав! Будьте спокойны! Других преступлений, может быть, не будет…
Но преступление было совершенно уже в этот же вечер в окрестностях Сен-Васта, только известно об этом стало гораздо позже. Отставной нотариус в Сент-Мер-Эглиз, живший с двумя слугами в старинном уединенном замке, был зверски убит, а дом разграблен.
Гийом тем временем вернулся к себе в очень плохом настроении. То, что он застал дома, нисколько его не улучшило.
Карета Розы только что привезла Франсуа Ньеля и Белину. Но это была скорее хорошая новость, и Гийом был счастлив снова встретиться с другом, о котором он уже подумывал, что тот слишком уж задержался в Варанвиле… Увы, несколькими словами Потантен развеял его радость. Дело в том, что месье Ньель тут же поднялся в свою комнату и стал собирать чемоданы в связи со срочным отъездом в Англию…
— Черт возьми! — выругался Тремэн. — Какая муха его укусила? Там что-нибудь произошло?
— Я не знаю, месье Гийом. Во всяком случае, это не единственная неприятная новость сегодняшнего дня: Белина объявила, что хочет постричься в монахини.
— Что?
— Да! Я думаю, что эта мысль пришла ей в голову, когда она ухаживала за монсеньором Александром. Она хочет посвятить себя религии. Сейчас она на кухне и объясняет это нашей Элизабет и Клеманс.
— Милосердный Боже!.. Тогда пошли скорее!
Франсуа в самом деле готовился к отъезду… Стоя между небольшим сундучком, дорожной сумкой и коробкой для шляп, он аккуратно укладывал белье и одежду, которую доставал из шкафа. Увидев входивших друзей, он без обиняков заявил:
— Мне надо возвращаться в Лондон, и как можно скорее! Иначе я буду разорен!
— Разорен? Каким образом?
— Потому что в последнее время ты не был в курсе политической жизни. Франция накануне войны с Англией…
И он стал объяснять Тремэну содержание письма, полученного накануне Розой. Письмо пришло от Бугенвиля. Семейная часть его касалась только молодой женщины, но было кое-что, о чем ее просили передать Тремэну, чтобы он смог извлечь для себя из этого пользу: в тот момент, когда он писал это письмо, великий мореплаватель выходил из Тюильри, где в течение двух часов шла резкая беседа между Первым консулом и послом Англии лордом Уитвортом, передавшим крайне язвительную ноту от главы британского Форин офиса лорда Хоксбюри французскому послу Отто. Текст этой ноты нарушал Амьенский мирный договор, обязывая англичан уйти с Мальты, захвативших ее пять лет тому назад. Предлогом для этого послужили недавняя аннексия Пьемонта, сохранение французских войск в Голландии и планы Бонапарта относительно Германии и Швейцарии.
— Из-за взрывного характера вашего проклятого Первого консула война может разразиться еще на этой неделе. Сам видишь, мне нужно скорее возвращаться… Если помнишь, мой корабль стоит на Темзе, а на нем все мое состояние… Если я не вернусь вовремя, он будет конфискован… И потом, надо уже возвращаться в Квебек.
Тремэну было нечего возразить на это, он только выразил сожаление:
— Я надеялся, что ты пробудешь у меня еще некоторое время. А если возобновится война, то когда мы увидимся снова?
На хмуром лице Франсуа появилась лукавая гримаса.
— Может быть, следующей осенью? Пушки Ла-Уга не будут стрелять по канадскому кораблю… идущему, например, под американским флагом… Я очень хотел бы вернуться…
На этот раз он мечтательно улыбнулся, и эта улыбка относилась к его заветной мечте. Прекрасно зная, о ком думал в этот момент Франсуа, Гийом прошептал:
— Ты так ее любишь?
— Не можешь себе даже представить. Я никогда никого так не любил. Я сделаю все, чтобы ее увидеть…
— А… она? — спросил Гийом, сердце которого странно защемило. Едва задав вопрос, он уже предвидел ответ.
— О! Она!.. Она восхитительна, обаятельна, полна искренности. Я хорошо знаю, что она еще не готова принять мою любовь, но, если она терпит мое присутствие, разве это не обнадеживает? И она сказала мне, что надеется увидеть меня снова…
Погруженный в свои мечты, Франсуа был просто трогателен. Однако мысль о том, что может произойти однажды, повергла Гийома в уныние. Ему казалось даже неестественным, чтобы Роза после Феликса де Варанвиля могла вложить свою руку в руку Франсуа Ньеля… даже если бы он допустил, что такое чувство внушал ему его собственный эгоизм. Роза была в его окружении самым очаровательным существом, и мысль потерять ее была ему невыносима. Поэтому отъезд Франсуа был, возможно, не так уж и плох…
Собравшаяся на обед семья выразила единодушное сожаление по поводу отъезда канадца, чье круглое, полное добродушия лицо покорило всех. А то, что причиной отъезда была неизбежная война, еще более усиливало грусть…
— Когда же кончится этот извечный антагонизм между нашими странами? — вздохнул Джереми Брент. — Это длится уже восемь веков, за исключением кратковременных просветов! Неужели обе страны не могут найти способ жить в мире по обе стороны этого небольшого морского пролива?
— Я всегда думал, что это невозможно, — сказал Тремэн. — Слишком много ненависти накопилось…
— И особенно много противоречивых интересов между правительствами! Разве мы не являемся доказательством того, что отдельные личности прекрасно могут ладить между собой и уважать друг друга? Война! Когда столько французских эмигрантов живут на английской земле. Бессмыслица какая-то…
Молодой человек, казалось, был искренне огорчен. Гийом, наблюдавший за ним, вдруг подумал, что ситуация может стать менее приятной.
— Я думаю так же, как вы, — сказал он. — Вы знаете, что все присутствующие здесь к вам очень привязаны, друг мой, и очень расстроены вашим отъездом. Однако, если захотите вернуться и служить вашей стране, никто из нас на вас не рассердится, и мы сохраним к вам дружеские чувства. Не хотите ли отправиться вместе с месье Ньелем?
Эта мысль была очень далека от намерений воспитателя, так как он покраснел до ушей. Захваченный врасплох, он не нашел, что ответить. Первым запротестовал Артур:
— О! Нет! Вы не покинете нас, мистер Брент? Я был бы этим так огорчен.
— Я немного надеялся, что вы скажете именно так, Артур…
— Но я тоже так говорю! — крикнул Адам. — И я уверен, что моя сестра думает так же, как я. И Ронделеры тоже! Жюльен и аббат так вас ценят… Кроме того, вы даете уроки Виктории и Амелии, и потом…
— Адам, — осадил его отец. — Мистер Брент знает все это, он сам должен выбрать, давить на его решение нашей дружбой — это проявление эгоизма.
Мальчик опустил голову. Но Джереми, сидевший между двух учеников, положил свои руки на их руки.
— Даже если я покажусь вам плохим патриотом, у меня нет никакого желания вас покидать. Что ждет меня в Англии? Одиночество, а здесь я живу, как в собственной семье. Простите меня, месье Тремэн, если я покажусь вам самонадеянным, но после приезда мисс Лорны…
Больше он ничего не произнес. Имя шлепнулось, как камень в болото. И опять высказался Артур.
— Это правда. Мы о ней совсем забыли. Не могли бы вы, месье Ньель, отложить отъезд на несколько дней? Пусть она уедет!
Все с удивлением посмотрели на двенадцатилетнего ребенка, осмелившегося говорить как хозяин и не извиняясь при этом. Напротив, его прозрачный взгляд был направлен прямо на отца, будто он бросал ему вызов, удерживая от противоположного высказывания. На этот раз заговорил Франсуа с несчастным видом: