— Тебе не кажется, что она сходит с ума? — спросил Тремэн у врача.
— Нет, но пережитая история очень подействовала ей на нервы. Откровенно говоря, я считал ее более крепкой. И я думаю, нет ли у нее природной склонности к определенной форме истерии, от которой усиливается невроз, вызванный пережитым страхом…
— А как ты думаешь… это надолго?
— От нескольких дней до нескольких месяцев и даже лет. Но успокойся, — сказал он, увидев, как его друг побледнел. — Я очень надеюсь вывести ее из этого состояния, как только она начнет вести нормальную жизнь. Я выписал ей довольно сильные успокаивающие средства. С другой стороны, даже если тебя это шокирует, страх быть отравленной — не такая уж плохая вещь: молоко в этих случаях действует очень эффективно. Кроме того, как только она встанет на ноги, она захочет поскорее уехать от всех опасных людей на другой берег Ла-Манша. Мои британские коллеги завершат лечение…
Гийом ожил. С самого начала болезни Лорны он не переставал бояться, что ее пребывание в Тринадцати Ветрах будет длиться вечно. В этом он видел главное препятствие для своего счастья, еще более серьезное, чем война, о которой все больше и больше поговаривали в столице. Ему было неясно, как он сможет отправить двух женщин по морю, ощетинившемуся пушками, если начнутся военные действия. Разве что самому доставить их в хороший порт, самому попасть в плен и подвергнуть риску корабль.
Дети разделяли его тревогу, особенно Элизабет. Нисколько не испытывая жалости к своей кузине, она все труднее переносила ее присутствие в доме. Элизабет постаралась даже переехать в другую комнату, чтобы не быть соседкой Лорны.
— С вашего разрешения, отец, я буду жить в комнате моей матери до тех пор, пока у нас находится кузина, — сказала она Гийому твердым тоном, не терпящим отказа. — Я вернусь в свою комнату, как только она уедет…
Гийом не возражал. Он понимал тайную цель Элизабет: утвердиться, пока нет другой, в роли официальной хозяйки дома и таким образом пресечь всякую возможность претендовать на это с чьей бы то ни было стороны. В глубине души он ее одобрял.
— Пожалуйста, если это тебе доставит удовольствие! — сказал он. — Пора этой комнате ожить!
— Спасибо, отец! Этот переезд, может быть, заставит мисс Тримэйн поскорее выздороветь.
Она не верила в то, что Лорна была до такой степени больна, что не могла двигаться. Она догадывалась, что та хочет остаться в Тринадцати Ветрах. В этой демонстрации болезни была хорошая доля комедии, думала она.
Переезд девушки послужил поводом для организации своеобразной церемонии, великой жрицей которой стала кухарка. Убежденная в том, что призрак Агнес терзал «дочь другой», мадам Белек умножила молитвы, жгла свечи и курила ладан, который выпросила у аббата Гомена, молодого викария из соседней церкви, в комнате умершей, дабы успокоить ее дух. Она опасалась, как бы прежняя хозяйка не взялась за Артура…
Поэтому после того, как она помогла Лизетте и Белине по хозяйству, она отправилась за аббатом, чтобы он освятил комнату.
— Хорошо еще, — прокомментировал Гийом в беседе со своим другом Пьером, — что она не обратилась к монсеньору епископу Кутанса с просьбой прислать священника-заклинателя!
— Во всяком случае, это не могло бы причинить большого зла, — ответил врач, охотно присоединившийся к молебну, в котором участвовали все обитатели дома. — По крайней мере, твоя дочь будет хорошим переходом к появлению новой возможной владелицы поместья. Почему-то мне кажется, что ты об этом подумываешь со времени возвращения нашей обожаемой баронессы! — добавил он.
Тремэн пожал плечами, пробормотал что-то нечленораздельное и пошел наблюдать, как рабочие разбирают мусор от сгоревшей конюшни, но врач успел заметить, что он улыбался…
Элизабет поселилась в «прекрасной комнате».
Странная вещь, но с этого дня Лорна стала заметно выздоравливать. Кошмары перестали мучить ее во сне. Она меньше плакала, и приступы озноба стали более редкими, а затем и совсем исчезли. Атмосфера всего дома улучшилась. Столяры, маляры и обойщики, занятые ремонтом и ликвидацией следов пожара, работали, не заботясь об уменьшении стука молотков, и громко распевали песни.
Весна на улице вспыхнула, как фейерверк. Яблони, груши, вишни соперничали в цветении. Бледно-голубое утреннее небо становилось синим по мере наступления дня. Лес оделся в молодую листву, красиво сочетавшуюся с голубизной неба. Прилетели ласточки к своим старым гнездам, свитым под большой крышей Тринадцати Ветров. Было тепло и радостно…
Край возрождался. Угроза со стороны «поджаривателей ног»[18] — банды Марьяжа больше ему не грозила. Население охотно помогало жандармам, очищавшим леса от этих зловещих молодчиков. Однако Гийом и месье де Ронделер с большим трудом ограждали этих людей от мести крестьян: только очень высокие стены Ла-Уга могли спасти поджигателя Тринадцати Ветров, хотя из-за разбитого колена Кола большой опасности уже не представлял. Его должны были судить и после выздоровления отправить на каторгу.
Что касается мадемуазель Може-старшей — таково было ее настоящее имя, — она была арестована в доме каторжника на следующий день после драмы и доставлена в форт Татиу ради ее собственной безопасности, так как море — самый надежный сторож.
В действительности ни бывший чиновник правосудия, ни Тремэн, ни власти не знали, что делать с этой старой девой, которая, как тут же стало известно, ничего не знала о преступной деятельности своей лжесестры, к которой она испытывала настоящую привязанность.
После их бегства из Бэйе и столкновения, во время которого Евлалия получила серьезное ранение в лицо, обе сестры, полумертвые и изнемогающие, были подобраны крестьянами в окрестностях Карантана, очень добрыми людьми. Они ухаживали за ними, лечили и оставили у себя, поскольку женщины не знали, куда им деваться. Селестина работала изо всех сил, за двоих, чтобы внести свою лепту в хозяйство. Евлалия, раздавленная своим несчастьем, не пыталась даже восстановить свое здоровье…
И вот на этой ферме «Цветущая яблоня» обе сестры встретились с Аделью Амель, ставшей владелицей ее, а также небольшого поместья, к которому ферма примыкала. Действительно, за время ее долгой связи с Лекарпантье скромная и услужливая Адель тоже немного пользовалась «прибыльными» делами, в которых «проконсул»[19] увяз по самую шею.
Он действовал по простейшей формуле: вместо того чтобы отправлять свои жертвы на гильотину, он оставлял их в живых взамен законного получения всего их состояния. Чем только не жертвуют люди ради спасения жизни! Благодаря такой системе Лекарпантье и его семья — между прочим, очень уважаемая — сколотили огромное состояние. Скромная, услужливая, покладистая, одна из его эпизодических любовниц тоже извлекла из этого для себя выгоду. Поэтому в ее владении оказались кое-какие замки, чулок, набитый деньгами, и несколько домов.
Странное дело, эта эгоцентричная и сухая женщина привязалась к Евлалии, ухаживая за ней самым старательным образом, и в конце концов поселила ее со своей сестрой в своем небольшом поместье, где она дала также пристанище бывшему каторжнику по имени Урбен и двум-трем лесным бродягам. Здесь же она укрылась, когда стало опасным посещать Лекарпантье. В краю, где топкое болото переходит в расселину Вэй, затопленную морем, занимающую большую часть площади, она была в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Когда Евлалия умерла, то Адель решила занять ее место, навечно покрыв лицо траурной вуалью. Такая комбинация представляла тройную выгоду: она давала ей возможность получить новое имя, под которым никто не стал бы ее искать, позволяла заполучить дом Може в Бэйе и, главное, возможность вернуться в Сен-Васт и осуществить цель ее жизни — причинить Гийому зло, какое она ему желала, и по возможности убить его. План, который вынашивала Адель в течение многих месяцев своего деревенского уединения, был готов. Этот план не только открывал ей возможность мщения, но и сделал бы богатой как никогда. Оставалось убедить Селестину Може.
Дело оказалось легче, чем она думала. Сестра Евлалии видела в своей благодетельнице небесное создание, полное доброты и милосердия. Она легко попалась на душещипательную историю, которую так называемая святая женщина преподнесла ей однажды вечером. Сидя у камина, она поведала ей историю одной молодой девушки из благородной семьи, поступившей на испытательный срок в монастырь бенедиктинок Валони, которую соблазнил некий Гийом Тремэн и в конце концов похитил ее. Перед этим помощником дьявола не могла устоять ни одна женщина. Негодяй бросил свою жертву в Париже после того, как она родила девочку, которую не имела даже права поцеловать. Совратитель похитил девочку и передал кормилице, имя которой и адрес он не открывал. Затем он исчез, оставив бедную Адель на руках темных личностей, но более добрых, чем он, людей. Теперь она желала всей душой вернуться в окрестности Валони, чтобы разыскать свою маленькую Селину — Тремэн же ограничился тем, что сказал, что увозит ее к себе, — но сделать это с открытым лицом было невозможно. Соблазнитель был богатым, всемогущим, и ему ничего не стоило убить человека.
Рассматривая этот дурной роман как слово Божье, мадемуазель Може-старшая поплакала вместе со своей подругой и поклялась всячески помогать ей в поисках ребенка и отомстить мерзкому соблазнителю. Адель купила себе черный креп, и обе «сестры» отправились в Бэйе, где развернулись уже известные события.
Урбен же остался в «Цветущей яблоне», но времени даром там не терял. Бродя по лесам и болотам в поисках людей, способных войти в банду, которую желала собрать хозяйка, он столкнулся с неким Николя Валетом, показавшимся ему настолько интересным, что он решился привести его однажды вечером к девицам Може. Это было в период восстания шуанов[20] в Нормандии, и никого не удивляло появление подозрительных людей, незаметно проскальзывающих в самые респектабельные дома. Идея возродить банду Марьяжа родилась в торжественном полумраке благочестивой церкви…