Бульдозер остановился и стал разворачиваться на месте, перемалывая старые гнилые бревна в прах.
Царяпкина замерла, и Грошев ее отпустил.
Оба сели. Царяпкина выглядела в общем-то как обычно, всклокоченно и бессмысленно, ссадина на лбу, видимо, на камень наткнулась. Грошев пострадал больше, по левой щеке у него протянулись царапины.
Все.
Усадьбы больше не было, ни дома, ни забора, только рябина еще осталась, но потом бульдозер зацепил и ее, перемолол гусеницами и выплюнул, как жеваную спичку.
Царяпкина поднялась на ноги и побрела в лес.
Грошев потрогал себя за щеку.
– Молодец, – сказал Синцов. – Хорошо, что догадался. Вовремя остановил, а то бы эта дурочка влетела бы по-крупному, за сожженный трактор по голове не погладили бы…
Грошев брезгливо поморщился.
– Ты что думаешь, я из-за нее? – Грошев посмотрел на кровь на пальце. – Да мне плевать на эту ненормальную.
– Плевать?
– Конечно.
Грошев поднялся на ноги, достал из кармана пакет с салфетками, стал вытирать, но только размазывал кровь по щеке, ногти у Царяпкиной оказались крепкие. Платок испачкался, Грошев отбросил его в сторону, достал уже пакет со спиртовыми салфетками и стал протирать ими.
Они тут все с салфетками, подумал Синцов. Вот как. Надо тоже купить.
Царяпкина протянула по физиономии Грошева хорошо, то есть глубоко, кровь не останавливалась долго, и в конце концов Грошев плюнул на кровь, так и оставил.
– Зачем тогда мы торопились? – спросил Синцов.
Грошев поглядел на свои перепачканные в крови руки.
– Это просто, – сказал он. – Вот ты представь. Тянут нитку газопровода. Этого газопровода ждали сорок лет, обещали газ пустить к Новому году, губернатор взял на личный контроль и уже, наверное, доложил в министерство. И вдруг кто-то сжигает бульдозер. Это ведь практически теракт – у главы района под носом вызрела оппозиция.
Грошев попробовал вытереть руки о штаны, но кровь уже засохла.
– Ты это всерьез? – спросил Синцов.
– В таких городках все всерьез. Тут все на виду, любой косяк как землетрясение. Я только-только связи наладил, только стал к мэру подбираться, а тут эта безумная Царяпкина. Не, мне этот маразм ни к чему. Коллекционирование – тихое дело.
– Понятно.
– У Царяпкиной совсем нет мозгов, похоже, ничего вокруг себя не замечает. Ну, ты сам видел, что учудила.
– Нервный срыв, – сказал Синцов. – Перенервничала девушка, ничего удивительного. Она ведь тоже стихи сочиняет, а все поэты немного того.
– Это да.
– Побесится да успокоится. Ну, может, правозащитникам каким пожалуется. Или в газету, сам же говорил.
– Нет у нас тут никаких правозащитников, – печально сказал Грошев. – Последнего весной в дурку отправили, не приживаются… Так что выбор у Царяпкиной будет небогат.
– В Фейсбуке напишет, – предположил Синцов. – Или Вконтакте. Поплачет и успокоится, такие всегда успокаиваются.
– Она, может, и успокоится, а я нет.
Грошев потрогал щеку.
– Я не успокоюсь.
Грошев пнул дерево. Бульдозер продолжал утюжить место, на котором стояло обиталище Дятловых. В горизонталь.
– Я не успокоюсь, – пообещал Грошев. – Я этой гадине отомщу, она у меня пожалеет. Она у меня очень пожалеет, жалкая уродина…
Грошев начал ругаться. Ругался он негромко, но от души, злобно, поносил сначала саму Царяпкину, а потом и ее родню, которая была немногочисленна, никак не относилась к элите города Гривска, зато вписала в его летопись не самые светлые страницы. Мать, которая не сумела воспитать единственную дочь в законе и строгих правилах, отец, который воровал в пожарке дизтопливо и продавал его возле переезда, да там и замерз в канаве в темном-темном ноябре. Дядю, который отмотал пятнашку и в позапрошлом году заехал еще на восьмеру. Двоюродную тетю, которую устроили работать на пилораму и выгнали на четвертый день за родовую пьянку. Троюродных братьев в количестве двух штук, они уехали на заработки в Москву, но вернулись не только без заработков, но еще и с долгами. Дедушку, который был известным дебоширом, и однажды по его вине на три часа задержали экспресс «Приобье».
– Я уж не говорю про бабушку.
Синцов слушал и думал, каким образом Грошев все это запомнил? Хотя город маленький, тут все друг друга знают, когда кто-то задерживает экспресс «Приобье», это, наверное, становится известно всему городу.
– Даже сама фамилия у нее подлая, я проверял, – сообщил Грошев. – Царяпкиными называли самых запущенных и шелудивых поселян, потому что они все время чесались – царяпались.
Грошев продемонстрировал, как именно царяпались давние предки Лены, энергично, беспощадно. Видимо, годы царапанья снабдили царяпкинский генофонд крепкими пальцами и твердыми ногтями, это вполне прослеживалось по царапинам на лице Грошева.
– Она доцарапалась, – сказал Грошев. – Я терпел ее выходки, но терпение мое кончилось.
Бульдозер закончил ровнять историческое наследие и направился к неисторическим кустам.
– Если у меня останутся шрамы, я ее просто прибью, – Грошев сказал это равнодушно, так что Синцов вдруг решил, что Грошев это на самом деле.
Глава 12. Ливингстон по имени Ч.
С утра, поднимая песок и пыль, по улицам гонял ветер. Синцов позавтракал и надумал идти в гости к Грошеву, но тот позвонил сам и сказал, что работать смысла и настроения нет, сегодня сделаем выходной.
Синцов обрадовался. Погода сменилась на не по-июльски прохладную, и от этого, как ни странно, образовалась лень. Шевелиться не хотелось, потому что движения вызывали волны мурашек. Хотелось сидеть.
Лень обнесла и бабушку, которая не стала готовить настоящий завтрак, а нагрела воды в чайнике и залила ею быструю лапшу, Синцову понравилось. Он сидел за столом в старой телогрейке, накручивал на вилку лапшины, ел и смотрел на ветер за окном. Ветер негромко останавливался о стекло, а потом стекал вниз пылью. Синцов отметил, что это похоже на мороз – мороз тоже всегда распределялся по окну ручейками, пыль как мороз, Синцову показалось это забавным. Точно, забавным, пыль ложится, как мороз, как мороз лезет за шиворот и скрипит на зубах.
А потом неожиданно приехал Грошев. Синцов подозревал, что он все-таки приедет, но сильно уверен не был, погода ведь. Но Грошев приехал.
Мотоцикл Боря приобрел глиняный цвет, сквозь него кое-где проступали зеленые пятна, песчаный хаки имени грядущего поражения.
– Погода странная, – сказал Синцов. – Пыльная буря какая-то. А?
– Погода… – Грошев постучал по стеклу, пыльная изморозь осыпалась снаружи. – Тут бывает такое, особенно в середине лета. Я же говорил – в верховьях леса хорошо подбрили, теперь песок несет. Обычно полдня такое безобразие держится, потом давление резко подскакивает, и небо очищается…
– Да, бабушка говорила про давление.
– Бабушка – лучший барометр, – согласно кивнул Грошев. – Что-то так тоскливо сделалось… Как у тебя со временем?
– Ага.
– Так я и думал. Это опять рядом.
– Почему в пыльную бурю? – поинтересовался Синцов.
– Самое удобное время – пыльная буря. Особенно… Одним словом, есть специфика. Интересное место, классическое и недалеко. Двигаем? Часа два от силы займет туда и обратно.
Про Царяпкину не сказал ничего, не упомянул, не вспомнил. И дома ему не сидится. Опять куда-то поедем, нет, отпуск классический получается, подумал Синцов.
– Куда в этот раз? Без медведей, надеюсь?
– Без, – заверил Грошев. – Хватит, в этом году и так перебор. На помойку едем.
Действительно, классика, утвердился Синцов. Какое русское народное детство без помойки, места, воспетого многочисленными писателями и кинематографистами? Синцов улыбнулся – вдруг понял, что он-то как раз на помойке пока не бывал ни разу в жизни, разве что только проездом.
– Мы встретились на помойке, – сказал Синцов. – Отличное начало для романтического романа.
– Тебя опередили, – посочувствовал Грошев. – Все в этом мире придумано до нас, бороться с этим бесполезно. Алые паруса, мистер Грей… Человечество ходит по кругу и упрямо наступает на грабли. Поехали?
Поехали.
Боря скрипел задними амортизаторами и поднимал за собой рыжую, красивую и очень летучую пыль, которая, поднявшись, не спешила опускаться обратно, продолжала висеть в воздухе, отчего казалось, что за Боренькой остается реверсивный след.
Помойка располагалась за городом, за мостом, направо и в лес метров двести. Вступление в помоечное царство ознаменовалось красивым мусорным богатырем, стоявшим справа от дороги и приглашавшим в чудесный мир вторсырья, впрочем, почти сразу за богатырем оказался шлагбаум.
Грошев остановил мотоцикл возле шлагбаума, Синцов отметил, что шлагбаум выполнен умело и надежно, сломать нелегко, и крашен, как полагается, в охранно-полосатый. Дальше пошли пешком.
Сразу за шлагбаумом начался запах. Вернее, вонь, составленная из гари, сладкого аромата тухлятины, из химического перегара и еще из чего-то тошнотворного, ранее Синцову не знакомого. Сама свалка, впрочем, выглядела не столь грандиозно, как представлялось Синцову, да, мусорные холмы присутствовали, но горы они не напоминали, к тому же между ними зеленели полосы сохранившегося леса. Дым не только ощущался, но уже и виделся, он висел над холмами, как облака над Альпами, спускался, как туман с гор.
Перед холмами, насколько Синцов понял, располагалась административная часть свалки. Старая квасная бочка, служившая источником воды. Несколько куч чермета, поросшая лебедой гора торфа. Под старой сосной автобус, похожий на батон с колесами. Рыжий, ржавый, колоритный, Синцов вспомнил рассказ «Вторжение 28», сборник фантастики «Пролегомены Грядущего». Там на Землю обратно вторглись марсиане, быстро все захватили и всех поработили, но нашлись люди, добрые повстанцы катакомбного типа, они затеяли резистенцию и мотались по лесам на вот таком же автобусе и партизанили под лозунгом «Терра юбер аллес».
– Пыльная буря вселяет тоску в сердца бедуинов и пепел в их очи, – сообщил Грошев. – Этим надо пользоваться.