Грошев огляделся, поднял пустую бутылку, швырнул ее на крышу, бутылка разбилась, с крыши сорвались лавинки песка.
– Ливингстон, выходи!
А как еще, подумал Синцов. Только так, человек, живущий на провинциальной помойке, может зваться только так. Иначе не Гривск, иначе не тру. Ливингстон Фемистокл Периклович.
– Он отчего Ливингстон? – спросил Синцов. – Чайка?
– Чайка? – не понял Грошев. – Может, конечно, и чайка, здесь без чаек никак, помойка как-никак. Но это из-за Африки. Он служил в Конго, ему там прострелили колено, но он пешком вышел к океану. Как путешественник Ливингстон. Хотя, конечно, врет. Он купается до октября.
– Что?
– Купается до октября, – повторил Грошев. – Зиму лежит в туберкулезном диспансере, там тепло и кормят. Весной здесь, на свалке. Лето – пора творческого рассвета.
– Он тут работает?
– Немного. Сторожем. Гарбидж-кипером.
– Что тут сторожить?
Грошев надул щеки, помотал головой.
– Это не на вывоз, а на ввоз. Ливингстон, выходи же!
Грошев кинул вторую бутылку.
– Только в пыльную бурю его можно застать на месте. И в дождь.
– А в остальное время? – спросил Синцов.
– В остальное время художник за работой – лазает по помойке.
– Зачем?
– Как зачем? В поисках артефактов былых эпох, он ведь по природе искатель, старик Ливингстон. Выходи!
Ливингстон не появлялся.
– Ну и ладно, – сказал Грошев. – Наше дело обозначиться, зайдем, поглядим.
Дверей в автобусе не было, их заменяла картонка, расписанная хохломой, загогулинами и золотистыми пучеглазыми жар-птицами, Грошев пнул картонку и вошел в автобус. Синцов за ним.
Он ожидал встретить большую концентрацию бомжеватости, но в автобусе оказалось довольно прилично. Даже аккуратно. Много железных ящиков с нарисованными номерами, буржуйка с чайником, гамак, кресло.
– Закрома, – пояснил Грошев. – Посмотрим, что интересного нарыл наш землерой… Я к нему давно уже заезжал, месяца полтора, а сейчас самый что ни на есть сезон, наверняка хабаром позапасся.
Телевизор, совсем не винтажный, как можно было ожидать, а обычная китайская плазма. Плеер. Антенна спутниковая, еще какая-то жизнь. Вымпелы, четыре штуки, ударникам социалистического труда.
Хозяина на месте не нашлось.
– Ну-ну, – сказал Грошев. – Подождем.
И стал пинать ближайший жестяной ящик, довольно громко так, внутри явно колебались округлые металлические предметы.
Синцов поглядел на кресло, убедился, что в нем чисто, уселся. Над креслом к салону была прибита полка, на полке несколько потрепанных книг прошлого вида, Синцов достал самую толстую и самую желтую.
Книжка была старая, Синцов перевернул обложку. Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы, романъ въ четырехъ частяхъ съ эпилогомъ», Том II, 1881 г. Закладка в виде рыбы вырезана из какого-то старинного наставления по уженью.
– Ого, – сказал Синцов. – Прижизненное издание, да?
– А, Достоевский, – покосился Грошев. – Да, почти прижизненное, хорошая книжка…
– И сколько такая? – Синцов бережно переложил книгу из одной руки в другую.
– Сколько… – Грошев поглядел на книжку. – Думаю, что Ливингстону хватило бы на небольшой, но аккуратный домик.
– А…
– Думаю, что если бы кто-нибудь об этом узнал, то Ливингстон на этом свете не задержался бы. А вообще материальные ценности для него не главное, он ведь стяжает царствие небесное.
– Он здесь верит в царствие небесное?
– А ты разве не веришь?
Синцов не успел ответить.
– Кстати, вот и он, слышишь?
Синцов услышал, приближался Ливингстон, и, судя по звуку, катил за собой тачку.
– Поступь судьбы, – пояснил Грошев. – Полезный человек, кстати. Весной притащил мне сетку неплохих чернильниц…
Про чернильницы Грошев не успел договорить, появился человек достаточного роста, лысый, с общим лицом, в джинсовом комбинезоне на голое тело, с ведром мусора в правой руке, с тяжелой мышеловкой в левой.
– Привет, мужики, – сказал Ливингстон. – Ветерок сегодня, а?
Ливингстон уронил мышеловку, стал хлопать себя по плечам, создавая вокруг себя пылевые завихрения.
Синцов подумал, что легенду про пересечение Африки на одном колене Грошев придумал сам.
– Ты чего это? – спросил Грошев. – Тут буря песочная, а ты все по барханам тычешься?
– Червей копал, – ответил Ливингстон.
– Червей?
– Ага.
Ливингстон бухнул на пол ведро с водой, протянул Синцову мышеловку. Синцов зачем-то взял. Она оказалась тяжелая и явно с историей.
Ливингстон взял с печки чайник и выплеснул в ведро спитую заварку.
– Зачем тебе черви?
Ливингстон улыбнулся с превосходством, точно в самом деле Ливингстон, немного сквайр.
– Черви сегодня актуальны, – Ливингстон кивнул на ведро. – Экстремалов в город понаехало, все наживки в магазине поразобрали. А я местечки знаю, червей накопал, опарышей надробил, вот еще, смотрите…
Ливингстон сунул руку в карман, достал плоскую коробку, с торжествующим видом встряхнул, открыл. В коробке лежали короткие толстые прутики, ничего выдающегося Синцов в них не увидел.
– Как?! – Ливингстон пошевелил бровями. – Хороши?!
– Да, – сказал Грошев. – Да, это да.
– Отличные… палочки, – согласился Синцов.
– Ручейники, – объяснил Ливингстон. – Один на «Лендровере» подъезжал, нахлыстовик, просил ручейников найти. Штуку за коробок, а?
– Это, конечно, победа, – согласился Грошев. – Я рад, что дела у тебя идут. А для меня что интересное найдется? Кроме червей?
– Мышеловка, – сказал Ливингстон. – Девятнадцатый век, сейчас таких не делают. Из дворца.
– Середина двадцатого, – возразил Грошев. – Послевоенная, думаю. Массовое производство, артель тамбовских инвалидов, скорее всего.
Синцов поглядел на мышеловку с бо́льшим уважением, судя по размерам и надежности конструкции, старинные мыши были не в пример беспощаднее нынешних.
– Да, – не услышал Ливингстон. – Это тебе не Китай. Такой можно кошку поймать. Или суслика. Пружина, как на рессоре от «Волги», как новенькая, чуть палец не отрубила. А прутья? В мизинец!
Здесь Синцов с хозяином автобуса согласился, прутья солидные.
– Такой прут автогеном пилить, – вздохнул Ливингстон. – Конечно, не каждые понимают, сам знаешь, Чяп, времена сейчас порожняковые… А чувствительность?!
Ливингстон вдруг посмотрел на Синцова с просветлением и надеждой.
– Хорошая вещь, – зачем-то сказал Синцов. – Отличная…
И потряс мышеловкой.
– А я о чем? И гуманная, не то что эти современные гильотины. Поймал мышь – выпусти ее на свободу, как цивилизованный человек.
– Пятьдесят, – наконец согласился Грошев.
– Забирай, – махнул рукой Ливингстон. – Старому другу ничего не жалко. Даром отдал.
– Спасибо, – кивнул Грошев. – А еще чего есть? Поинтереснее?
– Да так… – уклончиво ответил Ливингстон. – Я сейчас зюйд-вест копаю, по плану все, а там небогато. Чай будете?
– Нет, мы уже пили, – торопливо отказался Синцов.
– Как знаете.
Ливингстон стал разбираться с чаем, налил в кружку воды и неожиданно стал греть ее паяльной лампой.
– Смотрите в восьмом ящике, – Ливингстон махнул рукой. – Там за последний месяц. Ничего интересного только, чермет.
Грошев стал смотреть в восьмом. Вынимал из него исключительно обломки, ну, еще немного пружин, цепей и шестеренок. Синцов смотрел, ждал.
– А это что? – Грошев достал жестяную коробочку. – Гвозди?
– Не знаю точно, – Ливингстон отхлебнул из кружки. – Похоже на сломанные ключи. Я слышал, некоторые ключи собирают.
Грошев открыл коробочку. Внутри действительно лежали ключи. Во всяком случае, они были похожи на ключи.
– Да, собирают… – Грошев закрыл коробочку. – Только ключисты много не дают за ключи, тут специфика.
Заинтересовало, подумал Синцов. Очень.
– Старинные ключи, – весомо намекнул Ливингстон. – Наверное, от лабазов…
– Да, наверное…
Грошев достал из ящика странный предмет, похожий на бронзовую летающую тарелку.
– Это ступка, – сказал Ливингстон, выпив чая. – Правда, без пестика…
– Это не ступка, – возразил Грошев. – Это гиря. Гиря из мерного набора. Ценится только в нем, сама по себе…
Грошев вернул гирю в ящик, вынул из него дверную ручку в виде слоновьей головы.
– За двести отдам, – тут же сказал Ливингстон.
Синцов наблюдал. Лично его заинтересовал таракан. Большой черный чугунный таракан, удивленно привставший на передних лапах и растопыривший усы. Таракан что-то напоминал, только Синцов никак не мог вспомнить, что именно. Таракана.
– Не, и даром не надо.
Синцов не удержался, таракана достал.
– А это за триста, – тут же сказал Ливингстон.
Ветер надул, в автобус проникла пыль и повисла в солнечных лучах, разделила салон прозрачными колышущимися перегородками.
Таракан Синцову нравился. Солидный такой, командно-административный, непонятно, зачем только. Интуиция подсказывала Синцову, что у таракана имеется некий функционал, однако какой именно, догадаться не получалось. Еще Синцов думал, что таракан понравится Люське. В нем, наверное, удобно держать планшет. Или чашку какао ставить. Или держать возле кровати на случай вторжения.
– Таракан сто пятьдесят, – вмешался Грошев.
– Только ради нашей дружбы.
Синцов достал деньги, Ливингстон жадно их выхватил.
– Я бы взял гирю, – задумчиво произнес Грошев. – Конечно, она не в комплекте, но…
– Гиря пятьсот, – тут же заявил держатель помойки.
– Не смеши.
– Пятьсот, – настаивал Ливингстон.
Они стали торговаться, а Синцов разглядывал теперь уже своего таракана. Таракан ему нравился. Антиквариат, настоящий антиквариат, тонкая работа, украшение любого интерьера. Может, сестре и не отдам, может, себе оставлю, достойная вещь. Синцов был доволен. А Царяпкина просто завидует. Наверняка они с Грошевым дружили, а потом она променяла Грошева на братьев Дятловых. А теперь Грош весь в белом, а Царяпкина с дятловцами пролетела. Вот и бесится. Все понятно.