Из кафе точно не убежит, подумал Синцов. Не убежит, расскажет, что тут, в конце концов, происходит!
В кафе пахло жареным луком, Грошев сидел за столом, перед ним лежал тот самый конверт. Синцов бухнулся на место рядом.
– Может, все-таки объяснишь? – спросил он неприветливо. – Я ни черта не понимаю. Тебе что, реально наплевать?
Грошев молча достал из конверта открытку и принялся ее изучать через лупу.
– Ну, я тогда не знаю, – сказал Синцов и тут же почувствовал, насколько глупо то, что он сказал.
И вообще не говорить надо, а уже действовать.
Грошев между тем выложил на стол планшет и теперь сличал открытку с чем-то в планшете, видимо, с подтвержденными автографами Гагарина. Судя по лицу, ему нравилось то, что он видел.
Подошла официантка, Грошев заказал чай, пирожки и Вай-Фай. Пирожки принесли сразу, листочек с кодом беспроводного доступа позже.
Синцов продолжал не понимать, дурацкий день продолжался, Синцов запнулся за ступеньку, был переехан чемоданом и потерялся, день все не кончается, точно в него сложился весь год, ухнул, как в черную дыру.
Под потолком работал кондиционер, в кафе было прохладно и от этого чуть сыровато, Грошев наливал из чайника в прозрачный стакан и пил, не выпуская свою добычу и продолжая ее изучать.
– Царяпкина в больнице, – сказал Синцов. – Ты понимаешь?
– Да, конечно, понимаю… – кивнул Грошев. Он поежился и застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и подышал в кулаки.
– Может, все-таки съездим? – предложил Синцов. – Все-таки… Посмотрим, как она?
– Зачем?
– Как зачем? Мы с ней вроде как знакомы…
– Да… – согласился Грошев. – Она сама виновата, ее предупреждали. Дура, я же говорил…
Грошев поморщился. Ему было неприятно, словно он неосторожно вляпался в плевок, вытерся и вымылся с содой, но ощущение осталось, и теперь с этим плевком приходится жить.
– Я Царяпкиной говорил, чтобы завязывала со своими наклейками, тоже мне гражданская активистка… Теперь пусть сама расхлебывает.
Синцов смотрел на Грошева и все ждал, что сейчас он скажет, что пошутил. Что да, надо ехать в больницу и помогать Царяпкиной или хотя бы узнать, как там у нее, просто он проверял Синцова…
Но кажется, он не проверял, кажется, он это всерьез.
Синцов ничего не понимал.
– Послушай, Петь, но это как-то неправильно… – начал Синцов. – Я, конечно, Царяпкину не очень хорошо понимаю, но все равно… Может, стоит нам пойти, а? Хотя бы узнаем, что там?
– Валяй, – равнодушно сказал Грошев. – Сходи, посмотри, потом расскажешь. А мне надо кое-что посмотреть еще, мне кажется…
Грошев потер висок и приблизил лупу почти к носу.
– Нет, все в порядке, – сказал он сам себе. – Понимаешь, Костян, у меня там дома монеты… Над патиной надо еще поработать…
– Ты серьезно? – спросил Синцов.
Грошев продолжал листать страницы в планшете.
– Да, конечно. Я тут партию монетосов хорошую готовлю, надо наложить патину серной мазью. Один чел из Красноярска берет, я с ним уже работал, покупатель с репой, нельзя подводить, сам понимаешь…
– В каком смысле подводить? – Синцов все-таки не понимал. – При чем здесь покупатель, там же Царяпкина…
– Ты, Костян, сам лучше сходи, – сказал Грошев. – А я потом, может, подъеду.
– Как?
– Костян, съезди к ней сам, – Грошев оторвался от планшета и поглядел на Синцова. – Я сейчас реально не могу, пойми. На, сгоняй, а я, может, попозже.
Грошев достал из кармана ключи от мотоцикла, протянул Синцову.
– А я тебе червонец пока золотой приготовлю. Классный червонец, кстати.
– Я лучше пешком… Я только не знаю, где…
– Тут рядом. От железнодорожного вокзала опять через мост, больница там. – Грошев не отрывался от планшета, ключи положил на стол. – Там в больнице ларек должен быть, купи что-нибудь… Апельсинов.
Грошев водил пальцем по экрану и смотрел через лупу.
– Да, апельсины ей купи, – посоветовал Грошев. – Или лучше мандарины, она любит мандарины. И семечки еще. Только посоленее надо выбирать…
– Я выберу посоленее, – сказал Синцов.
– Угу. Возьми пирожок, здесь вкусные.
Но Синцов пирожок не взял.
С Привокзальной площади успели разъехаться машины, на перроне тоже было пусто, только по мосту одиноко катилась пустая лимонадная бутылка.
Синцов подумал, что это, наверное, перебор – взбираться по лестнице в третий раз, по глупости этот день может превзойти многие дни этого лета.
По безнадежности еще. Точно.
Синцов перебрался через мост и увидел больницу, искать особо не пришлось. Нарядные разноцветные корпуса выступали из зелени, Синцов удивился, что больница такая новенькая, похожая на попугая, и подумал, что это, наверное, хорошо, в такой больнице даже Царяпкина быстро выздоровеет. Вид больницы как-то успокоил Синцова, он вошел на территорию больничного городка и быстро выяснил у тетеньки, что приемный покой недалеко, сразу за стадионом, покой окрашен в интенсивно-зеленый и его трудно не заметить.
На стадионе стоял вертолет. То есть уже не стоял, а собирался взлетать, лопасти медленно вращались, разгоняя вихри из скошенного зеленого газона, так что проходящего мимо Синцова немного забросало срубленной травой.
Возле самого приемного покоя дежурили реанимационные автомобили, водители сидели, свесив ноги наружу, и курили.
Внутри приемный покой выглядел хуже. Снаружи царил двадцать первый век, время сайдинга и полимерных покрытий, внутри середина двадцатого. В клетчатой плитке пола белели протоптанные тропинки, деревянный барьер регистратуры покрывала черная грязь, стены удручали цветом тины. В углу стояли угрюмого вида инвалидные кресла, страшные, громоздкие, выкрашенные той же болотной зеленой эмалью. Синцов ощутил острый приступ безнадежности, пусть и от воздуха, воздух здесь пах не только медициной, но еще и кровью. Нет, это было, скорее всего, просто железо, но Синцов подумал про кровь.
Лестница ему еще не понравилась, с выкусанными по центру ступенями, она как-то нехорошо уходила вверх, Синцов не понял, почему она не понравилась, но точно не понравилась, в этой лестнице было что-то не так. По лестнице спускалась женщина.
Она шагала медленно, точно вслепую, прежде чем утвердиться на ступеньке, проверяла ее ногой, убеждалась в том, что она есть, что не провалится. На ступеньках женщина отдыхала, на каждой по несколько секунд, дышала громко, здесь ей явно не хватало воздуха.
Синцов ее неожиданно узнал. Мать Царяпкиной. Видимо, Царяпкина была очень похожа на свою мать, лицом и волосами, и общим припудренным видом, даже в движениях прослеживалась гнутая царяпкинская пластика и разболтанность.
Мать Царяпкиной сошла с последней ступени и проследовала мимо Синцова, постукивая ногтями по стене. Синцов хотел у нее спросить про Царяпкину, но заметил, что правый глаз у этой Царяпкиной сильно дергается. Синцов не стал на нее смотреть, страшно ему стало на нее смотреть, поэтому, пока Царяпкина пересекала приемный покой, он изучал старинные коляски.
Когда женщина исчезла, Синцов приблизился к загородке, за которой сидела медсестра. Синцов отметил, что больше всего она походила на лестницу, тоже выкусанная какая-то.
– Здравствуйте, – сказал Синцов негромко, но уважительно. – Я спросить хочу… Тут девушку сегодня привезли после ДТП, Елена Царяпкина.
Медсестра поглядела на него без интереса, как лестница.
– Ее в больницу положили, я хотел бы узнать…
Снаружи послышался визг вертолетных турбин, дверь хлопнула, Синцов едва не подпрыгнул.
– Слышишь? – спросила медсестра.
– Вертолет, – кивнул Синцов.
– Ага, – подтвердила сестра.
– Это медицинский вертолет? Он за Царяпкиной прилетал? Ее увозят?
– Эмчеэсовский, – поправила сестра. – Да, прилетал. Только ее не увозят.
– Почему? Вертолет…
– Потому.
– Но почему?
Медсестра поглядела на Синцова, как на дурака. И Синцов тут же почувствовал себя идиотом. Потому что он понял.
– Вертолет опоздал, – ответила медсестра.
– В каком смысле…
– В таком.
Медсестра развела руками.
– Да нет, вы не поняли, – сказал Синцов. – Я говорю про Царяпкину Елену…
– И я про нее же. Царяпкина Элеонора, время поступления, время смерти. Что тебе еще непонятно?
– То есть как…
– А ты кто такой вообще?! Что здесь ошиваешься? А ну-ка иди отсюда!
Медсестра начала подниматься со своего места, и сходство с лестницей увеличилось. И запах крови усилился, теперь Синцов не сомневался, что это именно запах крови и исходит он от этих старых инвалидных кресел. Турбины вертолета заревели сильнее, у медсестры на столе начал подпрыгивать чай в подстаканнике, а стекла в окне зазвенели.
Царяпкина Элеонора, время смерти. Запах крови стал еще плотнее. Синцова затошнило, как от гематогена в детстве, и он выскочил на воздух. Над головой прогремел вертолет с числом «68» на брюхе, с надписью «МЧС России», вертолет лег на вираж и полетел над железнодорожными путями в сторону запада.
Синцов не знал, что делать, поэтому вышел на стадион и сделал четыре круга яростным бегом, но это не помогло, да Синцов знал, что это не поможет, но пробежал. Наверное, он смог бы еще столько пробежать, но остановился. Пустота, которую он так хотел в свою голову, так и не зазвенела, вместо нее явилась злость. Не раздражение, злость.
Синцов быстрым шагом пересек территорию больницы, с удовольствием давя еловые шишки, попадающие под ноги. У выхода из больницы дежурили ленивые бомбилы, Синцов жадничать не стал. Ехали долго, автомобильный мост через железную дорогу находился далеко за городом, бомбила тоже не торопился, рулил с удовольствием, не забывая по пути рассказывать мрачные истории, в финале которых обязательно кто-то умирал.
Синцов слушал. Каждую минуту ему хотелось послать таксиста, сказать ему, что он сволочь и недостойная личность, что так нельзя, но он молчал. Потому что бомбила был сильно старше, задыхался и то и дело брызгал в рот ингалятором, видимо, эти рассказы являлись самоутешением и аутотренингом. Уже на улице Диановых бомбила сделался вдруг печален и философски заметил, что все, конечно, там будем, но лично он кормить червей не собирается, поедет к сыну в Питер, пусть кремируют, фиг вам, а не удобрения. Под конец поездки водитель ст