а неделя, которых у нас просто нет.
Разбудил меня Герт.
— Твоя очередь заступать в караул. Вместе с Маклином.
— Так точно! Будет сделано.
— Начисть штык, гвардеец, и не подпускай коварных индейцев. А я пошёл дрыхнуть. — Герт зевнул.
— Давай
Стоять на часах и улавливать каждый шорох — святое дело. На часах люди стояли всегда И в каменном веке, охраняя от голодных соседей тушу мамонта. Стояли в средневековье, чтобы подать сигнал, когда на горизонте затрепещут штандарты и полчища неприятеля пойдут на штурм крепости. Стояли во вторую мировую, ожидая нападения диверсантов или налёта бомбардировщиков противника. Будут стоять и через тысячу лет. Так что мои два часа, которые я, конечно, с большим удовольствием проспал бы, смотря сны, — всего лишь крошечное звено в бесконечной цепи часов, проведённых людьми за этим занятием.
Мы сидели на земле, Маклин сосредоточенно нюхал сорванный им бледно-розовый цветок.
— Гвоздикой пахнет, — сообщил негр.
— Понятно, — кивнул я, и опять повисло долгое молчание.
— Сегодня там, на стене, я думал, что ты уже покойник, — первым нарушил я тишину.
— Ну, это ты зря.
— Я видел, как тебя накрыла глыба. Я не мог ошибиться.
— Ты не ошибся. Она на самом деле накрыла меня.
— А дальше? Неужели ты сумел поставить «кольчугу», способную противостоять удару такой силы?
— Даже не знаю, что тебе сказать… Хочешь немного воспоминаний? Может, тогда всё станет понятнее.
— Давай. Потренируйся на мне, прежде чем примешься за написание мемуаров.
— В Асгарде я уже десять лет. Сам я из Чёрных Штатов.
— Мне это известно.
— Ну да. Тебе также известно, что я был довольно неплохим сыщиком. Окраины Лос-Анджелеса — место историческое. Там некогда располагалась империя Голливуда — «фабрики грёз», оплота мирового кинематографа. Теперь там нет ничего, кроме никому не нужных развалин, в которых водятся привидения и гремучие змеи. Голливуд умер вскоре после отделения Чёрных Штатов от США. В моё время в Лос-Анджелесе на виду были в основном две категории граждан: полицейские, с одной стороны, и бандиты — с другой. Притом грань между ними порой очень условна. Я был честолюбив, хотел сделаться фигурой, заметной для окружающих, и однажды решил нацепить полицейский значок. И представляешь, я стал честным полицейским. За время службы к моим чернокожим рукам не прилипло ни цента. Случай в своём роде уникальный. Коллеги считали меня сумасшедшим, а преступники — просто аморальным типом или своеобразным извращенцем, только так они могли объяснить моё неприятие взяток в любом виде. Я был честен до безобразия. Ты меня, наверное, понимаешь…
— Конечно Сам грешил этим. Тоже был честен до безобразия.
— Представь себе Лос-Анджелес двадцатых годов. Девятый вал преступности, бандитизм, кровавые уличные бойни, запуганные люди, боящиеся выйти на улицу, на которой правят бал кровососы с ЭМ-оружием. И в гуще всего этого нахожусь я — инспектор городского управления полиции по делам первой и второй категории. У меня не было семьи, осталось мало друзей, лучшим своим другом я считал пистолет, с которым не расставался даже в ванной. Изо дня в день я кого-то искал, волок в кутузку, бил, отстреливался. Чуть ли не ежедневно мне угрожали убийством, притом в самых жестоких формах, но те, кто пытался реализовать свои планы, довольно быстро находили тёплый приём на кладбище.
— А у тебя такие добрые глаза, — усмехнулся я.
— Ну, конечно же, я делал всё это с чувством глубокой скорби, не переставая вытирать наворачивающиеся на глаза слёзы… Самой большой сволочью в городе был Джекки Штырь. Получил он свою кличку в связи с тем, что обычно протыкал своим жертвам уши железным штырём. Трупов с такими повреждениями мы находили немало. Джекки был наркоман, психопат и плюс ко всему этому страшно суеверен. Он любил обвешиваться амулетами, талисманами, постоянно ходил, на исповедь, подробно излагая святым отцам все свои похождения. Я был единственным идиотом в полицейском управлении, который открыто не переставал твердить, что Джекки — подонок и мой личный враг и рано или поздно я отправлю его к палачу. Почти всех его подручных я уже отправил на виселицу или кладбище. И у Штыря замкнуло. Вместо того чтобы податься в бега (в то время его портретами с надписями «разыскивается» были обклеены все столбы), он пред святым алтарём поклялся, что прибьёт меня, чего бы это ему ни стоило. В тот вечер мне изменило моё обычное чутьё. Мы столкнулись нос к носу. Я вылез из кара за сигаретами, сдуру оставив пистолет в ящике для перчаток. И вот я застыл как вкопанный с голыми руками. А Штырь стоял против меня, и на его противной чёрной морде сияла гнусная ухмылка. И ему было чему радоваться. Ведь в руке он сжимал новенький ЭМ-пистолет, направленный мне прямо в лоб. Нас разделяло метров пять, я многое умел, но преодолеть это расстояние нечего было и мечтать. Джекки отличался феноменальной реакцией и отлично владел пистолетом. Да уж, не повезло мне по-крупному. Штырь разинул свою вонючую пасть, чтобы изречь какую-то идиотскую банальность. Мысль, что он будет о чём-то важно и самодовольно разглагольствовать, прежде чем выстрелит, привела меня в бешенство, и я безрассудно рванулся вперёд. На хлещущий поток разрывных пуль. Вся очередь должна была угодить мне в живот и грудь. Джекки прямо-таки осатанел и всё жал и жал на спусковой крючок, пока я не срубил его прямым ударом кулака в лоб. За моей спиной кирпич стены был искрошен разрывными пулями. На мне же не оказалось ни царапинки, даже костюм не был испорчен. Когда Джекки пришёл в себя, он изумлённо уставился на меня, потом на разбитый кирпич и заявил, что я не кто иной, как сам сатана, после чего окончательно спятил. Он ведь прекрасно знал, что не промахнулся и всю очередь послал туда, куда хотел…
— С тобой случалось ещё такое?
— После того случая ни разу.
— А у кого-нибудь другого из суперов? Я о таком даже не слышал.
— Я читал о чём-то подобном. Ты наверняка знаешь, что такое полтергейст. По непонятным причинам предметы в доме начинают беспорядочно перемещаться. При явлениях полтергейста бывают случаи, когда один твёрдый предмет проходит сквозь другой. Чтобы суперы делали то, что получилось у меня тогда с Джекки, я не слышал и сегодня. Но иные из нас могут делать то, что другие даже представить себе не в состоянии.
— Я знаю. Наши эксперты пришли к выводу, что с годами способности суперов развиваются всё больше. Может, лет через сто сегодняшние наши возможности покажутся детскими забавами, а мы научимся делать такие вещи, о которых сейчас не можем даже помыслить. Интересно, есть ли предел человеческим возможностям?
— Скорее всего, со временем всё человечество станет цивилизацией суперов. Однажды мы перейдём какой-то рубеж и вынуждены будем уйти в другие пространства. У большинства цивилизаций такой качественный скачок происходит неожиданно, подобно взрыву. У нас же постепенно. Процесс может занять не одно тысячелетие. В этом мы уникальны, выбиваемся из какой-то общей закономерности, свойственной всем цивилизациям. Это значит… — Маклин замолчал.
— Что значит?
— Возможно, кто-то, может быть, гипотетический Конструктор, о котором твердит Чаев, или кто пониже рангом, но тоже достаточно могущественный, определил нам какое-то назначение в Галактике, Задачу, для исполнения которой мы должны обладать сверхспособностями.
— Всё определено волей Господа или слуг его — так, что ль?
— Может, и так.
За разговором время шло быстро. Светало. Скоро подъём, и в путь.
Мы были увлечены беседой, но какая-то часть сознания чутко фиксировала всё, что происходит вокруг. Сначала я почувствовал чьё-то присутствие. А потом различил почти слившуюся с грудой камней фигуру.
— Поднимай всех, я за ним! — крикнул я, вскакивая.
Я кинулся вверх по склону. Кто бы ты ни был — я тебя достану!
ЛАБИРИНТ. 27 МАРТА 2138 ГОДА
Пригодились-таки тренировки в Асгарде. Пол уходил из-под ног, как при свирепом шторме, а ты должен удержаться в вертикальном положении… Идёшь с закрытыми глазами по канату, который начинает вибрировать, — и не имеешь права упасть… Должен удержаться как можно дольше, перепрыгивая с одного катящегося шара на другой. Приобретённые навыки сейчас очень помогли. Я мчался по камням, по осыпающемуся песку, пробирался через нагромождения острых каменных обломков. Кто-то другой на моём месте наверняка свернул бы себе шею, но супер может многое.
Преследуемого я не видел, но точно чувствовал, где он. Я как бы накинул на него невидимую петлю и теперь цепко держался за кончик нити. Он несравненно лучше меня ориентировался на местности, но я был ловчее и быстрее. И вот впереди замаячил явно человеческий силуэт.
Мои товарищи безнадёжно отстали, и я фактически остался с незнакомцем один на один. Мы выбежали на кромку ледника, рассечённого в некоторых местах острыми чёрными зубьями. Ещё немного — и я настигну его. Достать беглеца из разрядника я мог уже сейчас, но нет ничего глупее, чем сразу открывать пальбу, даже не узнав, кто перед тобой.
Он нырнул куда-то вниз и на миг скрылся из виду. Я устремился туда же. Успел пригнуться, и бледно-зелёный разряд пронёсся над моей головой. В меня стреляли. Я знал, что сейчас последует второй выстрел, отпрыгнул в сторону и угодил в ловушку. Лёд подо мной треснул, и я вместе с ледяными обломками рухнул с десятиметровой высоты. Я успел извернуться и поэтому не угодил на груду камней, но всё равно больно ударился боком, плечом и ногой. Вроде ничего не сломал и не потерял сознания. Хуже, что мой разрядник отлетел в сторону и заскользил вниз по склону. Я остался безоружным.
Разлёживаться и считать синяки не было времени. Трое моих противников выглядели почти как люди. Росту в них было где-то под метр семьдесят, широченные плечи, тонкие талии, короткие кривые ноги. Они были совершенно лысые, с жиденькими бородками, без усов. За оттопыренные уши я прозвал их про себя «лопоухими».