Вчера чествовали всяких учителей.
Одна из них, ненавистная мне Т.Т., вымогательница, взяточница, ну такой уже нечеловеческий экземпляр, что духу не хватает здесь все описывать, чтобы не испортилось настроение…
Она шла такая широкая, на очень коротких крепких ногах, нахмуренная, суровая, угрюмая, изнуренная любовью к детям, гребла тяжелой поступью и ритмично колыхала щеками, бюстом и тяжелыми руками, звеня в такт медалями и значками на пиджаке…
Чистый породистый бассет на выставке собак…
Посидела на большом концерте в летнем театре. Был он посвящен первому упоминанию города в летописях.
В программе танцевальные и музыкальные этнографические группы, яркие такие, живописные костюмы… Всякие танцы — гуцульские, украинские, молдавские, румынские… Вышел еврейский оркестр. Играли все: вариации такие изумительные — еврейские мелодии переходили в молдавские, гуцульские… Целая философия и история еврейского народа на Буковине… Последней они врезали такую сырбу, в таком темпе и так виртуозно… Артистичные все — сам руководитель Лев Клейман, довольно тучный в черном костюме, легко подпрыгивал, хватался то за бубен, то за маракасы, сиял лицом, чуть не хохотал…
Немецкий ансамбль вокальный промаршировал в аккуратных фартучках… Открывали рты, что-то пели, никто не слышал, что именно… Но сами они страшно радовались и дружно танцевали руками…
Румыны — бойкий народ. Пока одни танцуют на сцене, другие в кулисах выплясывают, хватая в партнерши представителей других национальных ансамблей… Горячие парни… Орут из-за кулис оглушительно в такт, визжат и ойкают, кричат какие-то рифмованные строчки на румынском.
Зав. отделом культуры С., пьяный, в пижаме, выгуливал на шлейке своего сиамского кота с недовольной брезгливой мордой. Кот с надеждой поглядывал на С.: «Слышь, хозяин, может ныранем в подвал на пару минут, там кошечки… Или на чердак…»
С. (строго):
— Папа сказал: «Нельзя!»
И волок его на шлейке к магазину «Пиво Чернигивське».
МУЛЬТФИЛЬМ «РОЖДЕСТВО»
Сначала там шло интервью создателя фильма Миши Алдашина. И вот он рассказывает, как он этот фильм делал, рассказывает о своем провинциальном городке, где он родился, о друзьях, о жизни. А руки его, Алдашина, как будто свою собственную жизнь живут, как будто у каждой руки отдельная душа. И я не могла оторвать взгляда от этих рук, да…
А мультик этот на такой грани, чтобы и не в ересь, и не в одержимость, и не в яростную религиозность, и чтоб не плоско было, чтобы искрилось и живое, и чтоб всем — взрослым, детям, взрослым детям… Все же это мультик…
Мария такая, хочется ее назвать Машей или еще как-нибудь… Такая девочка, где-то в Крыму или где, развешивает мокрое белье… Солнце… Рыжий спокойный прогретый денек. И вдруг Ангел легонько — топ-топ. Такой трудяга, ему потом столько пришлось всего организовать… А крылья у него за спиной — как руки Алдашина, живут себе сами. И этот Ангел говорит Маше, нет, он шепчет Маше на ушко (мы не слышим, там все без единого слова, мы просто догадываемся):
— Маша… — шепчет он, — это… (…Ну и дальше шепчет.)
А Маша (смущенно): «Кто?! Я?!»
А наш Ангел: «Ну?! А кто?!»
Маша такая девочка хорошая, послушная, опускает пустой таз из-под белья на землю под деревья, идет в дом свой маленький, и тут — ой, Боже! Боже! — шум крыльев, и голубь! — трижды смотрела, сердце замирает в этом месте. Маша дверь — хлоп! Ангел остался в саду, и вдруг с дерева груша ему под ноги — тыдынц! На! Молодец!
Ангел: «О! Груша!» — поднял, обтер ее о рубашечку, надкусил и почесал дальше по тропиночке устраивать дела мира.
А тут Иосиф, крепкий, большой, надежный плотник — в дверь с инструментами своими в специальном ящике деревянном, а из дому голубь… Все непросто…
А потом — уже Вифлеем. Ливень, сумрак вечный, толпы людей, никто никому не нужен. Маша с большим животом, на ослике, Иосиф мечется — ночевать негде. И тогда он находит этот хлев и несколькими движениями своих сильных крепких умелых рук — раз-два! — и дверь подправил, и крышу заделал, и огонь развел. Что бы она делала без Иосифа, не представляю. И вот — кри-и-и-ик! — родился малыш.
Иосиф какой-то не в себе — его же можно понять — мучат его сомнения… А тут Ангел наш. Тот знакомый, который грушу ел… Он вообще уже совсем забегался, летит-летит, а на землю опускается, как неопытный парашютист, чуть не падает, ножки заплетаются.
Так вот, открывает он перед Иосифом Большую Главную Книгу, показывает пальчиком, мол, читай, а Иосиф только отмахивается, ай, мол, оставьте этих ваших книжек… И тут вдруг на небе появляется огромная Звезда, такая, как ромашка садовая, как засияет!
Ангел: «Ага! Ага! Ну?! А теперь?!»
Иосиф поднимает свое лицо, а глаза у него, как у Алдашина. Верней, как его правый глаз, — у Алдашина Миши глаза немного разные, как у многих талантливых людей… Такая в нем дегтярная ночь, сила и скорбь… И какое-то новое узнавание.
И вот несет Иосиф воду в деревянном ведре — набрал у водопада, и сам отхлебнул немного из ладони, несет он ведро, и это ведро тяжелое так перегнуло на сторону его большое плотное тело… И он несет-несет, тяжело ступая, откинув для равновесия свободную руку, а мы смотрим — несет — топ-топ-топ — несет — и думаем, а там, в хлеву, там, в люлечке, маленький мальчик… Мальчик маленький… Их же в Вифлееме посчитали — поставили две палочки, а их уже трое…
И вот Мария выливает воду в корытце или в ушат и так ладошкой поводила, и вдруг этот жест — локоточком в воду… Это с ума сойти! Ну откуда всякая девочка этот жест знает?! Я его увидела в три года, когда сестра родилась, и с тех пор его помню… Так и другие девочки… И вот Маша этим самым важным в мире жестом пробует локотком воду, а потом опускает в воду малыша, купает его и напевает…
Иосиф утомился, так измотался, что присел на солому, сбросил свои чуни, или что там, башмаки, пошевелил огромными ступнями, свалился горой и так аппетитно уснул — а на лице дневные тревоги, заботы, ответственность… Где она его такого нашла, этого Иосифа… Почему так мало о нем говорят и пишут?..
Конечно, волхвы, пастухи, рыбаки, звери, птицы, рыбы… Ангел наш — работяга — туда-сюда, туда-сюда, люди — они ведь в суете мирской и не замечают ничего, пока Ангел им Главную Книгу под нос и на Звезду пальчиком — тык!
Кстати, зайцы там — три, и все три с разными лицами, а один даже косой на нервной почве. От потрясения. Потому что там в процессе зайцы испытывают огромное потрясение: на одного из них Лев нападает.
Вообще, говорил же Флобер: «Мадам Бовари — это я». Говорил? Так вот, в этом мультфильме все — немного Алдашин. Иосиф прежде всего, Маша, Лев, Ангел, Рыба…
Да, как стали идти к Маше с малышом гости… А Иосиф присел на лавочке, которую сам и смастерил. Присел, наблюдает спокойно, мол, наше дело тут, на подхвате, если что…
А потом все собрались — и как пошли плясать… Наш Ангел и еще его два приятеля уселись на облачке неподалеку и наяривают на разных божественных музыкальных инструментах…
И тут Маша с малышом на руках выглянула и пальчик к губам: тс-с-с…
И наш Ангел тоже — вот понятливый парень! — тоже пальчик к губам, всем: тс-с-с…
Такое вот кино посмотрела… Трижды. Мультик короткий.
ИЗ ПАПКИ «РАССКАЗЫ И РАССКАЗИКИ»
МАДЕМУАЗЕЛЬ ЖЮЛЬЕТТ-МАРИОН
Это кукла. Ей уже надо присваивать звание героя за выслугу лет в разных семьях. Кукле лет шестьдесят. А может, и больше. Она — парижанка. С выразительным фарфоровым, совершенно не кукольным лукавым острым личиком, большими удивленными глазами, с роскошной черной шевелюрой, в облезлой соломенной шляпке. Она, сшитая из мягкой байки, уютно по-домашнему одета в платье а-ля пейзан с оборками и белые панталончики. Каждая семья, которая получает мадемуазель Жюльетт в подарок, делает что-то, какой-то вклад, продлевая ее жизнь. Кто-то пришивает к панталончикам кружева, кто-то подшивает разболтавшиеся руки-ноги, кто-то чинит шляпку…
Нам она досталась в подарок от Караташовых, когда Лине исполнилось пять лет, и Карташовы убедились, что Линка не будет над ней издеваться. Ее подарили с наказом любить и беречь, шептать ей в ухо девчачьи глупости и не оставлять одну. А главное, никогда не класть ее в темный шкаф, коробку, а тем более в полиэтиленовый пакет. Потому что она — живая.
Карташовым Жюльетт-Марион досталась как символ семейной реликвии от потомственного дворянина из Парижа. Светка Карташова оказалась его двоюродной внучатой племянницей. Старик их как-то разыскал лет сорок тому назад, прислав огромное письмо на французском языке. В том маленьком городе в Карпатских горах, где жила Светка, в то время не оказалось никого, кто смог бы это письмо перевести. В школах изучали немецкий и английский. Письмо отвезли в областной центр, и там в бюро переводов им отпечатали на машинке откровения старого дворянина: одиночество, печаль, любимая газета выходит на плохой бумаге, стал хуже видеть, волосы на макушке редеют. Экология, наверное, — размышляет восьмидесятилетний дедушка. И добавляет: «Да! Чуть не забыл! Вы у меня одни на этом свете».
Нужно было написать что-то в ответ. Во-первых, ответить на вопросы старика, во-вторых, дать понять: мы не претендуем, хоть и одной крови. У нас все есть.
В горах, если выпадал снег, дороги так заносило, что люди оставались долгое время как на острове. В областной центр можно было доехать только на вездеходе. Светкин отец ужасно изобретательный. Ему в голову пришла абсолютно гениальная идея — Лев Толстой, «Война и мир». Все письма там были написаны на куртуазном французском, а в сносках — перевод. И тогда они решили выбрать оттуда хотя бы пару фраз для вежливого ответного письма.