Все разбежались по комнатам, вооружившись томами Толстого, закладками и карандашами — отмечать подходящие места. Каково же было их разочарование, когда выбрать удалось всего две подходящие фразы: «Магазины пусты. Дороги непроходимы».
Старик стал звонить им.
— Бонжур, — говорил он тихим дребезжащим голосом, что означало: «Мне одиноко. Зрение падает. Макушка лысеет. Газета не радует».
— Бонжур, — отвечала Светка, что означало: «Магазины пусты. Дороги непроходимы».
— Же там, — говорил старик, что означало: «Да! Чуть не забыл: мы же одной крови!»
— Мерси, — отвечала Света, что означало: «Мы — одной крови, но нам ничего не надо».
— Оревуар, — прощался старик, что означало: «Позвоню еще, если буду жив».
— Оревуар, — это Света, что означало: «Конечно, конечно, звоните в любое время».
Именно этот вот Светкин титулованный двоюродный дедушка и прислал в подарок мадемуазель Жюльетт-Марион. Уже далеко не юную, но хорошо сохранившуюся девицу. С ней в компании выросла сама Светка, потом, подреставрировав личико и ладошки с растопыренными пальцами, она подарила ее своей старшей дочери Тане. Младшая Наташа только ей открывала все свои тайны. А потом кукла-ветеран была подарена Лине. И моя дочь приняла ее в качестве лучшей умудренной прошлым опытом подруги. Линкина бабушка, подремонтировав мадемуазель-пейзанку в очередной раз, вшила в ее мягкое тельце красное бархатное сердечко. И сейчас, когда на нее смотришь долго, кажется, что она дышит.
РИТКИН ЗОНТИК
Ритка — ученица моей мамы. Они подружились на почве английского языка и еще на почве обаяния моей мамы и Риткиного чувства юмора. Они так хорошо дружили, что и дня не могли друг без друга обойтись. Надо сказать, что мою маму вообще очень любят все ученики. Есть у нас в доме одна фотография — виньетка выпускного класса. Выпуска 1964 года. Там все девочки (практически все они — наши с сестрой няньки) сфотографированы в одинаковых кофточках, очень стильных, импортных. Просто удивительно, где они столько таких красивых одинаковых кофточек раздобыли. Кстати, и фотография моей мамы была на этой виньетке. И мама тоже была в такой же стильной кофточке с бантиком. Так чтоб вы знали — это была одна и та же кофточка. Девочки надевали ее по очереди и фотографировались. Это была мамина кофточка. Теперь поняли?
Да, так вот мы с сестрой приняли Ритку практически в качестве старшей сестры. Родители часто оставляли нас на нее.
— Ри-ита! — орала я из соседней комнаты. — Как пишется: шыколад или шеколад?
— Шо! — в ответ Ритка. — Шоколад. А что?
— А ничё-ничё. Я пишу список, что ты мне должна купить, чтобы я не говорила маме, что к тебе сюда Олег приходил, и чтобы моя мама не говорила твоей маме.
Мы с сестрой писали:
Шиколад.
Рисовачку (эту книжку заказывала сестра, там надо было раскрашивать рисунки).
Свяжи нам платье для Кучинской (Кучинская — это была кукла-гимнастка).
Тут мы с сестрой расходились в желаниях, я хотела белое, сестра — красное.
Нарисуй нам бумажных кукол, чтоб вырезать им платья.
В воскресенье пойдем с нами гулять далеко, и чтоб ты нам рассказывала что-нибудь.
И тогда мы ничего не скажем маме.
А в конце я приписывала:
А когда ты уже окончишь институт, тогда привези мне складной зонтик, который из маленького делается большим-большим. И цветным.
У меня тогда был только смешной клеенчатый китайский зонтик на бамбуковых тростях.
И я получала свой шОколад на следующий день. И платье для куклы. И бумажных красавиц. Риткин брат Женя был художником, поэтому наши куклы были лучшие во дворе. И конечно, Ритка уводила нас гулять и рассказывала много чего интересного. Мы были страшными шантажистками. Хотя все это делалось только потому, что мы хотели, чтобы Рита принадлежала только нам. И никаким всяким Олегам.
Сейчас Рита со своим Олегом живет в Бангладеш. Пишет мне удивительные письма. Там, в Бангладеш, к ней в дом пришла собака. Пришла, стала ненавязчиво кокетничать, юлить, подлизываться. Рита долго крепилась, держала нейтралитет, мол, я тебя не знаю и знать не хочу. Но собака была с характером и дело свое знала очень хорошо, она принялась защищать Ритку от муравьев и соседей. И однажды Ритка расслабилась, ну была в хорошем настроении и ей подмигнула. Собака поняла это как входи, живи, чувствуй себя как дома.
Ритка наша добрая и очень красивая. Она как улыбнется на базаре, там у бенгальцев температура сразу повышается. Продавцы все бросают и за ней несколько километров бегут, чтобы всучить какой-нибудь залежалый товар за бесценок, но втридорога… И Ритка на третьем километре такого преследования обычно жалеет бенгальца, ну что он, маленький, бежит, тряпками размахивает и лопочет — они ведь все костлявые, коричневые, ленивые — останавливается она резко, оборачивается, бенгалец ей в объятья — шмяк! И застывает, как в раю. Ритка аккуратно бенгальца от своей роскошной груди отпихивает и вежливо спрашивает:
— Ну?! Какого черта?!
А тот как начинает перед белой красавицей хвастаться своим товаром, он же на себе тянул все три километра, когда за Ритой бежал. Это в плохие дни. А в удачные за Риткой бежит полбазара. Их даже не останавливает, если Рита в машину садится, — они тогда догоняют автомобиль и в окна стучат зазывно, мол, отвори потихоньку калитку… И покупает Ритка у них какую-нибудь циновку там или еще что-нибудь. На такой вот циновке поселилась у нее та самая большая длинная толстая и желтая собака. Как, вы думаете, можно назвать большую длинную толстую и желтую собаку? Правильно, Банан.
Банан отличался добрым нравом. Исключительной верностью. И проявлял стойкую любовь к мусульманским обрядам. В преддверии рассвета он очень торопился во двор и внимательно смотрел на минарет, что высился неподалеку. Как только туда взбирался муэдзин, Банан не мешкая откашливался, плотно усаживался на хвост и принимался вдохновенно вторить, распевая во все горло сладостную хвалу Аллаху. За что неоднократно был бит оскорбленным местным населением. Но пристрастию своему не изменил. Даже самая вкусная котлета, даже очаровательная соседская болонка-француженка Корова не могли отвлечь Банана от любимого занятия восхваления Всевышнего.
Обо всем этом мне рассказывала в своих письмах наша Ритка. Но я это пишу только для того, чтобы вы поняли, какая она замечательная. Она ведь с самой своей юности ездит по всему миру, и не праздно путешествовать, а работать. Ритка — переводчик. И вот однажды, когда она работала со своим Олегом в Египте, там случилась война Судного дня. И красавицу Ритку, главное — как сказал один военный летчик — стратегическое оружие нашей страны, красавицу блондинку с сияющей улыбкой и синими глазами, Ритку и еще пятнадцать жен советских специалистов, которые оставались там, в Каире, ночью на военно-транспортном самолете эвакуировали из Египта. Их самолет опустился на пустынный военный киевский аэродром. И когда самолет сел, это было в начале октября, и Ритка стояла там, на пустынном аэродроме, одна, растерянная, с будущим сыном Павликом в животе, тогда она разревелась, что для Ритки большая редкость. Так вот, в маленькую сумку, в которую ей велели собрать САМОЕ НЕОБХОДИМОЕ, Ритка кинула документы, медицинскую свою карту, тюбик губной помады, пачку салфеток, пакетик мятной жвачки и новенький прелестный японский зонтик. Для меня.
ИЗ ПАПКИ «ТОЛЬКО ДЛЯ СВОИХ»
Неизбежное — осень…
Моя черная кошка Сеня забралась на невысокую гаражную крышу, уселась в кучу оранжевых листьев. Только глаза зеленые оттуда светят. Сегодня утром я наблюдала в окно, как она, эта Черная Кошка, умащивалась, подгребала листья под себя, укрывалась ими — возилась и обустраивалась. Кажется, что и листья она подбирает для свого гнезда по цвету. И так умно все придумала — сидит себе наверху, черная в оранжевом, только ушами подрагивает, все видит, все слышит, тепло и очень красиво. Наблюдает жизнь сверху и немного со стороны, одна-одинешенька и, по-моему, своим одиночеством не тяготится. О чем она думает, что чувствует?..
Я забралась к ней по приставленной лестнице, поставила перед ней пластиковое блюдце с едой. Она стала вежливо есть — неторопливо, аккуратно. Я погладила ее легонько. Кошек надо обязательно гладить. У них специально организм придуман, чтоб гладить. А иначе, как всем известно, кошкин позвоночник окостеневает и теряет гибкость.
А вот человека надо обязательно обнимать. И детей. И других.
Один умный ученый даже придумал специальную машину для обнимания — она, эта машина, лечит от многих недугов.
Вот однажды я прочитала, что какой-то парень, художник, прилетел в родной город, а его никто в аэропорту не встречает. Ну вообще никто. И так ему стало одиноко, завидно, что других не просто встречают, а подбегают и обнимают, похлопывая дружески по спине и по плечам.
И тогда он написал на табличке: «Обнимаю просто так». И пошел по городу. Сначала к нему подошла старенькая дама и рассказала, что у нее на днях умерла собачка и что ей одиноко. И художник ее выслушал и обнял нежно и от всего сердца. Потом к нему подошли два симпатичных студента из Малайзии. И они крепко по-дружески обхватывали и тискали друг друга, покатываясь от смеха и даже приподнимая над землей. А потом подошла хрупкая девушка… А потом родители с малышом в коляске, с шариком в руке. А потом два пожилых озабоченных респектабельных джентльмена в черных костюмах и с портфелями. Потом растерянные девочка и мальчик в одинаковых майках. Художник обнимал всех, по-разному, но чистосердечно и с любовью…
Когда я спешу, я надеваю кеды — не просто кеды, они — конверсы «Старз», нежно-фиолетовые, изначально покупались для Лины, но у нее нога быстро выросла, и кеды достались мне для утренних выходов на рынок. Я надеваю эти кеды по цене хороших модельных туфель и бегу не по центральным улицам, а дворами. Бегу-бегу. И вот мостик через Ракитнянку. А мостик недавно чинили и заливали плиты бетоном. На застывшем бетоне следы — собакины — туда-сюда, тяжелые большие лапы, вот постояла в нерешительности, вот побежала — шлеп-шлеп, вот побежала назад. Кошка — осторожно и цельно тремя скачками перебежала мост, птичка, наверное, воробей — прыг-прыг, или синичка, потом еще собачка помельче — шмыг! И вот главное — два следа — трехпалой ноги… два следа. Посередке. Босая нога, довольно большая, так 43-го размера почти. Три пальца. Два следа. Правой ноги. И все — ни туда, ни обратно. То есть прилетел. Постоял. Улетел. Все. Дома сказал, что там жизни нет, чуть не увяз, такая у них, у этих с голубой планеты, почва, серая, противная, на ней ничего не растет. А ну их!