ньше предпочитала завтракать.
Теперь же она приходила сюда крайне редко, а перед этим обычно просила меня срезать в саду свежие цветы. В беседку она всегда шла одна.
Дни, когда желания посетить надгробие супруга у госпожи не возникало, она проводила в своей спальне, а с наступлением темноты, дождавшись, когда все слуги отправятся спать, выходила из комнаты и до рассвета в одиночестве бродила по пустынным коридорам особняка. Её тяготило любое общество, и она почти не занималась делами дома. Да и вообще казалось, что любые вопросы, заставляющие госпожу возвращаться из иллюзий в мир живых людей, вызывали в ней раздражение и тревогу. Даже самые простые житейские вопросы вроде пожелания относительно блюд, приготавливаемых к обеду, вызывали в ней нервную дрожь и приступ внезапного головокружения. Постепенно заботы о доме полностью перешли в руки миссис Харрис, которая, впрочем, принимала все решения, опираясь на свой многолетний опыт и знания прежних привычек госпожи. Миссис Харрис всеми силами пыталась сделать так, чтобы, несмотря на все случившиеся несчастия, течение жизни в господском доме не изменилось. Она была одинокой скалой, оказавшейся на пути бушующих морских волн. Как ни старалась миссис Харрис, как ни противилась судьбе, жизнь в особняке всё же не могла остаться прежней.
Все эти месяцы миссис Вильерс плохо спала и почти ничего не ела. Мне стоило огромных усилий заставлять её поесть хотя бы один раз в день. Впрочем, даже соглашаясь, она лишь делала вид, что поглощает пищу. Подобно капризному ребёнку, она в задумчивости размазывала еду по тарелкам, крошила хлеб и делала всё, чтобы с неё сняли эту неприятную пищевую повинность. Подобная диета, конечно же, сказывалась на здоровье госпожи. И без того бледная кожа её стала желтовато-пепельной. Морщины, которых ранее не было заметно, вдруг проявились, да так резко, что превратили её прежде молодое лицо в старушечье. Она очень исхудала. Платья, что раньше столь элегантно подчеркивали фигуру госпожи, теперь висели на ней, словно на собранной из веток кукле, которую устанавливают в деревенских огородах для того, чтобы пугать птиц. Впрочем, старые свои платья госпожа больше и не надевала. Теперь в её гардеробе существовал только один цвет – чёрный.
Миссис Вильерс отдалилась не только от друзей и дальних родственников, но и от собственных детей. Она забросила традиционные ежедневные занятия с мисс Джоан и почти не видела юного Джорджа. Занятия со мной она тоже прекратила. Теперь, вопреки обыкновению, даже заметив меня с книгой в руках, она не интересовалась, о чём я читаю, не говоря уже о том, чтобы завязать со мной длительную беседу о героях книги или социально-значимых аспектах повествования.
Казалось, весь внешний мир исчез для неё в один миг, и она заперла в свою душу в холодной темнице собственного тела.
Изредка в дом прибывали гости. Это были родственники мистера Вильерса или давние друзья семьи. Все они с присущей им искренностью беспокоились о здоровье миссис Вильерс. Любыми способами они старались вывести её из того состояния глубокой апатии, в котором она пребывала. Некоторые из них даже настоятельно рекомендовали миссис Вильерс переехать вместе с семьёй в Лондон, но все убеждения были тщетны. К тому же все эти уговоры очень утомляли миссис Вильерс. Постепенно она отказалась от приёма гостей, и тех, кто всё же решался посетить усадьбу, встречала юная мисс Джоан. Именно от неё гости и узнавали о печальном состоянии хозяйки дома.
Со временем гости стали прибывать всё реже, а затем и вовсе забыли дорогу в дом миссис Вильерс.
Единственным человеком, которого госпожа всегда позволяла приглашать к себе, был отец Браун, пожилой настоятель нашего прихода. Вообще, после кончины мистера Вильерса госпожа, и прежде бывшая достаточно религиозной, сделалась особенно набожной. Закрывшись в своей спальне, она часами напролет молилась, а из всех книг теперь предпочитала Библию. Длительные религиозные беседы с отцом Брауном действовали на миссис Вильерс успокаивающе. После его посещения у госпожи всегда появлялся аппетит, и даже бледность лица становилась не такой уж мертвенной. Отец Браун приходил не чаще одного раза в неделю, но все мы были бесконечно благодарны ему и за это.
27 мая 1851 года. Шесть часов после полудня.
Сегодня были похороны миссис Харрис.
Около пяти недель назад нашу незаменимую управляющую свалила тяжёлая лихорадка. Все мы – как прислуга, так и господа – ожидали, что миссис Харрис, всегда обладавшая поистине богатырским здоровьем, скоро поправится, но с каждым днём ей становилось только хуже. Странно было видеть, как эта сильная, крепкая женщина иссыхает на глазах. За неделю болезни она уменьшилась почти вдвое. Усугубляла лихорадку ещё и необычная засуха, установившаяся в наших краях в эти дни. В доме было невыносимо жарко и душно. Открытые настежь окна не способствовали появлению прохлады. Лишь поздней ночью возможно было отдохнуть от этого пекла.
При всей суровости миссис Харрис в эти печальные недели сложно было найти среди прислуги тех, кто не желал бы её скорейшего выздоровления. Даже те, кому чаще всего доставалось от управляющей, за вечерней трапезой вместе с остальными молились о её здоровье. Миссис Вильерс тоже очень переживала. Тревога о здоровье управляющей на некоторое время вернула госпожу в реальный мир. Она приказала привести в дом доктора Гилберта. Он осмотрел миссис Харрис, дал необходимые лекарства, но, ссылаясь на наличие ещё нескольких срочных пациентов, задерживаться в усадьбе не стал. Впрочем, доктор приезжал осматривать миссис Харрис через день и каждый раз уходил от неё, в задумчивости качая головой. Такое поведение мистера Гилберта рождало в нас ещё больше тревоги.
Больше всех о здоровье управляющей переживал мистер Хилл. Дело в том, что с миссис Харрис они дружили долгие годы. Болтливые кухарки иногда даже шутили, что если бы мистер Хилл был понастойчивее, то из них с миссис Харрис получилась бы весьма неплохая пара, да и миссис Харрис, при таком раскладе, вероятно, была бы не столь сурова к прочей прислуге. Шутки эти не имели под собой никаких серьёзных оснований, так как отношения мистера Хилла к миссис Харрис не имели ни тени романтики. Они познакомились ещё в те времена, когда миссис Харрис не была вдовой. Мистер Хилл дружил с мистером Харрисом, а чуть позже подружился и с его супругой. У миссис Харрис всегда был жёсткий характер, но мистеру Хиллу это не мешало. Как раз напротив, именно этот отчасти мужской нрав миссис Харрис позволил ей и мистеру Хиллу по-настоящему подружиться.
Что же касается романтических чувств, то, если в юности мистер Хилл и помышлял о женитьбе, позже же, получив должность камердинера мистера Вильерса, на время отложил эту мысль, а затем и совсем забросил. После смерти мистера Харриса мистер Хилл даже и не подумал предложить миссис Харрис новый союз. Вопреки домыслам прислуги, мистер Хилл видел в управляющей друга, а не женщину и понимал, что если бы они с миссис Харрис объединились в брачный союз, то дружбе этой, настоящей и чистой, пришёл бы конец. Дружба же для мистера Хилла всегда была важнее любви.
Теперь же, наблюдая за тем, как миссис Харрис постепенно угасает, мистер Хилл страдал. Он взял на себя основные заботы о ней. Сам кормил её, делал ей прохладные компрессы, следил за её покоем, а в часы, когда она спала, выходил в сад и срезал свежие цветы, чтобы принести их в крохотную спальню своей подруги. Ему казалось, что живые цветы смогут поделиться своей свежестью с умирающей и дать ей силы для выздоровления. Не вышло.
В период болезни миссис Харрис в доме воцарился настоящий хаос. Раньше я никогда не задумывалась о том, какое влияние может оказывать один человек на жизнь прочих. Казалось, с болезнью управляющей ничего не должно было измениться. Вся прислуга работала, как и прежде, старательно и прилежно, все были на своих местах и выполняли любые распоряжения господ, но… Каждое дело теперь сопровождалось необъяснимой суетой, спорами. То тут, то там появлялись недосмотры и недоделки. А однажды даже случилось так, что обед господам был подан с опозданием почти на час. Произошло это, потому что две кухарки, ещё с вечера поругавшиеся между собой из-за какой-то ерунды, вздумали продолжить конфликт с утра. Дело дошло до драки, в результате которой одна из кухарок уронила кастрюлю с почти уже приготовленным бульоном. Кухарок, конечно же, разняли, но приготовление обеда пришлось начинать заново.
Вполне естественно, что эта неприятная ситуация рассердила миссис Вильерс. Она вызвала всех работников кухни к себе и долго отчитывала. Меня не было при этом, но я видела, какими расстроенными вышли кухарки от хозяйки. Лица у них горели от стыда, а глаза некоторых казались заплаканными. И всё же, несмотря на все беспорядки, миссис Вильерс не спешила назначать нового управляющего. Как и все в доме, она до последней минуты надеялась на то, что миссис Харрис всё же поправится.
Похороны миссис Харрис были многолюдны. Проститься с ней захотели не только те, кто служил в господском доме, но и многие деревенские жители. Миссис Вильерс не была против. Прощание организовали прямо во дворе у главного входа. Здесь же был подготовлен и навес, под которым установили столы с поминальным угощением для прислуги и деревенских.
Гроб установили перед лестницей, ведущей ко входу в дом. Миссис Вильерс и мисс Джоан стояли на нижней ступени лестницы прямо у гроба. Кормилица, качавшая на руках дремлющего Джорджа, держалась немного позади. Я же стояла рядом с миссис Вильерс, а остальная прислуга разместилась во дворе по другую сторону гроба.
Прощание началось в полдень. Отец Браун, одетый в чёрную сутану, прочитал молитвы над усопшей. Несмотря на свои преклонные лета, священник был весьма энергичен и бодр. Его низкий, бархатистый, но в тоже время громкий голос был слышен в каждом уголке двора. Почти все присутствующие плакали. Миссис Вильерс тоже плакала. Прежде я никогда не задумывалась над тем, была ли она близка с миссис Харрис. Они почти не разговаривали. Миссис Вильерс давала распоряжения, а миссис Харрис их выполняла. Но сейчас, глядя на слёзы миссис Вильерс, я поняла, что миссис Харрис для неё была своего рода символом порядка и покоя в доме. С этого дня жизнь в доме миссис Вильерс должна была перемениться навсегда.