Тем временем миссис Вильерс определилась со шляпкой и, повернувшись ко мне, сказала:
– Бетти, я вот зачем тебя позвала. Я не буду обедать сегодня дома. Отец Браун и его супруга любезно пригласили меня к себе на праздничный обед. После службы я сразу же отправлюсь к ним и пробуду там некоторое время. Джоан и Джордж поедут со мной.
– Хорошо, госпожа, – я поклонилась. – Будут ли ещё приказания?
– Пока нет, – сказала она. – Ступай.
Я ещё раз поклонилась и вышла из комнаты. Меня переполняли радостные эмоции. Я уже и не верила в то, что когда-нибудь услышу от госпожи то, что она произнесла сейчас. Госпожа собирается обедать вне дома! Она идёт на праздничную службу, а затем едет на праздничный обед! Удивительно! Ай да отец Браун! Храни его Господь!
12 февраля 1856 года. Десять часов после полуночи.
– Госпожа сегодня снова принарядилась, – услышала я, когда зашла на кухню, чтобы проверить готов ли завтрак для мисс Джоан и юного мистера Джорджа.
Вопреки всем моим наставлениям, Гвен снова сплетничала с кухарками о миссис Вильерс. Гвен была хорошей горничной, исполнительной, внимательной, терпеливой, но в пылу юности являла собой существо несдержанное, не чуткое и, ко всему прочему, удивительно не склонное хранить чужие секреты. Не со зла, но в силу своей натуры, она выбалтывала подругам всё, что видела и слышала в комнатах господ. Кухарки же, большую часть жизни проводившие на кухне и не видевшие сами ничего, кроме стола да очага, всегда были падки до сплетен, особенно если они имели пикантную или драматическую окраску. К сожалению, люди устроены таким образом, что если в их жизнях не может произойти ничего достойного обсуждения, то они готовы с безграничным злорадством перемывать кости посторонним.
– Думаешь, она снова пойдёт к нему? – улыбнувшись и кокетливо поведя бровями, спросила у Гвен одна из кухарок.
– Уверена, – с важным видом опытного чтеца душ кивнула та. – Она надела брошь с лилией. Она всегда надевает её, когда идёт туда.
Кухарки злорадно засмеялись, но тут же умолкли, заметив меня. Кухарки, как, впрочем, и Гвен, и все остальные слуги, побаивались и сторонились меня. Они прекрасно знали о том, что мы с хозяйкой очень близки, и не хотели рисковать своей работой, сказав при мне что-либо неосмотрительное. Завести с ними дружбу для меня было невозможно, да мне этого и не хотелось. Слишком разными были наши взгляды на жизнь. Их болтливость, легкомысленность и вечная суета раздражали меня. Заняв место управляющей, я стала лучше понимать почившую миссис Харрис. Раньше я думала, что если бы она была добрее к своим подчинённым, то её бы больше любили и лучше слушались. Теперь же я знала, что добрее быть нельзя. Я даже бы не удивилась, если бы узнала, что и про меня уже сочинили какую-нибудь занимательную легенду в духе истории о том, как миссис Харрис стала вдовой. Я была строга с подчинёнными, и они, видя за мной непоколебимую поддержку госпожи, не смели игнорировать мои приказы.
Единственным человеком среди прислуги, кто не изменил отношения ко мне после того, как я стала управляющей, был мистер Хилл. Оказалось, что он и прежде был уверен в том, что рано или поздно именно я сменю на посту миссис Харрис. Он даже однажды рассказал мне, что миссис Харрис в юности, так же как и я, работала горничной госпожи, но не миссис Маргарет Вильерс, а матери мистера Вильерса.
Что же касается сплетен, то и дело распускаемых прислугой, то, конечно, я была против этого, но сделать с ними ничего не могла. Запретить прислуге распускать слухи было всё равно, что запретить им дышать.
В последнее же время все сплетни в доме касались только одной темы – отношений миссис Вильерс и мистера Оливера Брауна. По слухам, между ними существовала романтическая связь, но никаких подтверждений этому не было. Причиной же этих интригующих домыслов было то, что миссис Вильерс за прошедшие месяцы заметно изменила уклад собственной жизни. Церковная служба, которую она посетила пару лет назад, пошла ей на пользу. Миссис Вильерс не отказалась от траурных одежд, но постепенно перестала прятаться от общества. Она начала регулярно посещать церковь. Отец Браун всё так же навещал её дома, а иногда приводил с собой миссис Браун и сына. Миссис Вильерс тоже часто стала посещать их. Раз в неделю они приглашали госпожу на обед, и она задерживалась там до позднего вечера.
Собственно, эта тесная дружба с семьёй священника и стала причиной для пикантных подозрений в адрес госпожи. Прислуга сразу же приписала изменение настроения миссис Вильерс влюблённости. Оставалось только решить, в кого влюблена госпожа. Вариантов оказалось немного. Отец Браун был стар и тем более женат, то есть, по компетентному мнению кухарок, не был достоин для рассмотрения в качестве потенциального ухажёра для госпожи. А вот молодой мистер Оливер Браун, по мнению тех же самых кухарок, был вполне себе ничего. И даже более того. Любая кухарка мечтала бы о подобном кавалере, и поэтому, обсудив и взвесив все немногочисленные доводы, прислуга пришла к неминуемому выводу о том, что у миссис Вильерс и мистера Оливера Брауна завязались отношения.
Отношения эти вряд ли бы вызвали у кого-нибудь такой оживлённый интерес, если бы не любопытная разница в возрасте гипотетических влюбленных. Миссис Вильерс было тридцать четыре года, а мистеру Оливеру недавно исполнилось двадцать семь лет. Подобная разница в возрасте, если бы она была в пользу мужчины, не вызвала бы ни у кого вопросов, но отношения, где женщина оказывалась на несколько лет старше избранника, неминуемо пробуждали в людях осуждающий ропот. Если бы подобные отношения между миссис Вильерс и мистером Оливером Брауном действительно существовали, они бы вызвали порицание не только в среде прислуги, но и в куда более благородном обществе. Я не верила в то, что миссис Вильерс, столь правильная и строгая во всём, решилась бы на такое.
Конечно, сами по себе эти отношения не казались чем-то невозможным. В свои тридцать четыре года миссис Вильерс выглядела достаточно молодо. Оставив в прошлом затворническую жизнь, вернувшись к ежедневным прогулкам по саду и своевременному питанию, она быстро обрела былую красоту. Морщины, проявившиеся в период скорби, вскоре разгладились. Лицо обрело румянец, свойственный лишь юным девам. Миссис Вильерс снова расцвела, и это было заметно.
В последние месяцы она окончательно перестала скрываться от общества, возобновила переписку со старыми друзьями. Некоторых из них принимала в доме и даже сама пару раз уезжала погостить в их имения. Было ли это результатом влияния мистера Оливера, я не знаю. Но если и так, то я была бы склонна поблагодарить его за то, что миссис Вильерс снова стала жить.
Впрочем, повторюсь, доказательств существования романтической связи между мистером Оливером Брауном и миссис Вильерс не было. Не знаю, что происходило в дни, когда миссис Вильерс отправлялась на обед в дом мистера Брауна, но в дни, когда отец Браун навещал миссис Вильерс вместе с сыном, сложно было даже предположить, что между госпожой и сыном священника существуют хоть какие-то отношения. Как правило, в часы визитов миссис Вильерс вела длительные религиозные беседы с отцом Брауном, мистер Оливер же в основном молчал, скучающе поглядывал в окно и редко включался в разговор.
И всё же было между ними и кое-что необычное. Так же как и прежде, я ежедневно помогала миссис Вильерс разбирать почту. Большинство писем она приказывала мне прочитывать сразу, но были и те, которые она просила отложить, чтобы прочитать позже лично. Несколько раз среди таких писем оказывались послания от мистера Оливера Брауна. Что и зачем он писал хозяйке, я не представляла, но знала наверняка, что миссис Вильерс ни разу не ответила ни на одно его письмо.
13 ноября 1856 года. Девять часов после полудня.
Сегодня в доме царила непривычная суета. Причина всеобщего беспокойства была очень проста – впервые за прошедшие шесть лет миссис Вильерс решила отпраздновать свой день рождения.
Идея эта пришла к ней внезапно. Пару недель назад мы с миссис Вильерс разбирали почту и среди прочих посланий обнаружили письма от нескольких давних знакомых госпожи. Миссис Вильерс попросила меня зачитать их вслух. Письма были наполнены таким искренним теплом и любовью, что оказали на миссис Вильерс сильное ностальгическое действие.
– А может быть, мне организовать приём? – спросила миссис Вильерс, задумчиво повертев в руках очередной конверт, а затем отложив его в сторону. – Приём, скажем, в честь моего дня рождения? Это ведь довольно скоро. Что думаешь, Бетти?
Её предложение немало удивило меня. Конечно, последний год госпожа жила не так уединённо, как раньше. Время от времени она принимала гостей, посещала церковь и регулярно выходила на прогулки, но я боялась, что и теперь шумная многолюдная компания быстро утомит её. Кто знает, не скроется ли госпожа в своей спальне спустя пятнадцать минут после начала приёма?
Тем не менее я видела, что идея отпраздновать день рождения очень воодушевила миссис Вильерс. Глаза её заискрились азартом, губы тронула нежная улыбка, и я поняла, что где-то в глубине себя госпожа уже видит картины предстоящего приёма.
– Если вы этого хотите, госпожа, – ответила я ей, – мы с радостью подготовим всё для праздника. Кого бы вы хотели пригласить?
Миссис Вильерс на секунду задумалась, а затем перечислила имена нескольких знакомых ей семейств, проживавших относительно недалеко и часто навещавших миссис Вильерс. Среди прочих было и семейство мистера Брауна.
В то же утро мы составили приглашения, обсудили меню и основные пожелания госпожи. Никогда прежде мне не приходилось самостоятельно организовывать важные приёмы. Я была растеряна, но миссис Вильерс, на моё удивление, отлично знала, каким хочет видеть будущий приём, и давала вполне чёткие и ясные распоряжения. Мне оставалось лишь с максимальной точностью выполнять её пожелания.
Первые гости, проживающие дальше прочих, начали прибывать ещё за день до приёма. Миссис Вильерс встречала их с большим воодушевлением и лично угощала. Для гостей были приготовлены самые лучшие комнаты.