— И уеду туда, где меня никто не найдет.
— Но зачем вы все это нам рассказали? — спросил профессор.
— А затем, что может случиться и иначе. В таком случае вы отомстите за меня и за моего отца.
Он поднял с пола балахон ведьмы из Музея восковых фигур и, укрывшись им, пояснил, направляясь к двери:
— Не нужно, чтобы пошли слухи, что тут ночью видели полицейского.
А на пороге добавил:
— Если завтра утром вы не услышите новость о том, что кому-то перерезали горло от уха до уха, то значит — вы должны сделать то, чего не смог я. Вы доделаете за меня мою работу. Я оставил вам конверт в Музее восковых фигур. Пан профессор встречался там ночью с мерзким немцем, у которого трость и монокль. Вы беседовали, стоя возле нескольких восковых фигур. Одной из которых и я был… Так вот рядом с одной из них я спрятал конверт, в котором лежит фотография убийцы моего отца. Я сфотографировал его на следующий день. Эта фотография, кстати, помогла мне его здесь найти… Как и моя полицейская форма…
Сказав это, «призрак» ушел.
— Вот так история! — Алесь взглянул на профессора. — Объявился мститель… Живое привидение из Музея восковых фигур… Но кто же убийца? Кому он собирается мстить за убийство отца?
— Пока все в тумане… — Чеслав Дайнович, задумавшись, покачал головой и потушил окурок в пепельнице. — Он сказал, что убийца среди нас. Но кто?.. Хотелось бы заглянуть в оставленный нам конверт…
Вздохнув, он подошел к окну, чтобы закрыть его. За окном зашуршали кусты, и в тишине раздались едва слышные шаги.
— Нас подслушивали! — повернулся профессор, перейдя на шепот. — Весь наш разговор кто-то слышал! Я старый дурак, не надо было открывать окна…
— Прошу пана! — Алесь заставил Дайновича посторониться и выпрыгнул в открытое окно, оказавшись на траве.
На мгновение прислушался — справа вдалеке кто-то шел быстрым шагом, почти бежал. Журналист побежал следом.
Вот угол, конец здания. Минич остановился и стал всматриваться в темноту. Мрак, хоть глаз выколи, Луна скрылась за облаками, и никаких звуков, кроме кваканья лягушек и ночных трелей птиц.
— Холера! — плюнул он с досадой.
Постоял еще несколько минут — беглец испарился, словно его и не было.
Ночь и есть ночь.
Глава одиннадцатая,в которой находят утопленника
На следующий день после завтрака Чеслав Дайнович ушел в Лошцу изучать местные архивы — он считал, что там, в костеле и управе, могут сохраниться документы, которые помогут в поисках чаши Ягайло. Алесь тем временем решил прогуляться и осмотреть окрестности. Его гидом и экскурсоводом стал Доминик Верас, который предложил журналисту взглянуть на местный фольварк.
— Это историческое место, которое более древнее, чем наш замок, — сказал, улыбаясь, он. На Верасе снова был светлый костюм, белые туфли и круглые очки. — В этом фольварке Радзивилл жил до постройки замка. Потом переехал в каменные стены, и место было почти заброшено. Но сейчас мы там кое-что восстановили… Обязательно об этом поведайте в вашем журнале. Вы же напечатаете статью о Лошицком замке, пан журналист?
— Ну, разумеется, — пообещал Минич.
День обещал быть теплым, ясным и безветренным, далеко у горизонта замерли редкие кучки облаков, а над головой небо было чистым и почти фиолетовым, и слепило глаза яркое солнце.
— Хорошо тут у вас… — с наслаждением признался Алесь, когда они направились через парк возле замка по одной из аллей. — Места замечательные… И воздух какой… И тишина… Рай для горожанина.
— Совершенно с вами согласен, пан журналист, — рассмеялся польщенный директор гостиницы. — Мне всегда приятно слышать такие слова от наших гостей. Только непременно расскажите это читателям.
Беседуя, они прошли две сотни метров, и аллея вывела их к старому поместью Радзивилла.
— Ну, вот мы и на месте, — оживился Верас. — Тут всему не меньше двух или даже трех веков. В этом фольварке традиционный для нашего Великого княжества Литовского набор деревянных строений: дом шляхтича, лямус, обора, стодола.
Кроме трех древних деревянных строений Алесь увидел еще колодец с журавлем, небольшой сад и пруд, на берегу которого примостилась полуразрушенная банька. За прудом начиналась березовая роща.
— Для Доминика Радзивилла этот доставшийся по браку фольварк, конечно, был бедноват, но ему, как и вам, понравились здешние места, и он решил построить рядом замок. А пока его строил, жил тут, — рассказывал директор гостиницы. — Кое-что мы здесь восстановили. Обора — то есть ограда, именно такие были в фольварках два века назад: без единого гвоздя.
Изгородь из длинных жердей, окружавшая поместье, действительно не имела гвоздей: между вбитыми в землю столбами в человеческий рост были закреплены веревками по четыре горизонтальных жерди.
— Сам дом мы подновили, но он пока пустует и заперт, — продолжал Верас. — Вот стодола — это большой сарай для повозок и скота. Но самое интересное — это лямус. Уникальная деревянная двухэтажная постройка восемнадцатого века хозяйственного назначения. Сооружена без единого железного гвоздя! В свое время подобные строения возводились во многих местах Беларуси, однако сохранились далеко не везде.
— Без единого гвоздя? — удивился Минич. — И до сих пор стоит…
Он снял шляпу и стал с уважением осматривать древнее здание с разных сторон, его гид шел следом и пояснял:
— Лямус — от немецкого Lehmhaus, это не назначение постройки, а форма: двухэтажный дом с лоджией на втором этаже и галереей на первом. То есть фасад дома — арочная галерея в два этажа, или вообще галерея вокруг всего здания. А по назначению в фольварке лямус — нечто среднее между кладовой, амбаром и летним домиком. На первом этаже хранили технику, инструменты, упряжь, продукты питания. Жилым обычно был только второй этаж.
— Лямус… — остановился журналист, взглянув на своего спутника и напрягая память. — Мой журнал писал что-то о лямусе… Дайте вспомнить… Это было про Адама Мицкевича. Мы печатали воспоминания его товарищей по Виленскому университету, как они вместе с гениальным поэтом проводили ночи вот в таком лямусе в каком-то фольварке. Читали стихи, любовались звездами и спорили… И там была любовная история — Адам влюбился в Марианну, но она была обручена с каким-то графом…
— Все верно, — кивнул, непременно улыбаясь, Доминик Верас. — Ее мужем стал граф Вавжинц Станислав Путткамер, женилась возлюбленная Мицкевича на нем в 1821 году. А говорите вы о фольварке в Заосье. Там студенческая молодежь из друзей поэта проводила ночи в таком же лямусе на втором этаже, но, правда, галерея у него была крошечная. В этом фольварке и родился Адам Мицкевич, это на Брестчине.
— Как забавно, — задумался Алесь, — на Востоке второй этаж — это терема-гаремы, где взаперти держали женщин и занимались с ними утехами. А у нас для этого был лямус тоже с жилым вторым этажом. Но у нас вместо гарема молодые шляхтичи устраивали там романтические вечеринки и попойки… Так вот зачем им был нужен этот лямус…
Директор гостиницы рассмеялся:
— Отчасти вы правы, пан журналист. Иногда второй этаж лямуса служил для этого. Но вообще это просто летний дом. Зимой в нем жить нельзя, так как помещение не отапливается. Зимой там жуткий холод.
Минич поднялся на порог дома и тронул дверь в лямус — она оказалась запертой.
— У вас тут все закрыто. Кстати, интересно побывать в лямусе, где Мицкевич читал по ночам стихи своей музе. В Заосье, вы говорите?
— Забудьте! — махнул рукой Верас. — В 1915 году Заосье оказалось местом боевых действий в войне, и весь фольварк, все строения до последнего бревнышка разобрали для постройки блиндажей.
— Правда? Это печально…
Они стали возвращаться к замку и пошли по другой аллее, ведущей к реке. Журналист, казалось, был занят какой-то своей мыслью и молчал, размышляя. После паузы он, наконец, задал свой вопрос, который его мучал:
— Но вот, что я все время хочу вас спросить, дорогой пан Доминик. А не может быть так, что чаша Ягайло спрятана не в замке, а в этом фольварке?
— В фольварке? — от удивления Верас остановился и даже снял свои круглые очки с сильными линзами.
Без них его глаза казались невидящими и глядящими в пустоту. Он стал протирать носовым платком линзы и, подумав, улыбнулся:
— Нет. Казаки гнались за Радзивиллом до замка. Ну и ко всему — мы здесь, реставрируя фольварк, разгребли кучи старого мусора, но никаких сокровищ не нашли.
Продолжая идти по парку, они замолчали на минуту, и потом Алесь добавил:
— Мне кажется, что наши немецкие исследователи привидений попросят у вас ключи от дома и лямуса фольварка. Вы позволите им туда войти?
Директор гостиницы хотел было ответить, но не успел. Он и журналист остановились, как вкопанные, от вдруг открывшейся им картины.
На берегу реки собрались зеваки, среди которых были и немцы из Берлинского Общества по исследованию оккультных явлений — Хельга Штраус, Манфред Тоде, Хельмут Кранц. В этой толпе выделялись трое полицейских, двое из них вытягивали из воды труп утопленника.
Утопленник тоже был одет в полицейскую форму.
Едва они подошли к полицейским, как Алесь сразу догадался, кто этот несчастный. Это был тот самый человек-призрак из Музея восковых фигур, который ночью в комнате профессора обещал найти и покарать убийцу своего отца. Обещал перерезать ему горло — а теперь сам лежит на мокрой траве с ножом в груди.
— Какой ужас! — воскликнул Доминик Верас. — Убийство полицейского! Да еще у нас!
— Кто вы такой? — спросил его строгим голосом старший из служителей закона.
— Я директор этой гостиницы. Что тут произошло, панове? — Верас протянул свои документы.
Офицер, полистав их, ответил, указав на Хельгу Штраус, одетую в халат поверх купального костюма:
— Эта иностранка говорит, что решила искупаться в реке, но в воде увидела тело. Она подняла шум и заставила вызвать полицию.