Он добавил, хитро взглянув на журналиста:
— У меня родилась одна идея… Только что пришла в голову. Убийца ждет нас в Музее восковых фигур. А что, если вместо нас появятся — скажем так — наши призраки? То есть те, кого он совсем не ждет…
И профессор, улыбнувшись, подмигнул ничего не понимающему Алесю:
— Вы не против стать ожившим манекеном музея?..
Глава семнадцатая,в которой находят фотографию убийцы
Около полуночи перед старым трехэтажным зданием Виленского Музея восковых фигур остановилась патрульная полицейская машина. Когда водитель затушил мотор, в пустом и полутемном квартале стало тихо, как на кладбище. Казалось, тут не было ни души.
Через минуту неспешно раскрылись дверцы авто, и появились двое мужчин в полицейской форме. Деловито оглядевшись, один, более тучный и пожилой, сказал очень тихим голосом:
— Похоже, тут все спокойно…
Второй полицейский, моложе и повыше, с лихо надвинутой на лоб фуражкой, шепотом ответил:
— Ловко вы все-таки придумали с этой формой и патрульной машиной. Полицию тут никто не ждет…
Его собеседник в ответ, будто поправляя воротник рубашки, приложил палец к губам.
Первым из этих людей в форме был профессор Чеслав Дайнович. Вторым — журналист Алесь Минич…
После отъезда из замка они на своей «ТАТРЕ-77» снова заехали в местечко Медники, где оставили на сохранение вместе со спрятанным крестом Витовта новые находки — чашу Ягайло и блокнот Доминика Радзивилла. Оттуда же профессор позвонил своему другу — комиссару виленской полиции Франтишеку Луцкевичу, которого огорошил просьбой одолжить на ночь патрульную машину и два комплекта полицейской формы. Комиссар так и не понял, зачем это нужно, но поверил обещаниям Дайновича о высших государственных наградах за содействие в каком-то важнейшем и секретном деле. Так журналист и профессор, прибыв в Виленский комиссариат, преобразились в полицейских и, оставив там свою «ТАТРУ-77», уехали к Музею восковых фигур на патрульной машине.
— Слушайте, пан профессор, — шепнул Алесь, поправляя фуражку, — а может, нам с вами пойти работать в полицию? Будем дела всякие распутывать… Вот нам уже и форму дали, и даже машину…
— Не время для шуток, — бросил на него строгий взгляд Дайнович, отвечая так же шепотом и прикрывая рот кулаком. — Не забывайте, что за нами, возможно, уже наблюдают. Действуем по плану. Говорим измененными голосами. Вы Микола, я Томаш. И больше естественности… Точнее, естественного для поведения полицейских…
— Я понял… — журналист расправил плечи, поднял подбородок и сунул большие пальцы рук за ремень на поясе.
— О, боже! — простонал профессор. — Только не изображайте шерифа из американских фильмов! Вы обычный полицейский-трудяга, уставший от долгой смены.
— Как скажете…
Они отошли от машины и неспешным шагом прошлись вдоль темного фасада дома, заглядывая в черные окна.
— Микола! — обратился к напарнику Дайнович голосом уже громким и неузнаваемо низким. — Это тут видели воров?
— Похоже, что луг, Томаш! — хрипло ответил Алесь. — Позвонили в участок и сказали, что в музее кто-то ходит с фонариком. Надо проверить.
Они остановились у большой железной двери с двумя каменными львами по обе стороны. Осмотрелись в свете тусклой лампы над входом. Профессор толкнул рукой дверь:
— Заперто! — прошептал он.
— Вот холера! — выругался тоже шепотом журналист, потерев лоб, который жала узкая фуражка. — Что же будем делать?
— Ничего страшного, — ответил так же тихо профессор. — У меня есть связка полицейских отмычек. Сейчас открою…
Пока Дайнович возился с замком, Алесь отошел в сторону, делая вид, что заглядывает в окна и вообще изучает обстановку.
— Слушай сюда, Микола! — наконец позвал его в тишине пустой улицы бас напарника. — Это точно, воры. Тут, кажется, дверь открытая…
— Что ты говоришь, Томаш! — с удивлением раздалось в ответ хриплым голосом. — Кто же ее открыл? Повсюду воры…
Войдя в музей, они включили карманные фонарики.
— Похоже, Микола, тут никого нет… — сказал Дайнович, и его слова отозвались громким эхом в стенах огромного темного дома. — Давай с минуту осмотримся и пойдем. Нечего нам тут делать…
Алесь хотел было и дальше подыграть профессору в этом спектакле, целью которого было быстро найти спрятанный пакет с фотографией убийцы и так же быстро исчезнуть. Но внезапно почувствовал, что у него отнялся язык.
На него снова нахлынула волна какого-то дежа вю, ощущения уже пережитого и совершенного нереального — едва лишь он вдохнул специфический воздух музея и едва снова увидел в свете фонариков искаженные тенями лица восковых манекенов. Уж очень они были похожи на такие же не живые лица трупов, которые он тут видел в ночь, когда все это началось. И похожи своей восковостью — что главное — на его собственное лицо, когда он смотрел тут на себя в зеркало — и не узнавал себя в этом зеркале…
Кто труп, кто живой? Кто манекен, а кто мертв? Тут стояла, как ему тогда чудилось, восковая статуя в форме полицейского. Но статуя оказалась живой, а потом стала трупом. А теперь они пришли в этот музей, как выразился профессор, тоже «манекенами», потому что тоже липовые полицейские… Или потому, что тоже станут трупами, как все тут?..
Алесь почувствовал, что ему становится муторно. И показалось, что вошел не в Музей восковых фигур, а в какой-то чудовищный морг, где живое запросто становится мертвым, и так же просто мертвое становится живым — как тот забальзамированный Ленин в подвале, который подмигивал ему — такому же тогда восковому по лицу — из своего саркофага. Наваждение…
Чеслав Дайнович, похоже, ожидал такой реакции своего друга. Он вынул из кармана фляжку с коньяком и заставил остолбеневшего Алеся сделать несколько глотков. Тот закрыл глаза и, набрав воздух в грудь, ощутил, что грезы унесло — как уносит порыв свежего ветра гнилые туманные испарения над болотом. Почувствовав прилив сил, Минич поднял большой палец руки. Проделав все это в полной тишине и в темноте, они двинулись дальше.
Со стороны действительно казалось, что это просто двое полицейских, заглянувших сюда на минуту.
Точнее сказать, почти так казалось. Потому что кое-какие сомнения у тайно наблюдавшего за вошедшими в музей появились. Но соглядатай колебался, а потому решил выждать, что будет дальше. Как наблюдает паук из укромного места за своей паутиной…
«Итак, — размышлял профессор, оглядываясь по сторонам, — сын владельца музея, изображавший статую полицейского, сказал, что конверт с фотографией убийцы он спрятал где-то здесь. У одной из восковых фигур, возле которых той ночью я беседовал с Отто Клаусом. Но возле какой именно?»
Таких фигур было всего несколько, ведь их беседа оказалась недолгой. Чеслав Дайнович медленно прошелся по залу музея, припоминая те события. Его шаги по паркетному полу тут же отозвались эхом в темных дальних углах. Алесь двинулся следом, освещая фонариком восковые лица кукол.
— Какое проклятое место… — прошептал он с отвращением. — Эти истуканы похожи на оживших мертвецов…
Профессор скептически оглядел ведьму на метле, висящую над самым входом: вряд ли конверт у нее. Он вспомнил, что останавливался возле Бонапарта Наполеона и Чарлза Дарвина, который из-за нечесаной бороды был похож на обезьяну. Но немец подошел к нему позже, когда он стоял у композиции с лондонским Джеком-Потрошителем. Потом они осмотрели поднявшего себя за волосы барона Мюнхгаузена. Затем Клаус философствовал у сценки с Красной Шапочкой и ее бабушкой, которая вынула огромную голову из вспоротого живота волка, больше похожего на собаку. И, наконец, шахматисты Гитлер и Сталин, играющие партию человеческими черепами.
Так где же конверт?
Стоп! Дайнович остановился перед играющими в шахматы диктаторами — словно уперся в невидимую стену. Он четко помнил, что в партии был сделан лишь один ход: Гитлер походил пешкой — маленьким белым черепом — с е2 на е4. Но теперь на доске партия продолжалась: Сталин ответил странным ходом своей крайней правой пешки на одну клетку.
А рядом с этой походившей пешкой-черепом покоилась ладонь Иосифа Сталина, сжимающая курительную трубку. В прошлый раз — Дайнович мог поклясться — конец трубки указывал на фюрера: дескать, «вот все, что вы можете?». Сейчас мундштук был повернут к коммунистическому вождю.
— Тру-ля-ля! — вырвалось у профессора и разнеслось эхом по залу.
— Что случилось? — прошептал сзади него Алесь. — Вы нашли конверт?
— Прошу прощения за мой возглас, — тоже шепотом ответил ученый. — Не сдержал радости открытия… Похоже, наше искомое где-то здесь. На это указывают кое-какие признаки. Позвольте…
Он, наклонившись, осмотрел в свете фонарика восковую руку с трубкой в ней. Потом потрогал рукав сталинского френча. Там что-то зашуршало.
— Обычно шулеры там держат запасного козырного туза, — пояснил профессор и вытащил оттуда сложенный бумажный пакет. — А у нашего Сталина в рукаве оказался конверт с фотографией убийцы…
И тут они совершили ошибку, о которой потом оба жалели.
— Вскрывайте же скорее, пан профессор! — зашептал в волнении Алесь, ему не терпелось взглянуть на снимок.
Дайнович тотчас разорвал пакет, достал из него фото — и его осветили лучи двух фонариков.
И… настала тишина.
Двое мужчин в полицейской форме застыли недвижно, словно восковые фигуры. А их окаменевшие от потрясения лица — с раскрытыми ртами, с невидящими и обращенными куда-то вглубь себя остекленевшими взглядами — могли бы напугать до смерти любого посетителя этого музея. Причем, не только ночью, но и днем.
— Этого не может быть… — только и смог проговорить журналист.
И в ту же секунду за их спинами бесшумно соткалась из тьмы, словно призрак, дважды взмахнувшая руками тень. И от этих взмахов оба упали как подкошенные, получив кастетом по затылку.
Последнее, что увидел Алесь перед погружением во тьму, — это взлетевшие в воздух свою полицейскую фуражку и фонарик, которые, кувыркаясь, парили над его лицом, как в замедленной съемке…