Глава восемнадцатая,в которой все становится ясно
Минич очнулся от какого-то гадкого запаха. Ему в нос тыкали открытым пузырьком с мерзким содержимым.
Скривившись, журналист открыл глаза.
Оказалось, что он сидит на стуле. Следующим открытием стало, что руки крепко связаны за спинкой стула, а ноги привязаны к его ножкам.
Неподалеку, на другом стуле и в такой же позе связанный сидел Чеслав Дайнович. Удар кастетом по затылку он перенес не столь бодро, как Алесь: профессор громко сопел, тяжело дыша, а лицо налилось кровью. Его привели в чувство чуть раньше, но оправиться от удара он пока не мог.
Они находились в полуподвальном помещении дирекции музея, где Минич уже бывал. Тут при нем убили директора и его помощника, чьи трупы исчезли самым странным образом. Остальное было прежним: пару столов и диванов, в углу бар, и все так же посреди комнаты стоял стеклянный саркофаг с восковой мумией Ленина.
Вернув журналисту сознание, на угол саркофага присел офицер Дефензивы Ян Янкович. На первый взгляд, та же заурядная незапоминающаяся внешность, русые волосы и серые глаза. Но теперь он был в черных брюках и черной сорочке, с холодным, как лед, взглядом, а голос его звучал, как у прокурора, выносящего смертный приговор. Он побалтывал коньяк в квадратном стакане, отпивая оттуда понемногу.
— Никаких обид, панове! — заверил он, цокнув языком. — Вы мне вполне симпатичны. Но у каждого есть своя работа…
Он отпил, смакуя коньяк, и продолжил:
— Мне даже понравился ваш фокус с переодеванием в полицейскую форму. И, ко всему, полицейская машина… Надо же: патрульные Микола и Томаш… — он усмехнулся, оглядев связанных «полицейских». — А ведь я почти поверил. Пока пан профессор не удержался, выдав свое знаменитое «тру-ля-ля». Это «тру-ля-ля» во всем Вильно, а то и во всем мире может говорить только один человек — Чеслав Стефан Дайнович из Виленского университета.
— Ошиблись, как дети… — сморщился в досаде журналист.
— Вот именно, как дети! — Янкович упер ему в лицо свой указательный палец. — Я вас предупреждал: не ваше это дело! Не занимайтесь самодеятельностью. Вы же вышли из-под контроля. Не соображая вообще, что тут происходит.
Он поднялся и пошел к бару, чтобы подлить себе коньяку.
— Я вас предупреждал… — сказал он, наливая в стакан. — Вы собрались бороться с «Черной лентой», не понимая, что это такое. По вашему разумению, это некие шпионы. Иностранные агенты. А на самом деле огромная часть Дефензивы — и есть «Черная лента». Нашей стране осталось жить недолго, и защищать ее будут только отмороженные патриоты типа вас. А профессионалы спецслужб лишены этого мусора в головах. Нам не важно, какая власть сменит нынешнюю — любая власть одинакова. Будь это демократы, нацисты или коммунисты. Важна только и именно сама ВЛАСТЬ. И если, как «Титаник», потонет нынешнее государство, то это не означает, что с этим «Титаником» должны утонуть профессионалы спецслужб. Они и есть «Черная лента» — непотопляемые и всем нужные. Дефензива, Гестапо, НКВД — какая разница, где работать специалисту высочайшего уровня, если удовольствие приносит именно работа, а не трескотня пропаганды, в которую верит только маргинальное быдло?
— Так это вы подслушали наш разговор с сыном владельца музея, — произнес, размышляя, профессор. — И вы его потом зарезали его же ножом. И вы убили всех остальных… И того американского мафиози тоже…
— Предатель и убийца, — с презрением бросил Минич, тщетно пытаясь высвободиться от веревок, связывавших руки за спиной. — Вас расстреляют.
— Кто? — удивился Янкович таким тоном, словно говорил с ребенком. — На основании чего? Вот этой фотографии из найденного вами конверта? Да, на фото я, выходящий из какого-то дома. Предположим, меня снял некий давно разыскивавшийся полицией преступник, зарезанный неизвестно кем и выдававший себя, как вы сейчас, за полицейского. Ну и что с этого?
Он помахал перед носом журналиста снимком и порвал его на мелкие клочки.
— Даже если бы вы могли что-то кому-то рассказать… — продолжил офицер контрразведки, — а вы этого не сможете… Так вот даже если бы вы что-то могли кому-то рассказать, то вам бы ответили, что я провожу секретную и чрезвычайно важную операцию по внедрению в среду стратегической германской разведки. А исчезнувшие люди — подчеркиваю, исчезнувшие, а не убитые — это враги нашего государства. Они исчезли — и точка на этом. Как исчезните и вы. В докладе я напишу, что вы сбежали в Германию после контактов с немецкими агентами в Лошицком замке. Свидетелей достаточно… Кроме того, у меня есть магнитофонная запись нашего с вами разговора, пан профессор, в котором вы признались, что Отто Клаус предлагал вам дом в Рейхе и огромную сумму в немецких марках. Даже если вашим исчезновением займется полиция, дело в любом случае передадут в мои руки.
— Логично… — кивнул Дайнович. — У вас все схвачено, все предусмотрено. И много ли таких, как вы, агентов «Черной ленты» в Дефензиве?
— Не ваше дело! — оскалил зубы офицер. — Нас вполне достаточно, чтобы наша страна проиграла войну с минимальными потерями населения. Так что наши цели исчерпывающе гуманны. Но хватит лирики…
Он допил коньяк и поставил стакан на саркофаг Ленина.
— Выражаю вам благодарность фюрера за то, что помогли найти чашу Ягайло. Собственно говоря, поэтому я с вами и возился. Ну, а ждал я вас здесь вовсе не из-за этого конверта с моей фотографией — такие мелочи меня мало волнуют. Я вас тут ждал, чтобы получить ответ на один маленький вопрос. А вопрос такой. Где крест Витовта?
Последняя фраза была произнесена так громко и с такой властной и ледяной интонацией, что Алесь против воли сжался, словно побитая собака. Он знал, что сотрудники спецслужб умеют использовать голос для манипуляции сознанием допрашиваемого, но впервые ощутил это на себе.
Офицер контрразведки встал перед ним на расставленных ногах, руки в карманах брюк, с опущенным к нему лицом. Теперь он словно вырос до потолка, казался великаном и явил свою истинную суть того, что скрывал все это время: суть палача и убийцы. Его слова казались гвоздями, которые кто-то молотком загоняет в самую душу:
— ПОКАЗАТЬ МНЕ ГЛАЗА!.. ГДЕ КРЕСТ?.. ПОКАЗАТЬ ГЛАЗА!..
От его голоса так зазвенело в ушах, что Минич невольно зажмурился и отвернул голову. Его не били, нет, но он — вот странно! — ощущал себя уже избитым чуть ли не до потери сознания. Алесь понимал, что это не так. Но великан, стоящий перед ним, словно влез ему в голову своими пальцами. Наверно, этому учат у них в контрразведке… Или вот таких находят…
В допрос вмешался профессор:
— Крест, судя по словам Эльвиры Роуз, у американского мафиози по кличке Кот. Это некий Томаш Томашевский, которого мафия послала найти певицу с ее пропавшими контрабандными бриллиантами. Но, пан убийца, вы же этого Кота сами и убили. Ночью, в замке.
Ян Янкович снова превратился в обычного человека и, сощурив глаза, внимательно посмотрел на профессора.
— Не надо играть со мной в игры, — холодно сказал сотрудник Дефензивы. — Мы проверили этот след. Ничто не подтверждает, что крест попал в руки Кота.
Он подошел к стулу, на котором сидел связанный Чеслав Дайнович, и наклонился перед его лицом.
— Вы полагаете, что задели меня, назвав «паном убийцей»? Нет. Я таковым и являюсь. Но вот пытать я не люблю. Когда-то этим занимался. Но всякие моча, кал, кровь, сопли, прочее… Я, знаете ли, пан профессор, эстет. Не люблю эти побочные выделения при допросе с пристрастием. Поэтому я сейчас приведу нашу общую знакомую Хельгу Штраус. У нее есть чудесное средство — сыворотка правды. Один укол — и вы все нам расскажете.
И Янкович ушел, бросив напоследок взгляд на Алеся — как удав на кролика
— Имеется, пан профессор, две новости, — сказал журналист, когда стихли вдалеке шаги офицера Дефензивы. — Как в анекдоте: одна плохая, а другая хорошая.
— Забавно послушать, — ответил Дайнович, оглядывая комнату.
Надо было срочно придумать, как развязаться от веревок, которыми они были по рукам и ногам привязаны к стульям.
— Плохая новость: мы связаны так, что развязаться не получится. Этот гад умеет связывать.
— Похоже, что так, — профессор попытался подпрыгнуть на стуле, но тот даже не шевельнулся. — А какая хорошая новость?
— Со мною мой револьвер. Янкович его не нашел, когда нас тут связывал. Я специально одел гольфы, там и оружие — прямо под коленкой правой ноги.
— Очень разумно, — ответил Дайнович. — Но пока бесполезно. Если только вы, мой друг, не умеете стрелять ногами…
И тут они услышали шаги — кто-то спускался в подвальный офис музея. И это был не Янкович. Так могли стучать только женские каблуки.
— Ну, вот и Хельга Штраус… — сказал профессор.
Но он ошибся.
В комнату вошла Эльвира Роуз. На ней было узкое красное платье с глубоким декольте, маленькая шляпка, лакированные алые туфельки. В глазах испуг, пухлые накрашенные губки раскрыты в немом вопросе. Увидев Алеся, она вскрикнула и бросилась к нему.
— Зачем ты пришла? — нахмурился Минич. — Посмотреть, как нас станут пытать? Предательница… Ты хотела меня убить, дрянная кукла…
Певица отвесила ему пощечину, а потом страстно поцеловала в губы, обвеяв ароматом французских духов.
— Глупенький… — прошептала она. — Мне жалко, что так вышло… Я поняла, что ты мне нужен… Прости меня… Я пришла тебя спасти…
Она стала торопливо распутывать веревки, которые связывали руки журналиста, и так волновалась, что не могла найти нужный конец.
— У нас очень мало времени… — говорила скороговоркой Роуз. — Этот страшный человек из Дефензивы вот-вот вернется, он пошел за немцами. Те ждут его в машине через два дома отсюда… И очень хорошо оказалось, что вы на самом деле полицейские… Я сдаюсь полиции, то есть вам… Тебе, мой милый… Делай со мной, что хочешь…
— Никакие мы не полицейские, — поморщился Алесь. — Мы одолжили форму и машину, это конспирация и бутафория. Но хотелось бы узнать, ты-то что тут делаешь?