— Да, командир! — ответили мы.
Мы не стали прятаться и тронулись прямо по дороге, поедая то, что захватили с собой.
Селение казалось опустевшим.
— Перевесь автомат за спину! — сказал Президент, когда мы услышали рокот мотора.
Мы шли дальше, откусывая лепешки и ветчину.
Когда машина остановилась, Президент очень быстро выхватил автомат из-за спины и начал стрелять сначала в лобовое стекло, а потом, быстро обегая машину, по дверям. Я запутался в ремне и не смог выстрелить ни разу.
Президент открывал двери, возле каждой сидел мертвый полицейский, и только один дышал, расчесывая себе грудь.
Я хотел в него выстрелить, но мой автомат не стрелял.
— Президент, у меня сломался автомат, — пожаловался я.
— Вставь другой рожок, у тебя кончились патроны, — сказал он и выстрелил сам раненому в скулу. После выстрела у человека осталась только верхняя челюсть и язык. Все это выглядело так, словно он собрался похлебать воды как собака.
У трех полицейских мы нашли пистолеты. Один я взял себе, другой — Президент, а третий мы решили отдать Господу Видней.
Когда мы вернулись к больнице, там уже разожгли костер и готовили то, что нашли в подвале.
По коридору больницы ходил Господу Видней и мычал, растирая свой шрам на щеке.
Я дал ему пистолет и рассказал, что случилось на дороге, смолчав про свой ремень. Господу Видней кивнул и опять скривился, мыча. Я спросил, что с ним. Господу Видней ответил, что у него болит зуб и он ищет живого врача.
Мы поискали вдвоем, но таких врачей не было.
У костра на улице один из недоростков рассказывал про крупных змей, которые глотают противопехотные мины — они небольшие и круглые, как шарики из маниоковой муки. Такая змея, говорил недоросток, заползла как-то во двор, местный старик захотел убить ее мотыгой и взорвался.
Все захохотали. Даже Господу Видней, который одну за другой глотал свои таблетки, сначала засмеялся, а потом закашлялся.
На следующий день мы вернулись к своей базе той же дорогой. Тот, что упал в обморок, так и лежал в траве, но теперь у него из ноздри в ноздрю ползали муравьи.
Недоростки принесли с собой несколько мешков лекарств и передали их майору, который заехал к нам вечером. Быть может, там были лекарства, нужные моей матери.
Так в течение месяца мы приходили еще в несколько селений, где всякий раз не оставляли никого живого, чтобы никто не пожаловался на нас.
Помню, одна женщина, учительница зверьков, просила дать ей жизнь, и мы предложили ей съесть ее собственные волосы. Она долго глотала их, ее рвало, потом опять глотала и задыхалась, но так и не справилась.
В другом селении мы освежевали застреленную Президентом дикую козу, и недоростки стали спорить — так ли все у человека внутри, как у козы, или нет. Тогда Президент пригнал из одной хижины еще не убитого человека. Мы застрелили и разрезали его. Долго сравнивая, смотрели в животы, но ничего не поняли и стали есть козу.
Еще помню, как, возвращаясь из одного селения, мы вышли на каменную дорогу и увидели маленький магазин. Зашли туда, и там спала продавщица. Чтобы разбудить ее, мы выстрелили по бутылкам. Это было смешно.
Однажды, после приезда майора, Господу Видней сказал, что нам необходимо втроем отправиться в одно селение, но никого не убивать, а ждать там, пока не придут „голубые каски“. Когда они придут, нам нужно будет украсть одного из солдат. Так велел майор.
Наверное, сам майор не хотел ссориться с „голубыми касками“. Или, возможно, боялся, что у больших солдат не получится сделать то, что могут сделать недоростки.
В любом случае мы пришли в ту деревню спустя три дня.
Из оружия при нас были только пистолеты, те самые, из полицейской машины.
Господу Видней нашел старейшину и сказал ему, что мы из деревень, которые сожгли повстанцы, и хотим ненадолго остаться здесь, а потом уйти в город. Господу Видней передал старейшине подарки, которые мы принесли с собой, и он позволил нам остаться.
Нас пустили в пустую хижину. За недолгое время я успел отвыкнуть от глиняных полов, стен из плетеного тростника и темных камней очага.
На второй день старейшина велел прийти к нему и долго расспрашивал, в каких деревнях мы выросли. Президент говорил правду, и я правду, а правду ли говорил Господу Видней, мы не знаем. Но старейшина никого не поймал на лжи.
„Голубые каски“ прибыли на пятый день: уже подустав их ожидать, мы случайно встретили на дороге их джип.
На улицу вышел офицер и сказал нам на плохом языке, но громко:
— Мне нужен главный, отец, старый мужчина, мать народа, сын бога…
— Мать народа, сестра воды, жена верблюда, дочь кукурузы, — негромко передразнил офицера Господу Видней. — Придурки. Кого вам надо, старосту?
Мы провели их к деревне.
— Это мы приехали на большой черной машине, и у нас здесь миссия, — все так же громко пояснил старейшине офицер, делая широкий жест рукой.
— На „ниссане“ вы приехали, — сказал Господу Видней, но старейшина сделал знак, и нам пришлось отойти подальше.
Взвод „голубых касок“ зачистил всю деревню, обыскал жителей, свои пистолеты мы хорошо зарыли. Минеры проверили округу миноискателями, сверху полетал вертолет.
И только тогда явились остальные.
Здесь, на перекрестке нескольких дорог, вблизи от города, в месте, где ожидалась большая стрельба, миротворцы разбили лагерь. Они расставили везде посты и устроили контрольно-пропускной пункт на въезде в селение. Подогнали большую машину и выложили из плит блок-пост. Протянули колючую проволоку. Попрятали в траве за колючкой шумовые растяжки.
Мы сидели то здесь, то там, играя во всякие игры, только что не в кукол. Это было очень смешно.
Все у нас получилось хорошо, но подвел я, когда разделся, чтобы умыться. Наколотый у меня на груди автомат Калашникова увидел один житель. Он сразу отправился к старейшине.
Я побежал к Господу Видней и сказал ему о случившемся.
— Старейшина больше боится белых людей, чем повстанцев, — сказал Господу Видней.
Мы решили играть в песке неподалеку от большой палатки, где находились главные офицеры „голубых касок“.
Через час к палатке пришел человек от старейшины.
Президент с лицом плачущим, глупым и полным отчаянья вцепился ему в одежду. Я даже не заметил, когда он успел показать человеку старейшины пистолет.
— Наш младший брат очень боится людей с оружием, — поспешно объяснял Господу Видней солдату у палатки. — Повстанцы расстреляли его родителей. Теперь он везде ходит со своим духовным наставником, иначе от ужаса у него начинаются припадки.
— Да-да, — сказал солдат, улыбаясь. — Конечно, пусть тоже зайдет со своим наставником.
— Не бойся, мальчик, — сказал солдат Президенту и погладил его по голове. Президент исхитрился и поцеловал гладившую его руку.
Человек от старейшины попытался что-то прошептать часовому, но тот не разобрал его шепота и еще раз повторил, раскрывая полог палатки:
— Идите вдвоем, идите! Мы же миротворцы!
В палатке, рассказал нам потом Президент, человек от старейшины долго мигал офицеру и дергал лицом.
— Что вы хотите? — повторял офицер. — Что вы хотите?
В конце концов, человек от старейшины попросил у офицера кока-колы, и офицер выгнал его, ужасно ругаясь.
Мы проводили человека до хижины старейшины и остаток дня провели там. Старейшина никуда не выходил и никого больше не отправлял к „голубым каскам“.
Вечером, когда солдат у палатки сменился, Президент подбежал к нему и позвал, указывая куда-то. Солдат снял каску и, вытирая пот, пошел вослед за Президентом, ежеминутно спрашивая:
— Что случилось, эй? Что? Парень?
Господу Видней едва не сломал солдату затылок тупым концом мотыги.
Колючую проволоку мы перекусили заранее, а Господу Видней снял растяжки, он умел.
Усевшись в спрятанную лодку, мы сплавились вниз по реке.
На базе „голубую каску“ посадили в подвал и кинули ему банку консервов.
От страха он забыл наш язык и что-то быстро говорил на своем. Его язык мы не понимали и все время передразнивали пленного.
Господу Видней насыпал нам таблеток и выдал бутылку мартини — мне мартини нравилось больше, чем виски.
Вскоре мы стали очень веселы, я переоделся в три свои рубашки и четвертую завязал на животе, а Президент, наконец, показал всем свою татуировку.
— Это моя мать, — говорил он. — Белая женщина Анжелина.
Мы соглашались:
— Да, мать! Но она же черная.
— Она белая, — сердился Президент.
— Почему белая, — смеялись мы, — если она черная, — и тыкали ему в черную грудь с изображением Анжелины.
Когда, как обычно на двух машинах, приехал майор, он сразу начал кричать:
— Надо вернуть его! Вы все сделали не так!
— Что мы сделали не так? — спросил Господу Видней. — Ты просил привезти „голубую каску“ — вот он сидит в подвале и пытается открыть консервы руками. А вот его голубая каска, — и Господу Видней бросил каску на землю.
— Я не просил никого привозить! — закричал майор и ударил каску ногой.
Похоже, у него были неприятности.
— Господу видней, — ответил наш командир, шрам на его лице стал совсем некрасивым.
Человек в красивой форме уехал, и тогда Господу Видней научил нас, что такое браун-браун. Это смесь кокаина с порохом.
Я взорвался, а потом расцвел, как тысяча тех цветов, которые умеют ловить мух своими лепестками.
Мы вывели „голубую каску“ за базу, вырыли яму и, опустив его вниз головой, закопали, оставив торчать ноги по колено.
Господу Видней снял с одной из ног „голубой каски“ тяжелый ботинок, затем влажный черный носок и пощекотал ногу. Нога дрожала так, как будто закопанному было щекотно.
Он смешно и долго шевелил ногами. Мы так и не устали смеяться, пока он шевелил.
Господу Видней присел рядом и спросил:
— Ну что там видно? Расскажи, это правда, что деревья шевелят корнями, будто хвостами?
Потом он сказал:
— Не отвечает. Значит, и под землей Господу видней, — и вылил на застывшую ногу „голубой каски“ остатки мартини.