Я поднялся и, не глядя на Алю, уселся за крутящийся стул у компа. Вдавил мягкую, как глаз, кнопку включения. Аппарат загудел, экран моргнул и поприветствовал пользователя.
На экране у нее, конечно же, были цветы. Прямо в лицо вся эта охапка вываливается каждый раз.
Поскорее вызвал Интернет.
— Ты со мной не разговариваешь, может быть?
Какое уместное «может быть». Может быть, не разговариваю. Вероятно. Имеет смысл предположить. Сделать допущение.
— Я дождусь ответа?
Погода меняется к лучшему, сообщили мне. Завтра +38, послезавтра +34, в конце недели +27, хотя кто знает, кто знает. Солнышко нарисовано, и рядом с ним тучка, из тучки капли. Что бы это значило.
— Ты не считаешь, что нам нужно поговорить? — спросили меня.
Идеальный способ выяснить степень пошлости твоей женщины — увидеть ее в крайнем раздражении. И еще — послушать, как она говорит о плотских утехах. Впрочем, с этим Аля справлялась хорошо.
…Так, о чем я?.. Что-то нужно было сделать…
Набрать в поиске «оральный секс» и щелкнуть по надписи «Картинки» или подождать, пока Аля выйдет?
Выйди, Аля.
Стои́т.
Тогда посмотрим, что у нас в новостях.
…Министры финансов… Финансы министров…
О, ты смотри! «…Велемир Шаров посетил колонию для малолетних преступников…»
Поискал курсор, он метнулся вверх, вниз, наискось… я постучал брюхом мышки о коврик, нетерпеливо надавил на новость.
Вэл, все такой же, как тогда, на школьной линейке, нарисовался в окружении полицейских людей, кирпичных стен, внизу отметилась красивая морда овчарки, профиль.
Аля подошла, присела рядом на корточки. Я все время думал раньше: когда она вот так делает, у нее что-то происходит с половыми губами, они как-то смещаются или лежат как лежали?..
— Я ведь хочу тебе помочь, — сказала она таким голосом, будто набрала полную грудь воздуха и говорит не выдыхая.
Какое смешное слово «ведь». Совершенно бессмысленное и на вкус как медяк.
— В смысле? — спросил я, перебирая губами новостную сводку: «…встретился с руководством колонии… озабочен состоянием инфраструктуры… планирует посетить ряд интернатов и детских домов для трудных подростков…»
— Интернаты и детские дома для трудных подростков! — повторил я, повернувшись к Але и глядя ей в глаза. — И колонии!
Аля погладила меня по ноге, даже чуть выше, чем по ноге, мизинцем даже совсем не по ноге.
Бережно прихватив ее затылок ладонью, поцеловал Алю в лоб и положил ногу на ногу.
Зря я все-таки снял джинсы. В трусах как-то совсем беззащитно себя чувствуешь.
— Ты занят? — спросила Аля.
Какие-то знакомые слова она говорит все время.
— Нет-нет-нет, совсем не занят, — сказал я быстро. — Мне просто нужно сделать один звонок. Где мой телефон? Ты не видела мой телефон?
— Видела, — ответила она негромко, с такой интонацией, что мне совсем расхотелось выспрашивать у нее, где именно она его видела.
Зло ходил по квартире, в десятый раз шевеля ее вечные косметички, тяжелые гребни, розовые расчески, вскрытые упаковки салфеток, потрогал большим и голым пальцем ноги ботинки в прихожей, поднял и поставил чашку на кухне, посмотрел в закипающий суп, который я сам сварил вчера, — могла она кинуть телефон в кастрюлю?..
…так бы и ходил туда-сюда, но телефон зазвенел где-то на полу, из той комнаты, где осталась Алька…
Когда я вошел, она сама сидела за компьютером и разглядывала какие-то цветочные залежи. Цветы выглядели тяжелыми и сырыми, как куры на прилавке.
Схватил трубку, там обозначился Милаев.
— Мы вчера не договорили. Ты просил о встрече? — спросил он не без некоторого раздражения.
— Да-да, уже подхожу, — самому себе неприятной скороговоркой пробубнил я и поскорее отключился.
Так, сначала джинсы. Я начал надевать их полулежа, потом привстал на колени, затем поднялся на ноги и окончательно обрядился, слегка подпрыгивая.
Конструктор я оставлять побоялся; к счастью, Аля не оглядывалась, поэтому я торопливо рассовал его по карманам. Глубоко в карманы детали не пролезали и поэтому скопились в самом верху, вздувшись.
— Скоро приду, — сказал я Але.
Рука ее застыла на мышке в таком напряжении, словно Аля раздумывала: щелкнуть курсором, чтоб меня взорвало, или сдержаться.
Поймал машину, а все никак не мог вспомнить, в каком кафе мы забились с Милаевым.
А!
…он, после своего рассказа, африканскую кухню обещал мне показать. Где только эта кухня располагается…
Перезвонить ему и спросить: «Максим, я подъезжаю, только не знаю, куда именно».
Во внутреннем кармане загудело, я сунулся, извлек телефон, опять Милаев. Настроился, что он меня сейчас начнет отчитывать, но тот, напротив, приветливо уточнил:
— Я здесь на втором этаже… Кафе «Сомалийские пираты» на Мясной, помнишь?
— Конечно-конечно, мы же договорились.
В фойе кафе стоял приветливый негр со шрамом на щеке.
«Ужас какой, — подумал я, — что у них, без шрама негра не было?»
Потом подумал, что для кафе с таким названием парень со шрамом очень даже подходит.
Если б у него не было половины лица, совсем было бы хорошо. Входишь — и тебя встречает лоб с глазами и верхняя челюсть, а под ней большой красный язык свисает.
В зале три негритянки исполняли стриптиз, почти уже без одежды. Их нагота была так естественна, что я поначалу даже не прилип к ним взглядом.
Когда свет приглушали, негритянок было совсем не видно, только их трусы.
— Нет, пойдем отсюда, пойдем, — ласково подхватил меня под руку Милаев. — А то тут никакого разговора не получится.
Мы уселись за ширмой, откуда трусов не было видно. Я подглядывал в щель, иногда вроде что-то мелькало такое, но потом выяснялось, что это бликует пустой поднос, когда официант прижимает его к груди.
— Закажешь чего-нибудь? — спросил Милаев.
Он-то сам себе уже все заказал, и съел, и запил. Африканские губы его поблескивали, словно намазанные кремом.
— Чай, чай, чай, — сказал я.
— Три чая? — пошутил Милаев. Граммов триста выпил уже, судя по шутке.
Он себе попросил еще коньяка и лимон. Зарплата, что ли, у него сегодня.
— Ну и что ты думаешь? — на ощупь вступил я в разговор.
Мне чай принесли без лимона. Я взял дольку с блюдца у Милаева, побултыхал ею в своей чашке и вернул на место. Милаев безропотно съел ее, горячую, вместе с кожурой. Если б так сделала Алька, я б ее поцеловал в лимонный рот.
— Я не думаю, в мои обязанности это не входит, — сказал Милаев, скаля хорошие зубы. — У нас думает Шаров.
— Ты догадываешься, о чем он думает?
— А ты? — вопросом на вопрос ответил Милаев и налил себе еще коньяка.
Я пожал плечами, Милаев с лукавым недоверием смерил меня взглядом.
— Хорошо, я скажу, что думаю, — ответил он. — А потом ты скажешь, что думаешь о том, что я думаю.
Я приподнял чашку и качнул ею в воздухе в том смысле, что да, да, да, согласен — видите, как согласно качается мой чай, чай, чай.
То, что начал говорить Милаев, утвердило меня в опасениях, что мой собеседник навзничь пьян, хоть и сидит на стуле.
Он сказал, что Шаров понимает, сколь огромна его роль на путях Божьего промысла. Тут я поставил чашку и отодвинул ее подальше, чтобы не уронить.
Едва ли, думая о Боге, он чувствует себя так же, как все мы, — слепцами, отыскивающими на ощупь грудь, грешниками, и не надеющимися на спасение, — о чем-то таком продолжил Милаев.
Услышав про грудь, я опять скосился в проем ширмы и даже смог рассмотреть блеснувшие трусы, которые располагались в воздухе так, словно негритянка ходила по сцене на руках.
Самое интересное пропущу тут с этим богословием.
Потом трусы начали быстро сползать, взлетели в воздух и вдруг пропали, словно их кто-то проглотил. Кажется, большой зверь зашел на сцену и съел танцовщицу.
— Нет, у Шарова, думаю, все иначе, — сказал Милаев, и я с трудом вспомнил предыдущую фразу своего собеседника. — Он знает, что делает, и делает это потому, что ему — сказано.
Я осторожно потянулся к чашке, но едва Милаев начал свою следующую фразу, тут же вернул руку назад.
— Ты думаешь, почему у нас не решают проблемы беспризорников? У нас хватило бы сил отправить их всех поголовно учиться в Оксфорд, обеспечив лучшим пансионом на время обучения. Это все шаровские инициативы: их умышленно держат в городских джунглях — здесь у них есть наилучший шанс проявиться. За ними идет постоянное наблюдение, куда большее, например, чем за этими дурнями из оппозиции. Что Шарова волнует более всего? Количество оставшейся в нашей земле нефти? Ситуация с горскими народами? Курс валют? Нет! Знаешь, что первым делом он изучает утром? Сводки о подростковой преступности!
— Зачем? — Я помолчал и спросил еще громче: — Зачем?
— Никто не станет спорить, что у этого человека звериная интуиция, — сказал Милаев. — Отсюда ответ: зачем-то.
Милаев взял с блюдечка на столе лимонное зернышко и стал катать его в пальцах.
— Ты знаешь, что Шаров всерьез воцерковленный человек? Что он с духовником общается больше, чем с президентом?.. Может быть, он хочет набрать самых отмороженных и отправиться с ними в крестный ход до Иерусалима. Кто знает! Сам спросил бы.
Не зная, что ответить, и боясь спугнуть Милаева, я просто облизнул губы.
— Вот я тебе рассказывал про этих африканских недоростков, которые захватили нашу бывшую базу и перебили основное подразделение повстанцев, — Милаев расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки. — Может, самое важное даже не в том, что они безбашенные, а в том, что самому старшему там не было и двенадцати лет! Никто из них еще ни разу не пролил семя! И вот дети, не излившие семя, убивают всех, кто излил или принял его! Девою мы все согрешили! А Бог наш не был с женщиною! Ты знаешь, что Шаров не просто соблюдает все посты, но и плотски не живет с женою? Что он истинный аскет?
— Не выглядит таким, — сказал я тихо.
— А вот так, — ответил Милаев, не глядя на меня.