антесом была также дуэлью между кристальной русской прозой начала XIX века и Бальзаком, «новой» французской литературой, которая не была принята Пушкиным до конца. Через 30 лет поумневшие, образованные и бедные деньгами, но богатые идеями, уже русифицированные, уже «Раскольниковы», «дантесы» снова вернулись в Петербург и снова совершили убийство.
Серена Витале
Письма Жоржа Дантеса Якобу ван ГеккеренуПеревод с французского Маргариты Писаревой
Ровно за три года до того дня, когда Пушкин получил вызов на дуэль от барона Жоржа Геккерена, 26 января 1834 года, поэт впервые упомянул его в своём дневнике под именем, которое тот носил, появившись в России: «Барон д'Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет». Таков был первый словесный выпад Пушкина по адресу своего будущего противника, а пока новоявленного кандидата в кавалергарды. Нужно быть человеком той эпохи или основательно вжиться в неё, чтобы вполне оценить это случайное замечание Пушкина. Дорога в гвардию открывалась далеко не каждому, тем более сразу с офицерским чином. Хотя бы кратковременное юнкерство было обязательной ступенью перед производством в офицеры даже для представителей самых знатных русских фамилий. Пушкин ошибся: в гвардию приняли сразу только одного Дантеса, маркиз де Пина был зачислен в армию. Шуанами, как именует их поэт, называли роялистов, участников вандейского восстания 1793 года во Франции в поддержку свергнутой монархии. Основу движения составляли крестьяне, действовавшие партизанскими методами и преимущественно ночью. Отсюда происходит и их прозвище — от французского chouette — сова. Шуанами стали называть и тех, кто, оставшись верен свергнутому Карлу X Бурбону, объединился в 1832 году в Вандее вокруг невестки короля герцогини Беррийской. Среди них был и воспитанник Сен-Сирской военной школы в Париже барон Жорж Шарль Дантес, сражавшийся во время июльской революции 1830 года на площади Людовика XV против восставших. Ему было в ту пору восемнадцать лет. Родившийся в феврале 1812 года, он был ровесником Наталии Гончаровой, появившейся на свет во время Бородинской битвы. В дни июльского восстания во Франции Пушкин, только что помолвленный с Гончаровой, пребывал в радужном настроении, но вскоре оказалось, что с первой попытки соединить с нею свою судьбу ему не удастся.
8 сентября 1833 года — по новому грегорианскому календарю в Натальин день — барон Жорж Дантес прибыл в Россию. В этот день Пушкин, бывший далеко от Наталии Николаевны, в Казани, пишет ей письмо, начиная его обращением: «Мой ангел, здравствуй». Между прочим он замечает: «Погода стоит прекрасная, чтоб не сглазить только». Известно, что Пушкин был очень суеверен. Верил он и в предсказание цыганки, что будет убит «белым человеком». Блондин и приверженец белого королевского стяга Жорж Дантес по одной из версий явился в Россию в свите голландского посланника барона Якоба Борхарда ван Геккерена де Беверваарда, возвращавшегося из отпуска в Петербург. Они познакомились якобы по пути в Россию в маленьком городке, где остановились в одной гостинице, и посланник взял Дантеса под своё покровительство. Его связям, а также рекомендательному письму прусского принца Вильгельма, будущего германского императора, брата императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая I, Дантес обязан своим поступлением в гвардию.
Весною 1835 года барон Геккерен начинает хлопоты об усыновлении Дантеса, для чего почти на год покидает Россию. Именно к этому времени относятся публикуемые письма Дантеса к Геккерену. О существовании этих писем пушкинисты знали давно: не могли не переписываться два человека, ставшие столь близкими друг другу. Особый интерес должны были представлять, в первую очередь, письма Дантеса из Петербурга, из гущи событий, когда в отсутствие Геккерена он начинает ухаживать за Наталией Николаевной. Пушкин, которому понравился остроумный и весёлый француз, сам ввёл его в свой дом. Он познакомился с ним летом 1834 года, когда из-за отъезда Наталии Николаевны вёл холостую жизнь и обедал в ресторане Дюме, где столовался и Дантес. Так начинал завязываться узел отношений Пушкина с Дантесом, разрубленный поединком на Чёрной речке.
В 1946 году французский исследователь Анри Труайя опубликовал фрагменты двух писем из тех, что ныне представлены читателю. В 1951 году известный пушкинист М. А. Цявловский перевёл эти два отрывка и, сопроводив комментариями, напечатал в девятом томе альманаха «Звенья». С тех пор они вошли в обиход пушкиноведения, и ни одна работа, хоть как-то затрагивающая события вокруг дуэли Пушкина с Дантесом, не обходилась без обращения к этим письмам и к их зачастую головокружительным интерпретациям. Эти два фрагмента писем от 20 января и 14 февраля 1836 года, вырванные из общего контекста остальных посланий Дантеса Геккерену, создавали поле, открытое для самых разнообразных заключений. Отдала им дань и Анна Андреевна Ахматова, опровергнув на их основании мнение автора знаменитого труда «Дуэль и смерть Пушкина» П. Е. Щёголева, полагавшего, что историю увлечения Дантеса Наталией Николаевной следует вести с осени 1834 года. В этих двух письмах Дантес сообщает о своём увлечении как о новости, называя его «новой страстью». Имя «самого прелестного создания в Петербурге» Дантес не называет из опасения, что письмо может быть перлюстрировано. Рыцарственность, проявленная в данном случае, также была подвергнута сомнению. Во всех смыслах эти письма произвели сенсацию. С. Л. Абрамович, автор ряда исследований, посвящённых последним годам жизни поэта, цитируя первое из них, писала: «В своё время, когда эти два письма Дантеса — это и следующее — были опубликованы, они произвели ошеломляющее впечатление, так как впервые осветили события „изнутри", с точки зрения самих действующих лиц. До тех пор об отношениях Дантеса и Наталии Николаевны мы знали лишь по откликам со стороны» (Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году. Л. 1984. С. 10).
Как теперь ясно, между этими двумя письмами было ещё одно: от 2 февраля 1836 года. Оно вводит весьма существенный мотив во всю историю отношений Дантеса и Наталии Николаевны: мотив готовности молодого француза, действительной или мнимой, следовать советам своего старшего друга. «Я последую твоим советам, ведь ты мой друг, и я хотел бы излечиться к твоему возвращению и не думать ни о чём, кроме счастья видеть тебя и радоваться тому, что мы вместе».
Как свидетельствует С. Витале, Анри Труайя получил от правнука Дантеса полный текст двух писем, но напечатал только их фрагменты, к тому же с ошибками, породившими много нелепых толкований. Н. А. Раевский в книге «Портреты заговорили» писал, к примеру, что «виновность Натали после публикации двух писем Дантеса доказана бесспорно». В свою очередь, И. М. Ободовская и М. А. Дементьев даже подвергли сомнению подлинность писем: «Можно предположить, что письма Дантеса написаны много лет позднее и оставлены им среди бумаг „для оправдания потомством"» (Ободовская И. М., Дементьев М. А. Вокруг Пушкина. М., 1978. С. 111. Далее — Вокруг Пушкина). Подобные заключения сродни широко распространённому мифу о кольчуге Дантеса и разве что указывают на отсутствие у их авторов каких бы то ни было представлений о кодексе дворянской чести. Семён Ласкин, автор книги «Вокруг дуэли», несмотря на то, что видел эти письма в архиве барона Клода де Геккерена, на основании знакомства с фрагментами двух из них высказал совсем уже странное соображение о том, что предметом страсти Дантеса была вовсе не Наталия Николаевна, а Идалия Полетика.
В своё время никому не известный Николай Маркович Колмаков, студент Петербургского университета, встретив Пушкина на Невском проспекте, обратил внимание на отсутствие пуговицы на бекеше поэта. Из этого он сделал глубокомысленный вывод о том, что «около него не было ухода». Недостающая пуговица явилась символом такого рода поверхностных суждений. Из-за отсутствия документов и писем, а также в силу полярных пристрастий пушкинисты стремились обелить или, наоборот, очернить жену поэта. Всё это сказалось при оценке тех фрагментов, которые опубликовал в своё время Анри Труайя. Только доступ ко всем письмам, хранящимся у потомков Дантеса, дал возможность со всею полнотою проанализировать как тексты писем, так и уточнённые теперь факты, касающиеся последних лет жизни поэта.
Перевод писем на русский оказался затруднён в связи с тем, что язык оригинала сбивчив, подчас бессвязен и далёк от литературной грамотности. Ради выявления смысла переводчик вынужден был иногда отходить от скрупулезной идентичности. Однако чрезмерное выглаживание авторской стилистики мы сочли неоправданным.
Общее число писем Дантеса к Геккерену — двадцать пять. Первое помечено 18-м мая 1835 года, последнее даты не имеет, но датируется нами 6-м ноября 1836 года исходя из сопоставления контекста письма с известными событийными вехами тех дней.
Первое из писем написано вскоре после отъезда Геккерена из Петербурга и представляет собою ответ на письмо посланника Дантесу. Посвящённое прежде всего воспоминанию о проводах Геккерена до Кронштадта и собственному возвращению обратно в Петербург, это письмо задаёт общий и в дальнейшем неизменный тон остальным письмам. Уверения в преданности и любви к Геккерену, выражения благодарности за сделанные им подарки перемежаются светскими сплетнями, полковыми новостями, в которых особое место занимают заботы и связанные с ними волнения по поводу собственной карьеры. Ни единого раза не идёт речь о какой-нибудь прочитанной книге, нет упоминаний и о театральных постановках, а имена актёров французской труппы всплывают в письмах только в связи с театральными скандалами и сплетнями. Ими в полной мере кормит Дантес своего приёмного отца.
Письма вносят дополнительные штрихи в психологический портрет Дантеса, который сложился у нас на основании всех ранее известных фактов и мемуарных свидетельств. Для нас в этих письмах ценно прежде всего то, что они обращены к человеку, с которым Дантес вполне откровенен. Маска светских условностей сброшена, он не встаёт ни в одну из тех поз, которые демонстрирует на людях. Не снимается только одна маска — признательного и любящего друга.