ère et qu'ils payeront dès qu'ils en auront les moyens, je crois que cela serait une duperie de supporter tous seuls la faute dans laquelle mon père a entraîné les miens; je crois que l'on devrait faire usage de cette déclaration qui existe et qui est déposée chez un notaire à Versailles, d'autant plus que ces deux-là se conduisent très mal pour leur mère à laquelle ils ne donnent aucun secours et ne rougissent pas de nous en laisser tout le fardeau. Je trouve que des gens comme cela ne méritent pas d'égards, mais il y a surtout le quatrième, un Monsieur von Genen qui se dit Hollandais et que je te recommande; c'était le rédacteur en chef, et qui a fait la plus belle part dans cette malheureuse affaire. Enfin figure-toi qu'il avait une grande bête de fille de 16 ans qui ne mettait jamais les pieds au bureau et cependant il avait le front de la porter sur le comptes pour mille francs d'appointements par an comme rédacteur à ce qu'il prétendait. Ceci c'est de l'histoire, car pendant que j'étais en pension à Paris c'était chez lui que je sortais, et jamais de la vie je l'ai aperçue dans le malheureux bureau. Il y a aussi une espèce d'homme d'affaires à Paris auquel j'ai écrit plus de dix fois pour avoir les comptes détaillés des mémoires qu'ils nous envoyaient et l'année dernière ma sœur m'écrivait qu'il n'avait pas encore donné de réponse; voilà pourquoi Alphonse doit aller à Paris pour terminer cette affaire; je t'avoue franchement que je ne crois pas mon frère capable d'une pareille mission et j'ai bien peur qu'il n'en soit pour ses frais de route; voilà pourquoi je voudrais que pendant que tu seras à Paris, tu ailles faire quelques visites à ces coquins, persuadé que je suis que tu feras en quelques jours plus qu'il ne pourrait faire dans un an, et puis il restera à la maison où maintenant sa présence sera absolument nécessaire. Quoique je t'aie donné tous ces détails de mémoire, je ne crois pas que je me sois trompé mais du reste tu pourras encore avoir tous les détails de Nanine qui est au fait de tout, quant au service que je te demande pour Paris je le fais sans façon persuadé que tu le refuseras de même si cela devait t'ennuyer.
J'ai une grande nouvelle à te donner et j'espère que tu la communiqueras avec les plus grands ménagements aux miens: la tante de Moscou est morte, et moi je l'ai su par le plus grand hasard ces jours derniers. J'étais dans une société de jeunes gens et remarquant qu'une des mes connaissances était en deuil, je lui demande machinalement qui il a perdu. Voilà qu'il me raconte que c'est sa grande'tante, et avec une quantité d'histoires sur la défunte et à telles enseignes qu'il me semblait de reconnaître le caractère de la chère femme; alors je lui dis: «Mais savez vous mon cher que vous aviez eu une tante qui ressemble furieusement à celle qui me reste à Moscou?» Figure-toi de mon étonnement et du sien après que je lui eus nommé la vieille tante; il m'a dit: «Mais c'est là justement la mienne qui vient de mourir, et jusqu'à présent je ne sais pas si elle m'a laissé quelque chose par son testament, mais ce qu'il y a de plus clair jusqu'à présent dans sa succession, c'est un nouveau cousin dont certainement je ne me doutais pas; mais comme il faut toujours tirer au clair, j'écrirai à Moscou pour avoir une copie du testament».
Figurez-vous mon plaisir, avant hier les Saltikoff sont revenus. Vera plus grosse que jamais et Pierre beaucoup meilleure mine et de meilleure humeur, ayant rapporté pour trente mille roubles d'armes, des choses vraiment magnifiques. Elle m'a fait cadeau d'une très belle pipe en écume de Vienne, je suis vraiment bien aise qu'ils soient revenus car ce sont de bien braves gens.
J'oubliais presque de te donner le résultat de mes démarches touchant la sœur de madame Jouvald.
Voilà ce que j'ai appris: elle avait épousé Monsieur Rouseau qui était entré au service de Russie. Il paraît qu'ils faisaient mauvais ménage ensemble ou bien le mari avait besoin d'argent, mais le fait est qu'il l'a vendue à monsieur Jouvald qui en était très amoureux. Il en a eu deux enfants qui se portent bien, quant à Madame elle est morte l'année dernière; j'ai eu tous ces détails de Linski qui connait beaucoup Monsieur Jouvald et qui l'a vu il n'y a pas un mois. Il était venu à Pétersbourg précisément pour affaires à cause de la mort de sa femme.
Jean vert me charge de te dire qu'il ne t'écrit pas cette fois parce qu'il n'a rien d'intéressant à te mander si ce n'est que l'Empereur à la dernière sortie ainsi que l'Impératrice se sont beaucoup informés de toi et ont demandé quand tu reviendras. L'Empereur a aussi été aimable avec moi et m'a causé pendant un grand quart d'heure au déplaisir d'un grand nombre de personnes qui crèvent de jalousie.
J'aurais encore bien des choses à te dire, mais cela sera pour une autre fois et je t'écrirai dans quelques jours ainsi qu'à Nanine; en attendant dis-leur mille choses de ma part.
Je t'embrasse comme je t'aime.
G. d'Anthès
Je ne sais si tu pourras lire la fin de ma lettre mais je tombe de sommeil et n'y vois plus clair.
Pétersbourg, le 8 Décembre 1835.
[Петербург, 8 декабря 1835]
Любезный друг мой, после последнего твоего письма я почти огорчился из-за того своего, где я вовсю расписывал, как мы с тобой счастливо и прекрасно заживём рядом с Францией, так что ты теперь считаешь, будто я в отчаянии от неудавшейся покупки; успокойся — конечно, как я и писал, жизнь с тобою в такой близости от моих родных стала бы воплощением моего идеала счастья, но, само собой разумеется, прежде всего следовало думать о своей выгоде и чтобы это была удачная сделка. Ведь если бы эта земля, вместо того, чтобы приносить удовольствие и давать доход, сделалась пропастью, без конца только лишь поглощающей, не принося никакой выгоды, она скоро стала бы тяжким бременем. Как ты прекрасно мне доказываешь, доходы не соответствовали бы капиталу, какой необходимо в неё вложить; кроме того, имея наличные деньги, всегда найдёшь способ устроиться с удобством и приятностью. Ну, дело это решённое, и не будем больше о нём говорить, скажу лишь, что всё, что бы ты ни сделал или вознамерился сделать, я неизменно заранее одобрю, так как уверен, что лучше твоего, мой драгоценный, никто не сделает. Написанное чудовищно смахивает на комплимент, но я всегда говорю с тобой от чистого сердца, и сейчас тоже. Прежде чем продолжить, позволь поблагодарить за то, что ты только что сделал для меня и моих близких; это великое дело — прогнать проходимца Делавиллеза[103], которого, кстати, я давно так аттестовывал, только обычно это лишь вызывало гнев отца и ещё усиливало его доверие к этому негодяю. О да, для всей семьи большая удача — избавиться от него, все мы должны быть бесконечно благодарны за это; мало того, что увеличатся наши доходы, но после проверки, которую ты проведёшь, мы сможем точно узнать, каково наше состояние, ведь я до сих пор требую от отца сказать, чем он владеет; кроме того, нас всех потрясло, что папенька без возражений уступил тебе, — вот доказательство его слепого доверия и готовности во всём следовать твоим советам. То, что я сейчас тебе скажу, может быть дурно, и негоже сыновьям судить отца, но коль уж я так думаю, ты тоже это узнаешь: при том, что отец человек безупречно честный и порядочный, он всю жизнь нуждался в руководстве, а это, как понимаешь, неизменно открывало широкие возможности для проходимцев; они вечно роились вокруг него; но всего ужасней говорить и думать, что он всегда находил подобных людей в своей семье и среди близких родственников; сейчас, когда ты гостишь у них и по доброте своей занимаешься нашим имуществом, я поведаю тебе, какие впечатления появились у меня при просмотре наших бумаг, которые отец доверил мне, когда в течение полугода позволил мне немного войти в его дела. Вероятно, сестра расскажет тебе про давнюю историю с газетами, в которую отец бросился очертя голову, несмотря на все доводы матери, прекрасно понимавшей, что он опять станет жертвой какого-нибудь мошенничества; надобно тебе сказать, что восемью годами раньше те же самые люди надули его на сто пятьдесят тысяч франков, да что там, не менее, чем на двести тысяч, потому что именно во столько ему встали все издержки и огромные проценты, которые ему пришлось платить, чтобы добыть такую сумму; да и великолепные земли, которые он вынужден был продать, чтобы удовлетворить кредиторов, принесли ему такой же огромный убыток. И вот, едва покончив с этим делом, он впутывается в другое, опять-таки оттого, что убеждён, будто все люди такие же честные, как он сам; а они его уверили, что пошли на эту спекуляцию, повторяю, на спекуляцию, которая, по их словам, должна была приносить твёрдую прибыль, чтобы заработать сумму, достаточную для возмещения его потерь. Он верит красивым словам и позволяет себя втянуть в неверные дела, ну, а поскольку эти господа давно уже проели свои состояния, отцу пришлось выступать поручителем при получении денег, которые нужно было вложить, чтобы дать ход этому предприятию, и которые со временем якобы должны были принести горы золота. Ну, и произошло то, что мог предвидеть любой здравомыслящий человек: скажи на милость — немецкая газета, издающаяся в Париже! Но поскольку всем им необходимо было жалованье, они, увидев через некоторое время, что дело это безнадёжное, не остановились и продолжали посылать в Германию каких-то людей, якобы для поиска подписчиков. С большим трудом они набрали их около сотни, но вместо того, чтобы, пока не поздно, покончить с этим предприятием — ведь подписки не хватало даже на покрытие типографских расходов, — продолжали до тех пор, покуда отец наконец не заявил, что денег больше не даст; пришлось им расстаться с дойной коровой, но в качестве прощального подарка они объявили, что в кассе дефицит в 50 тысяч франков, и отцу пришлось уплатить; он взял эту сумму в долг у одной дамы в Версале, причём троица эта признала, что каждый из них обязан заплатить четвёртую часть; через некоторое время происходит революция. Один из них, муж мадам Адель (той самой сульцской потаскухи), пускается в любовные похождения, теряет место, оказывается на улице и, вместо того, чтобы выплачивать свою долю, садится нам на шею; другой па