ée prochaine et faire un voyage avec mon père en Italie, voilà que tout est dérangé…». J'espère que tu reconnais à cette phrase ton délicieux collaborateur, qui du reste a eu l'air très piqué de ce que je lui ai posé une feuille de papier sur les dernières phrases de la pétition, et il m'a dit qu'il ne savait pas pourquoi je prenais toutes ces précautions, qu'il n'avait pas l'habitude de s'occuper de ce que ne le regardait pas.
Voilà encore une nouvelle histoire qui s'est passée à notre régiment et qui fait furieusement du bruit.
Nous avons été obligés de chasser du régiment Thisenhausen, le frère de la comtesse Panin, ainsi que Novosilsoff, un officier qui venait d'entrer au régiment. Ces messieurs avaient fait une espèce de dîner de corps avec des officiers d'infanterie et une fois pris de vin, ils se sont disputés et appliqués des soufflets. Les gaillards, au lieu de se brûler la cervelle, se sont embrassés et raccommodés et ont tenu la chose secrète. Mais enfin le pot-aux-roses s'est éventé, cela est venu à notre connaissance et aussitôt ils ont été expulsés et le Grand Duc [les] a fait passer à l'armée avec le même grade, ce qui doit être très flatteur pour le corps d'officiers où on les envoya.
J'ai aussi une fort mauvaise nouvelle à te donner. Il paraît que lorsque nos trois années seront expirées dans la maison Vlodek, il faudra déménager, car ce sont les Savadofsky qui vont y démeurer. Leur mère leur a vendu, peut-être te fera-t-on des propositions pour déménager plus tôt. Je t'avertis, tu feras ce que tu voudras, mais c'est dommage, c'était un logement bien agréable et bien commode.
J'ai parcouru toutes les campagnes de la Novederévne, je n'ai [pas] trouvé qui puisse nous convenir, les meilleures sont déjà prises et dans celles qui restent il y a des punaises à foison, de sorte que je n'en prendrais pas. Cela ne vaut pas la peine, d'autant plus que le logement que me donne la couronne n'en a pas, mais il est trop petit pour deux. Mais voilà ce que je ferais si par hasard tu arrivais avant que ton ancien logement ne soit prêt. Je te ferai arranger le mien, et cela te suffira pour quelques jours. Car ton logement sera vidé le 18 mai et tu ne viendras guère avant la fin du mois. Je te prierai aussi de me marquer ce qu'il faut que je fasse et si tu veux faire faire quelque changement avant ton arrivée.
Klein a été chez moi pour que je te prie [de] te charger de quelques mouchoirs que tu trouveras à Lubek chez un banquier dont je te donnerai l'adresse à la fin de ma lettre; pour ma chemise, il faut s'adresser au ministre Russe à Dresde et le prier d'expédier le paquet à Lubek où tu le prendras en passant; car Creptovitch m'a dit qu'il ne pouvait pas savoir quand un courrier passerait par là. Klein m'a chargé de te dire que si tu as envie de faire une bonne affaire, c'est de persister dans la résolution d'amener des chevaux car ici ils sont hors de prix. Moi, je serais enchanté si tu te tenais à cet avis parce qu'alors tu pourrais m'en amener aussi, car j'ai absolument besoin de renouveler mon écurie: mes bêtes sont sur les dents; pour moi j'aimerais mieux des juments, pourvu qu'elles soient bien grandes mais au reste je laisse ceci à ton choix. Mais je crois que cela serait une économie, et je suis persuadé que si tu en ramenais plus que tu en aurais besoin, tu y gagnerais certainement beaucoup. C'est l'avis de tous les connaisseurs, et puis c'est une facilité pour toi parce que tu as le haras de ton frère.
Adieu mon bien cher, je t'embrasse de cœur.
d'Anthès
[En marge de la 6ете feuille, transversalement:]
Ces mouchoirs de poche de Klein se trouvent à Hambourg à la maison Schöder, Mahs et C.aic
Петербург, 6 марта 1836
Мой дорогой друг, я всё медлил с ответом, но у меня была настоятельная потребность читать и перечитывать твоё письмо. Я нашёл в нём всё, что ты обещал: мужество, чтобы вынести своё положение. Да, поистине, в человеке всегда достаточно сил, чтобы одолеть всё, что он считает необходимым побороть, и Господь мне свидетель, что уже с получением твоего письма я принял решение пожертвовать ради тебя этой женщиной[147]. Это было важное решение, но и письмо твоё было таким добрым, в нём было столько правды и столь нежная дружба, что я ни мгновения не колебался; с той же минуты я полностью изменил своё поведение с нею: я избегал встреч так же старательно, как прежде искал их; я говорил с нею со всем безразличием, на какое был способен, но уверен, не выучи я наизусть твоего письма, мне недостало бы духу. На сей раз, слава Богу, я победил себя, и от безудержной страсти, которая пожирала меня 6 месяцев и о которой я писал тебе во всех письмах, во мне осталось лишь преклонение да тихое восхищение созданием, заставившим моё сердце биться столь сильно.
Сейчас, когда всё позади, позволь сказать, что твоё послание было чрезмерно суровым, ты отнёсся к этому слишком трагически и строго наказал меня, стараясь уверить, будто знал, что ничего для меня не значишь, и говоря, что письмо моё было полно угроз. Если оно и вправду имело такой смысл, тогда признаю, что безмерно виновен, но только сердце моё совершенно неповинно. Да и как же твоё-то сердце не подсказало тебе тотчас, что я никогда не причиню тебе горя намеренно, тебе, столь доброму и снисходительному ко мне. Видимо, ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он совсем слаб, но всё-таки, мой драгоценный, не настолько, чтобы бросить на весы твою дружбу и думать о себе прежде, чем о тебе. Это было бы даже не эгоизмом, это было бы самой чёрной неблагодарностью. Ведь доказательство — доверие, какое я выказал тебе; мне известны твои принципы в этой части, так что, открываясь, я знал заранее, что ответишь ты отнюдь не поощрением. Я просил укрепить меня советами в уверенности, что только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал и которое не могло сделать меня счастливым. Ты был не менее суров к ней, написав, будто до меня она хотела принести свою честь в жертву другому, но это невозможно. Верю, что были мужчины, терявшие из-за неё голову, она для этого достаточно прелестна, но чтобы она их слушала, нет! Она же никого не любила больше, чем меня, а в последнее время было предостаточно случаев, когда она могла бы отдать мне всё, и что же, мой дорогой друг? — никогда ничего! Никогда!
Она оказалась гораздо сильней меня, больше 20 раз просила она пожалеть её и детей, её будущность, и была в эти минуты столь прекрасна (а какая женщина не была бы), что если бы она хотела, получить отказ, то повела бы себя иначе, ведь я уже говорил, что она была столь прекрасна, что казалась ангелом, сошедшим с небес. В мире не нашлось бы мужчины, который не уступил бы ей в это мгновение, такое огромное уважение она внушала; так что она осталась чиста и может высоко держать голову, не опуская её ни перед кем в целом свете. Нет другой женщины, которая повела бы себя так же. Конечно, есть такие, у кого с уст куда чаще слетают слова о добродетели и долге, но ни единой с более добродетельной душой. Я пишу тебе об этом не с тем, чтобы ты мог оценить мою жертву, по части жертв я всегда буду отставать от тебя, но дабы показать, насколько неверно можно порою судить по внешнему виду. Ещё одно странное обстоятельство: пока я не получил твоего письма, никто в свете даже имени её при мне не произносил; но едва твоё письмо пришло, и словно бы в подтверждение всех твоих предсказаний, я в тот же вечер приезжаю на придворный бал, и Наследник Великий Князь, обратясь ко мне, отпускает шутливое замечание о ней, из чего я тотчас заключил, что в свете, должно быть, прохаживались на мой счёт, но её, я уверен, никто никогда не подозревал, а я слишком люблю её, чтобы захотеть скомпрометировать, притом, как я уже сказал, всё кончено, так что надеюсь, по приезде ты найдёшь меня окончательно исцелившимся.
Я не написал письма в тот день, когда отослал тебе прошение Королю, потому что мне хотелось, чтобы письмо доставило тебе удовольствие, но тогда я ещё отнюдь не был ни вполне доволен собой, ни уверен в себе, теперь же утешился и спокоен.
Скончался отец Геверса, и если ты хочешь написать ему очень печальное соболезнующее письмо, но это хотя бы чуточку тебе тяжело, можешь не трудиться, так как могу заверить: потерю свою он перенёс со стойкостью поистине героической, а когда я зашёл к нему, чтобы утешить, вторая фраза, которую я услышал, была такова: «Господи, как же это расстраивает все мои планы, в будущем году я хотел взять отпуск и поехать с отцом в Италию, и вот всё рухнуло…» Надеюсь, по этой фразе ты узнаешь своего дивного сотрудника; притом, у него был весьма уязвлённый вид, когда я прикрыл листом бумаги последние строки своего прошения; он заявил, что не понимает, к чему эти предосторожности, и не имеет привычки интересоваться тем, что его не касается.
Вот ещё история, случившаяся у нас в полку и наделавшая ужасного шума.
Нам пришлось исключить из полка Тизенгаузена[148], брата графини Паниной[149], и Новосильцева[150], офицера, только что вступившего в полк. Господа эти устроили пирушку с пехотными офицерами и, подвыпив, перессорились и надавали друг другу пощёчин. Вместо того, чтобы стреляться, гуляки наши обнялись, помирились и сговорились держать эту историю в секрете. Однако в конце концов тайна раскрылась, дошла до нас, и они были немедленно исключены; Великий Князь[151] приказал перевести их в армию в том же чине, что должно весьма польстить офицерам полков, куда их перевели.
Вынужден сообщить тебе пренеприятную новость. Похоже, что по истечении трёхлетнего срока проживания нам придётся выехать из дома Влодек[152]