— Горе нам!
— Хватайте его! Держите!
Грохот выстрелов прокатился громом под сводами храма. В нефах и за скамьями засверкали вспышки пистолетов и самопалов. Пули засвистели вокруг чёрного всадника. Крики и стоны взметнулись под потолок, топот ног смешался с лязгом оружия. От главного нефа уже бежали гайдуки с саблями, челядь с копьями и алебардами. Со стороны часовен загрохотали подкованные сапоги благородных панов-братьев, засверкали обнажённые сабли и палаши. Все, кто мог, бежали к алтарю.
— Окружай его! Взять чёрта! Не щади!
Подбежавший гайдук каштеляна ударил коня протазаном в живот. Вороной взвился на дыбы, развернулся на месте, уходя от атаки. А потом прыгнул вперёд, сбивая противника. Чёрная сабля со свистом опустилась, разрубая первую голову. Конь заржал, а потом бросился в водоворот схватки. Всадник развернул его влево. Молниеносно перевернул клинок лезвием вниз, отбил удар, нацеленный в бок коня, а потом хлестнул противника по шее. Шляхтич в жёлтом жупане захрипел, рухнул на пол прямо под копыта, а конь растоптал его и прыгнул дальше, расшвыривая тех, кто стоял ближе всего.
Чёрный всадник пригнулся к седлу. Он наносил удары со скоростью молнии, с силой грома сея смерть и разрушение. Враги теснились со всех сторон, пытаясь окружить его, прижать к стене, достать остриями рогатин. Но он не подпускал к себе никого. Неуязвимый в доспехах, он нёсся как вихрь по каменным плитам. Молодой служка схватил его за левый наплечник, повис на нём, пытаясь стащить с седла. Но всадник молниеносно ударил саблей из-под мышки и вонзил остриё прямо в сердце.
Другой слуга вскинул аркебузу для выстрела. Чёрный настиг его прежде, чем тот успел опустить курок на полку, и одним быстрым ударом лишил жизни. Падающее ружьё выстрелило в воздух, пуля ушла во мрак, попала в крыло ангела, отколола его и сбросила на пол.
Шляхта, гайдуки и простолюдины разбежались в панике. Чёрный всадник развернулся кругом, в боевом исступлении ища противников. И нашёл! Со стороны часовни на него шёл священник с крестом и кропилом в руке.
— Дух нечистый, дьявол во плоти! Сгинь, пропади!
Священник плеснул во всадника святой водой. В тот же миг вороной конь взвился на дыбы, ударил священника копытами, и тот упал навзничь, ударился головой об узорчатый пилястр, осел на землю. Кровь брызнула на мрамор, на эпитафии и траурные хоругви.
Конь отпрянул, ржа и хрипя. Налетел крупом на гроб, столкнул его с катафалка, сбил свечи, опрокинул их с треском. Лёгкие драпировки и тяжёлый бархат тут же занялись огнём. Пламя взметнулось высоко вверх. Поднялось до самого потолка, загудело...
Всадник направил коня к скамьям. Видно, у него была какая-то тайная цель. В костёле воцарился хаос. Все кричали, бежали или хватались за оружие. Драпировки и обивка разгорались всё ярче.
Чёрный всадник врезался в толпу, с грохотом опрокидывая скамьи. Старый шляхтич направил оружие ему прямо в грудь. Но хоть кремень и высек искру... пистолет не выстрелил! Всадник рубанул саблей, а старик отшатнулся, с криком рухнул в зияющий провал катакомб и покатился по ступеням в глубину склепа.
Огромный скакун прыгнул вперёд, а потом заржал, сдерживаемый твёрдой рукой.
Он остановился перед стройной фигурой в чёрном.
Женщина подняла взгляд. В её глазах сначала был гнев, потом страх, а под конец — ужас. Позади, у алтаря, взметнулось адское пламя. Взвилось высоко, пробралось через окна и жадно охватило крышу апсиды костёла. Огонь распространялся быстро, вздымаясь вверх столбами.
— Пожар! Горим! — раздались крики. Все, кто мог, бросились наутёк. В панике выломали боковые двери. Толпа хлынула к выходу, топча и давя упавших.
Женщина вскрикнула от страха. Обернулась, побежала. Чёрный всадник настиг её в два прыжка. Наклонился в седле, отпустил саблю, повисшую на темляке, схватил беглянку за талию и поднял с земли. Перекинув её через переднюю луку седла, помчался галопом к выходу.
Он был уже близко к дверям, может быть, в шаге от выхода. Позади оставались сумятица и зарево пожара. Впереди — путь к свободе.
Всадник перемахнул через открытые двери и вылетел наружу. Резко осадил коня, так что тот встал на дыбы, заржав. У ворот церковной ограды, преграждая путь, застыл белоснежный жеребец. В гусарском седле восседал шляхтич в высокой шапке и делии, небрежно наброшенной поверх сверкающей кольчуги.
2. Под виселицей
Они брели сквозь мрак, не видя лиц друг друга. Ночь стояла тёплая, душная и непроглядная. С лугов и топей поднимался густой туман, стекал по склонам холмов, сгущался в буреломах и оврагах.
Властным движением он притянул к себе девку. Рванул застёжки, разорвал жупан, грубо расстегнул корсет и схватил голую грудь Настки. Та взвизгнула и отпрянула, вырвавшись из его хватки. Разъярённый, он подкрутил длинный ус и схватил её за плечо.
— А ну, иди сюда, дура, — прорычал он. — Золотом одарю!
— Не спешите так, ясный пан, — прошептала она. — Дам, как только в лес войдём.
— Чего страшишься?!
— Жутко здесь. — Она огляделась по сторонам. — Туман наползает...
Он оглянулся. Повозки Рокицкого с лучшим передвижным борделем во всей Перемышльской земле остались далеко позади. Нетерпеливо подтолкнул девку к маячившим в тумане деревьям. Чёрт побери, что это значит! Эта простая потаскуха, что отдаётся за горсть шелягов, смеет перечить ему — пану Лигензе, сыну старого каштеляна и старосте любачевскому!
Он схватил её за шею, притянул к себе, впился в приоткрытые губы, а потом принялся грубо срывать жупан. Она недолго сопротивлялась, но вскоре сдалась. Он скинул с плеч делию и бросил на землю, уложил на неё Настку, отстегнул саблю и начал остервенело срывать с девки остатки одежды. Она тяжело дышала, но вдруг окаменела в его руках.
— Там! Там в тумане, — прошептала она и отпрянула.
— Какого дьявола?!
Он вскочил на ноги. Показалось, будто где-то в белёсой мгле заржал конь. Лигенза огляделся. Туман окутывал их точно плотный саван, глушил звуки, перехватывал дыхание. Померещилось. Он уже хотел снова припасть к Настке, когда услышал стук копыт.
Конь мчался сквозь туман. Глухой топот то приближался, то удалялся. Староста вскипел от ярости.
— Ясек, собачий сын, отзовись!
Тишина.
— Ясек! Негодяй! Я ж слышу, что это ты!
Грохот копыт нарастал, Лигенза различил глубокое, мощное дыхание коня, но в тумане и темноте ничего не было видно. Шляхтич уловил затихающий стук... Конь удалялся.
— Ясек, чтоб тебя черти взяли! Сто плетей получишь! Больше, чем когда на мессе зевал!
Конь словно растворился в тумане. Староста решил было, что всё стихло, но снова услышал ржание. В этом звуке, вырвавшемся из конской глотки, было что-то такое, от чего мурашки побежали по спине. Настка в ужасе озиралась по сторонам.
Выхватив из ножен саблю, он двинулся на звук. Туман поглотил его целиком, окутал текучей пеленой, сомкнулся вокруг плотным коконом.
Топот копыт раздался совсем близко. Конь снова заржал — похоже, нервничал, сдерживаемый железной рукой всадника.
Лигензу охватила тревога. Что всё это значит? Кто смеет насмехаться над ним в тумане...
Сделав ещё два шага вперёд, он застыл на месте. Замер, вглядываясь в то, что проступало из мглы.
Перед ним высилась старая виселица. Три почерневших от времени бревна. Толстая просмолённая верёвка медленно покачивалась, а на её конце... На конце висела иссохшая, выпотрошенная туша огромного волка.
У Лигензы перехватило дыхание. Спесь, гордыня и ярость испарились в одно мгновение. По спине потекла холодная струйка пота.
Всадник!
Рядом с волчьей тушей застыл всадник... Тело его скрывали чёрные доспехи. На голове — шлем с забралом. Лигенза услышал свист клинка, покидающего чёрные ножны.
Вороной конь взвился на дыбы. Староста услышал его храп прямо над головой, увидел блеск обнажённого клинка, в котором отражался тонкий серп луны.
Он рванул сквозь заросли, спотыкаясь о камни, путаясь в высокой траве, продираясь через кусты. Всадник гнался следом. Лигенза боялся обернуться, боялся встретиться с ним лицом к лицу. А ведь страх был чувством, совершенно чуждым его душе. За спиной он ощущал дыхание вороного и холодную смерть, таящуюся в сверкающем клинке. Внезапно земля ушла из-под ног. Он кубарем покатился по острым камням, раздирая в клочья адамашковый жупан и шаровары. Ощутил, как что-то липкое стекает по шее, заливает лоб... Кровь.
Споткнувшись о корни мёртвого дуба, он рухнул наземь, перекувырнулся, но всё же вскочил и развернулся навстречу опасности. Однако, увидев огромного коня, несущегося прямо на него, испустил волчий вой. Чёрный всадник крутанул палашом, так что тот свистнул, а затем опустил клинок для удара.
Блеск стали!
Отблеск света упал на побелевшее окровавленное лицо Лигензы... Вороной конь на полном скаку врезался в каштелянича. В последний миг шляхтич отшатнулся, пытаясь спастись, хоть как-то увернуться от удара, но тщетно!
Палаш со свистом рассёк воздух, отрубая правое плечо и руку с саблей. Чёрная кровь хлестнула на ствол дуба, забрызгала кусты и заросли. Отрубленная рука упала, сотрясаясь в конвульсиях, судорожно сжимая усыпанную самоцветами рукоять карабелы. В ночной тиши разнёсся дикий вой. Лес отозвался эхом, потом донеслось лишь ржание коня да затихающий стук копыт, и воцарилась мёртвая тишина.
3. Eques polonus sum
Подъёмный мост с грохотом рухнул вниз. Они въехали в мрачное нутро ворот, и стук копыт по деревянному настилу гулким эхом прокатился под сводами. Яцек Дыдыньский вскинул голову. Высоко над проездом чернела каменная гербовая плита с Любичем. Она была треснута. А может, только почудилось...
Они выехали в узкий, стиснутый стенами двор сидоровского замка. В вышине сгущалась тьма. Тяжёлые грозовые тучи затянули и луну, и звёзды.
— Ох, повезло нам, пане-брат, успели-таки, — прохрипел Анзельм Нетыкса. — А не то пришлось бы в чистом поле ночь коротать.
— Отчего же?