ли царя отречься от престола. Несмотря на верноподданнический тон телеграмм, они свидетельствовали о том, что армия отказала в поддержке своему Верховному Главнокомандующему. И только получив ответ, что ему нечего более рассчитывать на войска, Николай II понял, что его судьба решена.
В три часа дня царь собственноручно составил телеграмму, адресованную Родзянко: «Я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича». Всех придворных поразило невероятное спокойствие императора, отрекшегося от самодержавной власти. «Словно эскадрон сдал!» — горько шептались в свите. Но это решение не было окончательным. Когда было получено сообщение о скором прибытии в Псков двух представителей Временного комитета ГЪсударственной думы, А.И. Гучкова и В.В. Шульгина, Николай II приказал Рузскому задержать отправку телеграммы.
Пгнерал Рузский даже подумал, что оба думца, известные своими монархическими взглядами, привезут какой-нибудь новый план, позволяющий Николаю II остаться на троне.
Однако посланцы Временного комитета везли текст отречения, набросанный в пути Шульгиным. Свою политическую карьеру он начинал крайне правым, потом перешел к националистам, перед войной в связи с делом Бейлиса окончательно разошелся со своими бывшими соратниками по черносотенному лагерю, а в годы войны вступил в Прогрессивный блок. Он продолжал считать себя монархистом и думал, что отречение Николая II спасет монархию: «Я знал, что в случае отречения... революции как бы не будет. Государь отречется от престола по собственному желанию, власть перейдет к регенту, который назначит новое правительство. ГЪсударственная дума, подчинившаяся указу о роспуске и подхватившая власть только потому, что старые министры разбежались,— передаст эту власть новому правительству. Юридически революции не будет».
Около десяти вечера 1учкова и Шульгина, небритых, в смятом после дороги платье, привели в вагон-гостиную императорского поезда, обитую зеленым шелком. Царь вышел к депутатам, облаченный в серую черкеску. Он сел за маленький четырехугольный столик, 1учков, разместившийся напротив, сбивчиво рассказал, что весь Петроградский гарнизон, не исключая личного царского конвоя, перешел на сторону восставших.
Шульгин вспоминал: «Гучков окончил. Государь ответил. После взволнованных слов А.И. голос его звучал спокойно, просто и точно. Только акцент был немножко чужой — гвардейский:
— Я принял решение отречься от престола... До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея... Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца...»
Эти слова стали совершенной неожиданностью для посланцев Временного комитета. До сих пор во всех проектах, связанных с отречением, речь шла 6 воцарении Алексея, при котором ввиду его несовершеннолетия назначался регентом великий князь Михаил Александрович. Юного государя нельзя было обвинить в ошибках предшествовавшего царствования. «Прекрасный миф мог бы быть создан вокруг невинного и чистого дитя», говорил Гучков. Но Николая II волновали не политические расчеты, а семейные дела. Шульгин вспоминал: «К этому мы не были готовы. Кажется, А.И. пробовал представить некоторые возражения... Кажется, я просил четверть часа — посоветоваться с Гучковым,,. Но это почему-то не вышло...И мы согласились, если это можно назвать согласием, тут же»1005.
Николай II переписал манифест об отречении: «В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему Великому Князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на Престол Государства Российского». По просьбе 1учкова и Шульгина в тексте манифеста было сделано еще одно добавление: «Заповедуем брату
Нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях...», что должно было обозначать превращение самодержавной монархии в конституционную.
С юридической точки зрения манифест об отречении был сомнительным, так как Николай II не имел права передавать трон кому-либо, кроме своего сына. Император Павел I, установивший четкий порядок наследования престола, особо подчеркивал, что это делается, «дабы Наследник был назначен всегда законом самим». Некоторые современники даже высказывали подозрение, будто Николай II намеренно подписал незаконный акт, чтобы оставить для себя возможность возвращения на престол. На самом деле нет никаких оснований подозревать Николая II в лукавстве. Он остался верен себе вплоть до последней минуты своего царствования. Воспитанный в убеждении, что воля самодержавного монарха есть единственный источник права, он не стал считаться с законом о престолонаследии или даже не вспомнил о его существовании.
Впоследствии лидеры черносотенных союзов утверждали, что царь в Пскове оказался пленником заговорщиков, вырвавших у него отречение. «Явно предательскую роль играли и старшие военачальники армии Алексеев, Рузский, Брусилов, Юрий Данилов, Бонч-Бруевич и другие. Они находились в заговоре против своего законного государя и за спиною своего Верховного Главнокомандующего вели преступные переговоры с государственными изменниками — главарями Прогрессивного блока», — писал Н.Е. Марков и подводил итог: — Пока революции в России делались бомбистами и разрушителями, они неизменно проваливались. Возглавленная же господами в белых перчатках и произведенная во имя спасения Родины, революция сразу получила широкий успех и увлекла за собою и разрушителей, и равнодушных, и охранителей. Всеми оставленный и преданный ближайшими своими сотрудниками, несчастный Пэсударь мог только записать в дневнике роковые слова: «Кругом измена, трусость и обман».
На эти роковые слова, процитированные Марковым, часто ссылаются в сочинениях, посвященных судьбе последнего самодержца. Большинство этих произведений откровенно идеализируют образ Николая II, а недавняя канонизация царя-мученика окончательно подменяет научные исследования жанром житийной литературы. Однако обман, на который сетовал отрекшийся император, скорее следовало бы назвать самообманом. Николай II не верил, точнее, не хотел верить людям, пытавшимся открыл, ему глаза на истинное положение дел. Он слушал только тех, кого хотел слушать, и только то, что хотел услышать, например заверения черносотенцев, что верноподданный русский народ боготворит своего государя. Царю изменили слуги, но он сам выбирал таких слуг. На протяжении всего своего царствования он избавлялся от самостоятельных и решительных государственных деятелей, которые могли заслонить его фигуру. На высшие посты назначались ничтожества, чьими единственными талантами была лесть и угодничество, причем в последние годы правления Николая II этот процесс приобрел гротескный характер. Неудивительно, что царские министры оказались несостоятельными при первых же признаках опасности и не предприняли никаких решительных мер.
Отречение Николая II не означало ликвидации монархического строя. Официально на престол вступил новый император Михаил II. К нему со словами «ваше императорское величество» обращался в телеграмме старший брат, скромно подписавшись «Ники». Великий князь Михаил Александрович с 1899 по 1904 год являлся наследником престола и носил титул цесаревича. После того как у царской четы родился сын Алексей, он стал одним из великих князей, а незадолго до войны впал в немилость из-за скандального по понятиям придворного этикета брака с незнатной и трижды разведенной женщиной. Великий князь был вынужден уехать за границу. В Россию он вернулся после начала Первой мировой войны и принял командование Дикой дивизией. По всеобщему мнению, он был человеком благородным и честным. Однако об умственных способностях Михаила весьма скептически отзывалась даже его родная мать. Он не имел ни навыка государственной деятельности, ни желания заниматься политикой. Подобно большинству великих князей, интересы Михаила ограничивались военной службой. Для большинства своих новых верноподданных Михаил был одним из Романовых, чьи имена в взбунтовавшейся столице произносили с ненавистью и презрением.
Великий князь узнал о том, что он стал императором, в шесть часов утра 3 марта после телефонного звонка Родзянко, и был весьма удивлен и раздосадован поступком старшего брата, возложившего на него такой груз ответственности. К тому же настроения, господствующие на петроградских улицах, никак не походили на ликование по поводу восшествия на престол нового царя. Эти настроения передались членам Временного комитета Государственной думы, съехавшимся на Миллионную улицу, в дом княгини Путятиной, где временно остановился новый император. Из воспоминаний участников этих переговоров следует, что резко отрицательно по поводу сохранения монархии высказался А.Ф. Керенский. Это было понятно, учитывая его социалистические взгляды. Гораздо удивительнее была позиция националистов и октябристов, чьи политические программы базировались на монархических принципах. Между тем М.В. Родзянко, занявший председательское место, рекомендовал Михаилу отказаться от престола. А.И. Гучков выступил за сохранение монархии, но, вопреки обыкновению, говорил вяло и слабо. В.В. Шульгин сказал, что при сложившихся обстоятельствах у него не хватает мужества советовать великому князю принять трон.
Из всех присутствовавших наиболее ярым приверженцем монархии проявил себя П.Н. Милюков, которого черносотенцы всегда обвиняли в скрытом республиканизме. Кадетский лидер в одиночестве отстаивал конституционную монархию. По словам Шульгина, «это была как бы обструкция... Милюков точно не хотел, не мог, боялся кончить. Этот человек, обычно столь учтивый и выдержанный, никому не давал говорить, он обрывал возражавших ему. Обрывал Родзянко, Керенского, всех... Белый как лунь, лицом сизый от бессонницы, совершенно сиплый от речей в казармах и на митингах, он каркал хрипло». Сам Милюков утверждал, что в его хриплом «карканье» была система: «Я доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть и что она может быть только тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Таким символом служит монархия»