Другой вождь черной сотни — Н.Е. Марков, в отличие от Пуришкевича, не был сторонником Учредительного собрания. Наоборот, разгон собрания и окончательная «ликвидация формальной демократии» импонировали крайне правому деятелю. Он со смаком описывал конец первого и последнего заседания Учредилки, «когда по приказу шустрого иудея Урицкого пьяный матрос Желязняков вошел в зал торжественного заседания Учредительного собрания и, хлопнув по плечу председателя», велел прикрывать лавочку. Марков подчеркивал, что народ в своей массе сочувствовал не велеречивым депутатам, а большевикам: «Для простонародья (значит — для большинства) социалисты-большевики были желаннее всех, ибо все то, что социалисты остальных мастей обещали давать лишь в постепенности и в соразмерности с остатками здравого смысла, социалисты-большевики выбрасывали сразу и без всякой соразмерности»1021. Воздавая должное решительности врага, Марков отказывался примириться с новой властью. Подобно Пуришкевичу, он ушел в монархическое подполье.
Во вступительной статье к одному из современных переизданий сочинений Н.Е. Маркова сообщается, что в 1917-1918 гг. он вместе с Г.Г. Замысловским создал в Петрограде конспиративную организацию «Великая единая Россия», которая действовала под видом трудовых артелей. Одновременно Марков руководил «Объединенной офицерской организацией», а также входил в комитет петроградской большевистской организации, являвшейся филиалом «Правого центра»1022.
Обо всей этой многообразной деятельности известно со слов самого Маркова, описавшего свою нелегальную жизнь в красном Петрограде. Проваленные явки, неожиданные аресты соратников, полные опасности поездки по городу, где его, по собственному выражению, знала каждая собака — даже если полностью принять на веру эти рассказы, сразу же возникает вопрос, чего добился Марков и его сторонники. Даже при беглом обзоре деятельности монархического подполья возникает сильное подозрение, что оно имело бутафорский характер.
В первые месяцы после Февральской революции, по признанию Маркова, «даже и помыслить было нельзя о начинании гражданской войны. Эти месяцы ушли на восстановление порванных связей, отыскание уцелевших и не потерявших духа людей, на уяснение дальнейших способов действий. Это было время тайного сбора «на костях» ужасного разгрома». В отличие от организации Пуришкевича, с которой никаких связей не поддерживалось, группировавшиеся вокруг Маркова монархисты заявляли о своей верности отрекшемуся императору. Летом 1917 г. Николай II вместе с супругой и детьми жил в Царском Селе. Правила и условия содержания бывшего монарха, установленные Временным правительством, нельзя было назвать тюремными. Тем не менее Марков описывал детективный сюжет: в коробке папирос царственному узнику передали записку, в которой монархисты испрашивали дозволения начать борьбу за восстановление империи. В записке говорилось, что, если государь соизволит одобрить это дело, пусть благословит его иконой. В ответ была прислана икона Николая Чудотворца с инициалами императора и императрицы. Кстати, в переписке с императрицей Марков использовал в качестве условного знака древний арийский знак свастики.
Вопрос об освобождении Николая И, как подчеркивал Марков, начал обсуждаться только с сентября 1917 г., когда царскую семью по распоряжению А.Ф. Керенского отправили в Тобольск Однако в деле спасения царя монархисты проявили полнейшую несостоятельность. Разработанный Марковым план бегства императорской семьи был полуфантастическим. Нашелся шкипер дальнего плавания, который должен был войти со своей шхуной в устье Оби, в условленном месте взять на борт императорскую семью и по Ледовитому океану вывезти ее в Европу. С реализацией плана дело обстояло еще хуже. К тому же Марков вновь столкнулся с проклятым для монархистов распутинским влиянием. Григория Распутина давно уже не было в живых, но распутинский кружок во главе с фрейлиной Анной Вырубовой продолжал существовать и по-прежнему пользовался безграничным доверием императрицы. Давая объяснения следователю НА Соколову, автору книги о гибели царской семьи, Марков вспоминал: «...мне из кружка Вырубовой было дано понять, что мы совершенно напрасно пытаемся установить связи с царской семьей посылкой наших людей; что там на месте работают люди Вырубовой; что мы напрасно путаемся в это дело...* В Тюмени у распутинцев был свой представитель — некий Б.Н. Соловьев, женатый на дочери Г.Е. Распутина. Посланный Марковым корнет НЛ. Седов попал под влияние распутинского зятя, обстановки на месте не разведал и в итоге утерял связь с организацией. Для его розыска пришлось послать второго человека — корнета С. Маркова, пасынка известного черносотенными взглядами ялтинского градоначальника ИА Думбадзе. Но он также ничего не сделал и даже не добрался до Тобольска.
Впоследствии, уже в эмиграции, между Марковым-«маленьким» (корнетом) и Марковым-«большим» развернулась острая полемика. Корнет С. Марков написал книгу «Покинутая царская семья*, в которой обвинял своего однофамильца в том, что он ввел в заблуждение императрицу Александру Федоровну, уверяя ее через доверенных посредников, что монархическая организация очень сильна и «сможет совершить в Петербурге переворот, освободить государя и восстановить его на престоле, а в случае его отказа обеспечить трон наследнику». Марков-*болыной» и его сторонники, напротив, утверждали, что вовсе не они, а Марков-«маленький», распутинский зять Соловьев и прочие авантюрные личности врали им и царице, что вокруг Тобольска якобы собраны целые кавалерийские полки, ждущие сигнала, чтобы в любую минуту спасти августейшую семью. Сейчас уже невозможно точно установить, кто был прав в этом споре, но параллели напрашиваются сами собой. Когда Николай II царствовал, его убеждали в том, что черносотенные союзы спасут монархию. Когда он отрекся и был лишен свободы передвижения, его продолжали вводить в заблуждение сообщениями о верных монархистах, готовых спасти и его, и монархию.
Между прочим, Н.Е. Марков сам поведал о том, чего стоили высокопоставленные монархисты. Присягавшие отдать жизни за царя, они не захотели дать даже денег для его спасения. Бывший лидер черносотенцев с горечью вспоминал: «Зубы скрипят от бешенства, когда вспоминаешь эти неизбывные поиски помощи своему Государю, эти просьбы подачек — Царя ради, эти наглые лица недавних царских блюдолизов, всем благосостоянием, всем существованием своим исключительно обязанных Царской власти и так подло ей изменивших. Не могу забыть их гнусных сцен, когда титулованные и сановные предатели со смаком лягали ослиными копытами лик поверженного царственного Льва... Целые месяцы уходили, пока удавалось наскрести сколько-нибудь заметную сумму, но и эти небольшие суммы собирались отнюдь не среди богатых, не среди купцов 1-й гильдии, не среди владельцев фабрик, не среди русской аристократии. Иные звездоносные «монархисты» не только ничего не давали на дело спасения своего законного Государя, но даже отказывались меня видеть из боязни общением с подпольным деятелем скомпрометировать свою репутацию. Когда летом и осенью 1918 года я видел на улицах многих из этих черствых и неблагодарных себялюбцев, стадами гонимых в Кресты и Дерябинку, когда я каждый день слышал о расстрелах то того, то другого, когда я читал большевистские декреты о вскрытии и уплотнении богатых квартир, я не ужасался, я не жалел, злорадствовал и говорил: «По делам горе и мука!»1023
При большевиках условия содержания царской семьи значительно ужесточились, а весной 1918 г. Николая вместе с женой и детьми увезли в Екатеринбург. Дом Ипатьева, где поселили царскую семью, тщательно охранялся, и всякие контакты с пленниками были затруднены. Н.Е. Марков сообщал, что в конце концов ему удалось окольными путями направить в Екатеринбург восемнадцать офицеров, но сам же признавал: «Попытка эта, конечно, не была надлежаще оборудована, и шансов на успех было мало». Драматическую ноту во всю историю вносит то обстоятельство, что преувеличенные слухи о монархическом заговоре ускорили кровавую развязку.
Трагедия царской семьи разворачивалась на фоне наступления чехословацкого корпуса, выступившего против большевиков. На тот момент Советская власть не имела сильной армии, и чешские отряды брали один город за другим. При отступлении большевики спешили расправиться со всеми, кого подозревали в связях с Романовыми. В реке был утоплен тобольский епископ Гермоген (Долганев), некогда пытавшийся избавить царскую семью от распутинского влияния и оставшийся верным монарху до конца. Прологом трагедии стало убийство в Перми младшего брата царя Михаила Александровича в ночь с 12 на 13 июня 1918 г. Характерно, что, по официальному сообщению, Михаил был похищен «организованной бандой белогвардейцев», якобы предъявивших поддельные мандаты. На самом деле последний император из династии Романовых был увезен председателем местного совета, начальником милиции и чекистами. За городом Михаила Александровича и его личного секретаря застрелили из наганов, тела завалили хворостом, а потом закопали.
Месяцем спустя пришел черед царской семьи. Чекист Я.М. Юровский, непосредственно руководивший казнью, писал, что в половине второго ночи 18 июля 1918 г. охрана дома Ипатьева разбудила Николая, его жену, сына Алексея, четырех дочерей и нескольких приближенных. Им объяснили, что в городе началась стрельба и для безопасности необходимо спуститься в подвальное помещение. Когда всех завели в подвал, Юровский наскоро объявил, что Уралисполком постановил их расстрелять. Николай успел только переспросить: «Что? Что?», как охрана открыла беспорядочную стрельбу Николай, Александра и одна из их дочерей были убиты наповал. Мальчика, стонавшего в луже крови, Юровский добил двумя выстрелами из нагана, а трех его сестер расстрельная команда заколола штыками. Тела казненных были вывезены за город, сожжены, облиты серной кислотой и зарыты в болоте.