. Навыки детских игр пригодились, когда Д.Ф. Т^епов стал московским обер-полицмейстером.
В январе 1905 г. генерал-майор свиты ДФ. Тфепов заехал в столицу перед отбытием в действующую армию. Но маньчжурским сопкам не довелось стать свидетелями боевых подвигов бывшего обер-полицмейстера. Д.Ф. Трепов кочевал по петербургским салонам, вовсю критикуя действия ПД Святополка-Мирского. Назначение ДФ. 'фепова состоялось по протекции родственников и знакомых. Пользовавшийся влиянием при дворе АА Мосолов, шурин ДФ. Трепова, указал министру императорского двора В.Б. Фредериксу подходящую кандидатуру. В результате вместо действующей армии ДФ. 'Цзепов оказался на посту петербургского генерал-губернатора, а с апреля 1905 г. одновременно и товарища (т. е. заместителя) министра внутренних дел.
Придворные круги уповали на твердые меры. Эти настроения выразил видный правый публицист князь В.П. Мещерский. «Что случилось?» — вопрошал он и давал успокоительный ответ: «Случилось только то, что пять месяцев назад во главе Министерства внутренних дел стал человек, который решил попробовать, нельзя ли, распустив не только вожжи, но и все части упряжки, получить, вместо беспорядка, порядок и благосостояние»158.
Но произвести смену караула в Министерстве внутренних дел было куда легче, чем остановить освободительное движение. По мере развертывания революции Русское Собрание превращалось в центр притяжения всех правых сил. Некоторые из современников скептически относились к этому процессу и называли Русское Собрание «русским подпольем». В.В. Розанов в присущем ему стиле излагал впечатление от бесед с представителями этого подполья: «Я вовсе не против русской свободы: но когда я вижу смуглые физиономии с крючковатыми носами, которые с красными флагами в руках нахально выступают впереди русских борцов, — я чувствую потребность ударить палкой по этому кичливо поднятому носу». Так картинно объяснял мотивы своей вражды к «освободительному движению» один член «Русского Собрания» на Т^юицкой улице, в Петербурге, где подвизаются приват-доцент Борис Никольский, несколько отставных генералов, несколько окончательно неудавшихся журналистов и очень много нервных девиц, не вышедших своевременно замуж»159.
Упомянутый в этой статье приват-доцент Петербургского университета Борис Владимирович Никольский был сравнительно молодым человеком. Он родился в 1870 г., проходил курс наук в училище правоведения и в Петербургском университете, получил степень магистра. Он был другом юности будущего советского наркома иностранных дел Г.В. Чичерина, впрючем, их пути-дороги разошлись довольно рано. Юрист по образованию, он вскоре переквалифицировался в филолога, увлеченно занимался историей русской литературы, собрал одну из крупнейших частных библиотек, насчитывавшую несколько десятков тысяч книг. Никольский писал стихи, публиковал поэтические сборники. В Петербургском университете, где он занимал должность приват-доцента по кафедре русской словесности, Никольский стал кумиром учащейся молодежи, несмотря на непривычные для университетской среды консервативные политические взгляды. Никольский редактировал полное собрание сочинений Афанасия Фета, участвовал в академическом издании собрания сочинений Александра Пушкина и с гордостью сообщал, что внес в него 23 поправки. Перу Никольского принадлежат несколько специальных работ о жизни и творчестве великого русского поэта. Будучи руководителем студенческого поэтического кружка, Никольский сделал открытие, вписавшее его имя в историю русской литературы. В редактируемом им сборнике стихов дебютировал Александр Блок Приват-доцент признал в робком студенте гения, проявив удивительную прозорливость. Став членом Русского Собрания, Никольский старался познакомить своих старших коллег с новейшими течениями в русской поэзии. НА Энгельгардт вспоминал: «Никольский приводил и «декадентов», и сам читал символические стихи, и даже Сологуба:
Когда я в бурном море плавал,
Воззвал: Отец мой, Дьявол!
Спаси меня...
Это воззвание к дьяволу с кафедры, за которой на стене висел портрет во весь рост Государя, было очень пикантно»160.
В историческом архиве в Петербурге хранится дневник Никольского, в котором он скрупулезно фиксировал каждый день своей жизни Этот документ, с одной стороны, представляет большой интерес для историков и филологов (фрагменты из него были опубликованы), с другой — может служить любопытным материалом для психологов. Никольский страдал ярко выраженной манией величия. «Со спокойной совестью, — писал он в своем дневнике, — предъявлю всем будущим историкам требования найти, понять и оценить меня; иначе они ничего не поймут в нашем времени»161. Он мнил себя спасителем России, которого призовут в тяжкую годину и вручат бразды правления Россией.
Никольский считал, что он имеет возможность воздействовать на «сферы* через генерала Е.В. Богдановича и старосту Исаакиевского собора, главного кафедрального собора империи. Занимая сравнительно скромное место члена совета министерства внутренних дел, Богданович пользовался не меньшим весом, чем все 17 министров, при которых ему доводилось служить. Салон супругов Богдановичей по праву считался штаб-квартирой консервативных сил. По своему влиянию с Богдановичем мог соперничать разве что князь В.П. Мещерский. На самом деле Никольский был на положении своего рода «литературного раба» у генерала Богдановича, писал за него полемические статьи и только своему дневнику доверял саркастические комментарии: «Переписка Богдановича и Мещерского — одно очарование. Давно я так не хохотал, как сегодня, читая письмо Мещерского и сочиняя ответ Богдановича. Вот когда я могу пожалеть, что я не беллетрист: какие чудные страницы можно было бы создать, изображая этих двух подлецов, — злобного, жадного, грубого и подлого бульдога и вороватого, блудливого, беспокойного, ласкового и кусачего сеттера, — даже не сеттера, а борзого. Оба старые, хитрые, подлые, оба друг друга боятся, у обоих рыльце во всех пушках, в какие можно попасть, и — и оба умные, даровитые, лизоблюды, попрошайки, холопы до грации, на все готовые и на все способные»162.
Можно предположить, что честолюбивые планы были одной из главных причин, побудивших приват-доцента Никольского оставить поэтическую музу ради изменчивой политики. Интересно, что как поэт Никольский постоянно обыгрывал тему героя, недоступного пониманию подлой черни. Но как политик он добивался расположения черной сотни. В правых кругах ценили главным образом его ораторские таланты. В начале 1905 г. Никольскому часто доводилось выступать с докладами, в которых он излагал точку зрения правых на права самодержавного монарха.
Между тем под воздействием революционных событий самодержавие заколебалось. Особенно явственно это проявилось 18 февраля 1905 г., когда были опубликованы три взаимоисключающих акта. В придворных кругах втайне от министров подготовили манифест, сурово и недвусмысленно утверждавший незыблемость самодержавия. Официальное правительство было вынуждено отреагировать на неожиданный демарш крайне правых. От манифеста открестился даже сам Д.Ф. Трепов. Со стороны А.Г. Булыгина последовало предупреждение о нежелательности столь откровенного заявления в условиях революции. Вмешался даже министр финансов В.Н. Коковцов, озабоченный поиском иностранных займов. По иронии судьбы, о незыблемости самодержавия возвестили на следующий день после приема представителя синдиката европейских финансистов Э. Нецлина, перед которым Николай II развернул радужную картину предстоящих перемен. «Говорил и я на моем докладе, — вспоминал В.Н. Коковцов, — указавши на то, что в Париже просто не поймут этого после приема Нецлина»163.
Министрам удалось убедить Николая II подписать рескрипт на имя А.Г. Булыгина. В нем говорилось о привлечении достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предложений. По поводу рескрипта не было единства даже в ближайшем окружении Николая II. Сестра царя — великая княжна Ксения Александровна — записала в своем дневнике: «Появился манифест, который поверг нас в уныние, — казалось, что теперь все закончено — в нем только одни слова. К счастью, на заседании Нику убедили подписать рескрипт на имя Булыгина». На следующий день в царском семействе ожесточенно спорили, не воспримут ли рескрипт как конституцию. Великая княгиня была настроена оптимистично: «...это невозможно, чтобы так думали, в рескрипте ясно сказано, в чем дело. Вместо обещанных на сегодня беспорядков — общая радость. Утром, когда здоровалась с Ники, сказала ему «ура» — на что он мне показал кулак!»164.
Известие о возможности привлечения к государственным делам лиц, облеченных доверием народа, несмотря на туманную формулировку, как громом поразило охранителей. Одними закулисными интригами оказалось невозможным предотвратить уступки. Предстояло заявить о себе в полный голос. Вслед за крайне правыми Петербурга в борьбу включились консерваторы из Москвы. Среди родовых московских бар существовало некоторое подобие политического объединения. Вокруг братьев графов Павла и Петра Шереметевых образовался кружок дворян. Он не имел четко разработанной программы и, по существу, являлся салоном консервативного направления. Рескрипт 18 февраля подтолкнул членов кружка к мысли о том, что необходимо выйти из аристократических гостиных на широкую улицу политической деятельности. В апреле 1905 г. было объявлено о создании Союза русских людей. Выпущенное по этому поводу воззвание призывало: «Стараться правильно выполнить царскую волю и без корысти выбирать по первому государеву призыву истинно достойных людей»