274. В.В. Шульгин, который в октябре 1905 г. командовал отрядом саперов в Киеве, вспоминал слова старого еврея с киевской окраины Димиевки. Старик спросил, сколько по всей России «мальчишек паршивых», бросающих бомбы? В.В. Шульгин ответил, что революционеров, наверное, не больше десяти тысяч. Его собеседник разразился гневной тирадой: «Я — старый еврей. Я себе хожу в синагогу. Я знаю свой закон... Я имею бога в сердце. А эти мальчишки! Он себе хватает бомбу, идет — убивает... На тебе — он тебе революцию делает... Ваше благородие... И вы поверьте мне, старому еврею: вы говорите — их нет десять тысяч. Так что же, в чем дело?! Всех их, сволочей паршивых, всех их, как собак, перевешивать надо».
Однако увещевания не действовали. Еврейская молодежь ходила с красными флагами, погромщики нападали на евреев с флагами или без них. Во всех без исключения погромах сильнее всего пострадало еврейское население, чуждавшееся революционных митингов и демонстраций. Справедливость этого правила подтверждалась как в черте оседлости, так и за ее пределами. В Ярославле поводом для погрома послужили выстрелы по черносотенной манифестации, произведенные из окон общежития православной духовной семинарии. После чего толпа вне всякой логики бросилась громить еврейские магазины на Власьевской улице и разгромила синагогу В крупных городах черты еврейской оседлости беспорядки начинались со стычек черносотенцев с участниками революционных митингов и демонстраций, а завершались погромом торговых заведений и домов тех самых «буржуев», которых обличали на своих митингах революционеры.
Немалая часть погромов являлась извращенной формой классовой борьбы, которую проповедовали марксисты. Причин для недовольства торговцами и купцами еврейского происхождения было более чем достаточно. В Вознесенске (Херсонская губерния) гнев вызвала низкая плата за перевозку хлеба на пристань, установленная владельцами складов. В городе Кроле-вец (Черниговская губерния) торговцы обвинялись в повышении цены на керосин. Таких примеров можно привести десятки и даже сотни.
Гнев против эксплуататоров трудового народа проявился выборочным образом, обрушившись на торговцев еврейского происхождения и обойдя русских купцов. Томские блюстители нравственности разбили публичный дом, который содержал Хаим Захир, оставив нетронутыми такие же заведения, принадлежавшие русским. Екатеринославские домовладельцы, как сообщали газеты, «повесили на ворота национальные флаги и иконы. Стены домов испещрены крестами, и на некоторых воротах надписи — «дом русский»275. В Саратове, по словам очевидца, погромщики подготовились заранее, раздобыв домовую книгу. Толпа подошла к дому и начала расспросы, чей дом и кто в нем живет: «Из толпы громил кто-то нетерпеливо закричал главарю ее: «Да что спрашивать-то, давай сюда книгу и посмотрим в ней». Главарь раскрыл объемистую книгу и, перелистав ее, сказал: «Да, да, это дом Шубиной, внизу живет сама хозяйка, вверху Неверов, служит в Управлении, православные Пойдем дальше»276. Впрочем, такой подход выдерживался далеко не всегда. В селе Окны (Балтский уезд Подольской губернии) были разгромлены дома русских владельцев, а купец Соколов едва откупился от громил277. В Баку был разгромлен дом вице-губернатора Ледоховского278.
Погромы в Киеве охватили весь город, от центра до самых отдаленных окраин. Киевский погром характерен полным самоустранением местных властей от прямых обязанностей по обеспечению спокойствия и порядка. Отчасти это объяснялось дезорганизацией административного аппарата. Сразу же после манифеста 17 октября в киевском генерал-губернаторстве последовала череда отставок и новых назначений. Новое начальство еще не прибыло, старое умыло руки. И все-таки бездействие властей носило настолько демонстративный и вызывающий характер, что даже товарищ министра внутренних дел Д.Ф. Трепов, сам ушедший в отставку, но продолжавший руководить полицейским аппаратом до передачи дел преемнику, докладывал императору: «По моему мнению, главным виновником, допустившим вышеупомянутые беспорядки, является и. д. киевского губернатора д. с. с. Рафальский»279. Один из свидетелей описывал свой разговор с генералом Бессоновым, отвечавшим за военную охрану Киева: «Ваше превосходительство! Идет погром, меры не принимаются — как прикажете понимать это? — Какой же это погром? — был ответ мне. — Я вас не понимаю, генерал: ведь вот грабят магазины на наших глазах; это ли не погром? — Нет, это манифестация»280.
Киевские громилы недоумевали после погрома, когда сыскная полиция начала производить обыски и изымать награбленные вещи: «Сами призывали громить, а теперь обыскиваете!» Впрочем, складывается впечатление, что полицейские чины все же принимали меры предосторожности. От внимательных наблюдателей не укрылось, что заповедным островком в киевском погроме остался Лукьянове кий базар: «Существует мнение, что причиной того, что громилы не были допущены на Лукьяновский базар, была боязнь полиции, как бы хулиганы не пробрались к тюрьме, где могли освободить в помощь себе большее число уголовных арестантов»281.
В.В. Шульгин писал, что его саперная команда защищала евреев от погрома: «Во дворе нас встречает еврейская семья, которая не знает, как забежать и что сделать, чтобы нам угодить. Это понятно: наше присутствие обеспечивает им безопасность. «Гашпадин солдат, вот сюда, сюда пожалуйте*. Они ведут моего унтер-офицера куда-то, и я слышу его голос, который бурчит из темноты: «Вчера был «москаль паршивый», а сегодня «гашпадин солдат»... Эх, вы!..» С другой стороны, согласно отчету киевской скорой медицинской помощи, во время погрома были подобраны и доставлены в больницы 199 раненых. Из них 114 человек получили побои, то есть можно предположить, что они попали в руки погромщиков. Однако 71 человек имел огнестрельные раны, 6 человек были ранены шашками, 8 — штыками282. Таким образом, 85 человек, скорее всего, пострадали от рук полицейских и солдат, так как погромщики не имели огнестрельного оружия.
Во время погрома единственными евреями, о ком бездействующие власти попытались проявить заботу, были обитатели богатого района Липки. По свидетельству киевского вице-губернатора, как только он узнал о появлении погромщиков в этом районе, то «приказал полицмейстеру прекратить доклад и экстренно отправиться в Липки, чтобы на месте принять соответствующие меры к охране как дома Бродского, так и других расположенных там еврейских домов-особняков»283. Однако солдаты без энтузиазма охраняли дома еврейских негоциантов. Особняки Бродских, Гйнцбурга, Ландау, Марголина и других были полностью разгромлены. Сыновья сахарозаводчика А.И. Бродского вооружились винтовками, чтобы защититься от погромщиков, но по ошибке застрелили помощника пристава, присланного охранять их дом. Впрочем, убийство полицейского сошло с рук, власти ограничились лишь мягким порицанием.
В Киеве погром затронул все слои еврейского населения, от самых богатых до самых бедных. Вот описание центра города, где располагались роскошные торговые заведения, кафе и рестораны: «Что из себя представлял Крещатик, я даже не могу вообразить, это был какой-то ад, где все посмешалось и подверглось разгрому. Вся улица была в дорогих коврах, перьях; валялись рояли, чудные стоячие лампы, разбитые зеркала и домашняя утварь. Извозчику трудно даже было проехать»284. Из 26 еврейских магазинов на Крещати-ке уцелело лишь торговое заведение Людмера, который употребил хитрость, выставив в витрине иконы. Но столь же жестокому погрому подверглись бедные киевские окраины. В.В. Шульгин увидел следующее: «Страшная улица... Обезображенные жалкие еврейские халупы... Все окна выбиты... Местами выбиты и рамы... Точно ослепшие, все эти грязные лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и грязи — вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, переломанная...»285
Еще более ожесточенные формы приняло избиение евреев в Одессе. Маленький поселок на берегу Черного моря за одно столетие превратился в четвертый по величине город Российской империи, после Петербурга, Москвы и Варшавы. В крупнейшем торговом центре богатство и нищета соседствовали бок о бок В 1905 г. Одесса пережила ряд революционных событий, потрясших всю страну. В июне 1905 г. на внешнем рейде появился мятежный броненосец «Потемкин». Таинственные подпольщики толковали о провозглашении Южнорусской республики, основанной на принципах пролетарской справедливости. Город был вотчиной анархистских групп, вообще отрицавших всякое государство, даже самую демократическую республику, и проповедовавших безмотивный террор. Напряжение в Одессе нарастало с каждым месяцем. Еще летом в городе видели городовых, упражнявшихся в рубке чучел с надписями «забастовщик», «студент». Новороссийский университет вызывал особое опасение властей, так как являлся центром революционной агитации. За день до подписания манифеста распоряжением градоначальника доступ посторонней публики в университет был закрыт. В ответ на улицах появились баррикады и начались стычки с полицией и солдатами. Были задержаны 214 человек (из них — 187 евреев), а также почему-то 13 детей в возрасте от 12 до 14 лет, очевидно, также строивших баррикады и кидавших камни в полицейских.