558. Протесты оппозиции были отклонены. Объединение состоялось, но Национальный союз никогда не поднялся до ранга политической партии. В начале 1910 г. в собраниях союза участвовали 230 человек «Прошло, однако, четыре месяца, — жаловался М.О. Меньшиков, — и в результате их открыто всего лишь четыре новых отдела Национального союза... Насколько вообще слабо идет организация национальной пропаганды, показывает тощий состав даже открытых отделов. В члены-учредители в названных городах записалось всего от 30 до 60 человек, не более»559. Первый съезд Всероссийского национального союза собрался только через два года. В плачевном состоянии были финансы этой организации. Издавалась всего одна газета — «Окраины России». Возможности фракции крайне правых были куда более значительными, так как они опирались на многочисленные отделы Союза русского народа и других монархических организаций.
Самыми заметными ораторами крайне правых были
В.М. Пуришкевич и Н.Е. Марков 2-й. Номер второй он получил, потому что в Думе был еще один Марков, дядя черносотенца. На выступление черносотенного дуэта Пуришкевича и Маркова приходили как на концерты. Один из гостей Думы, человек, вовсе не сочувствовавший черной сотне, писал, что Марков «надо сознаться, настолько остроумно отпарировал возгласы левых с мест, что нередко слышны были возгласы негодования и смеха»560. Еще более колоритной фигурой был Пуришкевич. У интеллигентных слушателей его речи вызывали чувство глубокого негодования с примесью восхищения. Поэтесса Марина Цветаева иронически замечала: «Моя любовь в политике — Пуришкевич. Ибо над его речами, воззваниями, возгласами, воплями я сразу смеюсь и плачу». Являясь членами Государственной думы, Марков и Пуришкевич постоянно подчеркивали, что ни в грош не ставят парламентские принципы и гражданские свободы. Парируя замечание знаменитого адвоката Ф.Н. Плевако, что русскому народу пора надеть тогу гражданина, Марков сказал: «Не римская простыня нужна русскому народу, а теплый романовский полушубок». Пуришкевич написал «Плач* русского мужика, который обращается к Думе с горьким укором:
Ох! Высокая палата,
Чтоб те пусто было!
Нет житья от депутата:
Продувное рыло!
Что ни день — с трибуны брешет,
Деньги получая,
И давно затылок чешет Русь от них святая'.
В пьесе «Законодатели» Пуришкевич в карикатурном виде обрисовал лидеров думских фракций. Хорошее знание кулуарной жизни Думы позволило ему насытить свое сатирическое произведение точными деталями. В пародийном «Дневнике непременного члена министерской передней» Пуришкевич вывел образ продувного депутата, неопределенной центристско-октябристской окраски, для которого политические принципы служат прикрытием самых низменных целей. Депутат пользуется всеми благами жизни, которые предоставляет ему думское жалованье, но предчувствует неизбежный конец: «С опасением поглядывал на столбы электрические трамвая вдоль Невского. Ой! Чует мое сердце, заболтаюсь я под ними с рядом себе подобных; да и тех, что полевее, ждет то же, при дальнейшем попустительстве нашего правительства и поверхностном отношении его к рабочему социал-демократическому движению, которое принимает все более и более стройный ход и является уже организованным властною, невидимою революционною рукою»561562.
По мнению Пуришкевича, Россию отстаивали только крайне правые депутаты ГЪсударственной думы и члены правой группы Государственного совета. Произнося тост в Русском Собрании, Пуришкевич восклицал:
За правых Думы и Совета,
За то, чтоб русский богатырь Не умер в них на многи лета,
Но размахнувшись вдоль и вширь,
Хватил бы вдруг по остолопу И показал бы кой-кому «Прогресс, свободу и Европу»,
«Осину, розги и тюрьму!»
Фракция крайне правых активно участвовала в обсуждении всех вопросов, поднимавшихся в III Государственной думе. О бурных дебатах, посвященных столыпинской аграрной реформе, будет сказано позже. Здесь же следует отметить, что у крайне правых была постоянная тема, которую они поднимали практически в каждом выступлении. Черносотенцы утверждали, что русский народ в силу своих особых душевных качеств не способен сопротивляться напору сплоченных инородцев. Если левая печать называла Россию «тюрьмой народов», то Пуришкевич говорил с думской трибуны: «...благодаря известным особенностям славянской расы мы не в состоянии не только душить ту или другую нацию, но сплошь и рядом, благодаря нашей мягкотелости и податливости, мы не в состоянии не поддаться ассимиляции с нею; факты налицо, вам достаточно указать, что русские, живущие бок о бок с якутами, сплошь и рядом объякучиваются...»563 Черносотенцы призывали русский народ проснуться и показать свою богатырскую силу инородцам. «Сильному да повинуется слабый, — возвещал Пуришкевич и угрожающе прибавлял: — А если он не желает добровольно повиноваться, то силой будет к этому принужден (голоса справа: «Браво!»)*. Он доказывал, что Россия должна силой поддерживать тишину и порядок на своих национальных окраинах: «Господа! Мы должны быть сильными, и это один из главных поводов, это одна из главных причин того, что самые серьезные, самые беспощадные репрессии должны быть приняты в отношении взбунтовавшихся окраин». Ему вторил Марков: «Опомнись, Россия... наша инородчина вконец обнаглела... Говорим вам: прочь мелкота — Русь идет!»564
Нетрудно догадаться, что главным врагом среди инородцев черносотенцы считали евреев. Пуришке-вича сравнивали с Катоном Старшим, который каждое свое выступление в римском сенате заканчивал призывом разрушить Карфаген. Пуришкевич тоже каждый раз призывал покончить с заговором евреев. Впрочем, черносотенцы предпочитали говорить не «евреи», а «жиды». Употребление этого слова вызвало протест кадетских депутатов во главе с лидером фракции П.Н. Милюковым, а октябристский председатель Думы сделал черносотенцам замечание. В свою очередь крайне правые выразили решительный протест ограничением свободы слова. Они подчеркивали, что это выражение «вошло в словарь русского языка издавна, известно народу по славянскому переводу Св. Писания, и оно встречается в сочинениях лучших наших писателей, являющихся гордостью и украшением нашей литературы, каковы, например, Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский*. Крайне правый депутат Г.Г. За-мысловский отмечал: «После этого протеста председатель и милюковские единомышленники не смогли уже помешать словам «жид» и «жидовский» сделаться «парламентарными» выражениями»565.
Весной 1908 г. октябристы, националисты и крайне правые развернули антифииляндскую кампанию. Финляндия стала для них источником тревоги из-за явных сепаратистских устремлений. Было хорошо известно, что на ее территории нашли приют русские революционные организации, а из-за финской границы в Россию ввозили оружие и проникали террористические группы. Эти темы, а также вопрос о правомерности финской автономии стали предметом запросов, внесенных октябристами и правыми в III Государственную думу. При обсуждении запросов Пуришкевич и Марков выступили с громовыми речами. Оба оратора дополняли друг друга, и впоследствии их речи были изданы одной брошюрой, в предисловии к которой указывалось, что после выступления черносотенных ораторов началось возрождение русского национального самосознания. Под рукоплескания правой части зала Марков бросил в адрес финнов: «Надо, чтобы страх вернулся, а любви чухонской нам не нужно». На предупреждения либеральных депутатов, что действия имперских властей неминуемо вызовут протест мировой общественности и иностранных парламентов, он сказал: «кроме сорной корзины, этим парламентским обращениям, этим гнусным бумажонкам другого места нет (Рукоплескания справа)*.
Пуришкевич констатировал, что всякий раз, когда русское правительство милосердно дарует нерусским народам какие-либо свободы, «являются невозможные аппетиты у этих народностей и эти аппетиты ведут к тому, что приходится брать назад то, что было дано». Он указывал на неравноправное положение русских в Финляндии. «Странно, дико, — сокрушался он с думской трибуны, — народ-завоеватель, народ-победитель, народ, занимающий громадную территорию, народ этот имеет под боком у себя насекомое в сущности говоря, и это насекомое его душит»566. Марков предлагал сделать из этого соответствующие выводы: «Ясное дело, что великой державе, которая увидела в 26 верстах от своей столицы такого врага, ничего не остается делать, как объявить этому врагу немедленную войну и завоевать его»567. Пора, восклицал Пуришкевич, «...пора это зазнавшееся Великое княжество Финляндское сделать таким же украшением Русской Короны, как Царство Казанское, Царство Астраханское, Царство Польское и Новгородская пятина, и мне кажется, что дело до этого и дойдет*568.
Правительство продемонстрировало солидарность с правооктябристским большинством, разработав законопроект «О порядке издания касающихся Финляндии законов и постановлений*, который был направлен на частичное ограничение автономии великого княжества и подчинение финляндского законодательства общеимперскому.
Еще одной окраиной, против которой устроили поход крайне правые, была Польша.