1. Записка Дурново легла на стол царю в феврале 1914 г., но не возымела никакого действия и была отправлена в архив. Между тем записка бывшего директора департамента полиции и министра вну-
тренних дел представляла собой поразительный и редчайший в истории пример политического прогноза, сбывшегося во всех главных своих компонентах. Как отмечал американский историк и политолог Ричард Пайпс, «этот документ, обнаруженный и опубликованный после революции, так точно предсказывает ход грядущих событий, что, не будь столь несомненно его происхождение, можно было бы заподозрить позднейшую подделку»935.
П.Н. Дурново подчеркивал, что «война для нас чревата огромными трудностями и не может оказаться триумфальным вхождением в Берлин». Неизбежны и военные неудачи, те или иные недочеты в нашем снабжении. Он предвидел, что «при исключительной нервности нашею общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение», причем все неудачи будут приписаны правительству. По его прогнозу, в случае военных неудач «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна», и «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается предвидению». По мнению Дурново, всех этих бед можно было избежать, если бы Россия избежала противостояния с Германией. «Жизненные интересы России и Германии нигде не сталкиваются и дают полное основание для мирного сожительства этих двух государств. Будущее Германии — на морях, то есть именно там, где у России, по существу, наиболее континентальной из всех великих держав, нет никаких интересов». Мысль о том, что для России было бы выгоднее иметь иных союзников, была характерной для крайне правых. При этом они исходили не только из военностратегических и экономических, но прежде всего из политических соображений. Если либералы в основном ориентировались на республиканскую Францию и конституционную Великобританию, то монархисты полагали, что российскому самодержавию куда ближе кайзеровская Германия и императорская Австро-Венгрия. Лидеров черносотенных организаций тревожил кури: правительства на упрочение связей со странами Антанты.
В январе 1912 г. по случаю прибытия в Россию английской делегации Главная палата Союза Михаила Архангела приняла обращение к министру иностранных дел, в котором выражалась надежда, что приезд дорогих гостей «ни в каком случае не повлияет на ухудшение старинных наших отношений с Германией, в которых Союз видит могучий оплот монархических принципов среди кругов бушующего моря революции...». В другой телеграмме, адресованной министру внутренних дел, черносотенцы подчеркивали, что если бы правительство вернуло национальную политику в ее исконное историческое русло, «не было бы надобности искать опасных союзов, направленных против искони дружественных нам соседних держав». Даже в мае 1914 г., буквально в канун войны, лидер союза русского народа Н.Е. Марков говорил с думской трибуны: «Я думаю, что лучше вместо большой дружбы с Англией иметь маленький союз с Германией, это будет проще, и здесь нам будет гораздо легче договориться»936.
Крайне правым пришлось резко переменить фронт после 1 августа 1914 г., когда Германия объявила войну России. Союз Михаила Архангела был вынужден в срочном порядке изъять из своего устава § 17, в котором было выражено особое доверие немецкому населению империи. Н.Е. Марков, совсем недавно восхищавшийся германскими порядками, провозглашал: «Мы ведем теперь борьбу не только с Германией и Австрией, мы ведем борьбу с Иудо-Пгрманией». В.М. Пуришкевич, ранее изобличавший британские дипломатические интриги, теперь просил позволения выразить «глубокое восхищение Англии, нашему доблестному союзнику». Напротив, немцы на страницах черносотенных газет из культурного и цивилизованного народа немедленно превратились в орды «гуннов» и «варваров»: «Ради алчного захвата русской земли корыстолюбивый злобный немец издавна готовился к внезапному на державу Российскую нападению и, выждав удобное время, всеми силами ринулся на мирную Россию»937.
Пожалуй, единственным правым деятелем, оставшимся верным прежним позициям и осмелившимся открыто заявить об этом, был адвокат П.Ф. Булацель. Когда в Англии заговорили о том, что необходимо объявить Вильгельма II военным преступником, подлежащим суду за свои злодеяния, Булацель откликнулся статьей в «Российском гражданине», указывая, что с точки зрения монархических принципов особа любого монарха, будь он царем или кайзером, является священной и неприкосновенной. Выступление Булацеля вызвало единодушное осуждение со стороны представителей всех политических сил, включая ею соратников по правому лагерю. Он был исключен из членов Киевского отдела Союза русского народа, а Главная палата Союза Михаила Архангела приняла специальное заявление, в котором говорилось, что защита русского монархизма отнюдь не тождественна германофильству: «отсюда до рабского преклонения перед злодейскими династиями Гогенцоллернов и Габсбургов целая пропасть. Наш Союз будет приветствовать уничтожение и унижение этих династий как радостное для России и для всего христианского мира торжество»938939. Кадетская «Речь» сообщала мнение председателя фракции крайне правых профессора С.В. Левашова об условиях будущего мира: «Мы должны сломать только угнетающий Европу немецкий империализм. Для этого нужно превратить 1Ърманскую империю в прежний союз немецких государств...»5
Насколько искренним было желание крайне правых увидеть Германию поверженной и расчлененной? Один из исследователей правого движения Ю.И. Кирьянов полагает, что черносотенцы лишь формально были за продолжение войны до полного изгнания вражеских солдат с территории России. «Однако скрытно часть правых во главе с А.И. Дубровиным уже в 1915 г. стала склоняться к прежней ориентации, желая скорейшего заключения сепаратного мира с Германией ради спасения двух главных монархических держав в Европе»940. Действительно, современники сомневались в патриотизме вождей «истинно русских». Н.Е. Маркову на протяжении всей войны припоминали его опрометчивые слова о «маленьком союзе с Германией». Департамент полиции имел агентурные сведения о том, что немцы пытаются использовать правых депутатов для агитации в пользу прекращения военных действий — «при содействии также и члена Думы Пуришкевича». В справке Департамента полиции объяснялось: «Правыми в этом случае руководит будто бы опасение, что окончательный разгром германии вызовет в последней государственный переворот, который в свою очередь неблагоприятно отразится и на монархических устоях в России, где — под влиянием соседней германской республики — может тогда вспыхнуть вторичное революционное движение*941. Дубровинское «Русское знамя» подозревали в скрытом восхвалении немецкой культуры. В архиве А.И. Дубровина сохранилось письмо руководителя «кружка архангельских патриотов», который возмущался действиями местной цензуры (привожу с сохранением орфографии подлинника): «даже к нам в Торговлю нарочно заходил военный цензор г-н Советник Всеволжский который не советывал выписывать Русское Знамя говоря что неметскими деньгами пахнет»942.
Вместе с тем надо учитывать, что ярлык германофильства был удобным средством дискредитации политических оппонентов и к нему часто прибегали представители либеральной оппозиции. И монархистов, и царское окружение, вплоть до самой императрицы, обвиняли в стремлении заключить сепаратный мир с Германией. Никаких фактических доказательств, подкреплявших столь серьезные обвинения, не было приведено ни до, ни после революции. Будет справедливо отметить, что лидеры черной сотни, вне зависимости от своих личных пристрастий, в годы войны не предприняли никаких шагов, которые могли быть истолкованы как пособничество врагу.
В вопросе о возможных территориальных приобретениях России после победоносного завершения войны черносотенцы пошли дальше самых смелых планов, которые вынашивали лидеры либеральных партий во главе с Милюковым — Дарданелльским. Они не ограничивались мечтами о Царьграде и проливах. Антоний Храповицкий говорил в своих проповедях: «Но и этого мало. Невозможно могущественной России сносить, чтобы величайшая наша святыня — Господень Гроб и Голгофа и Вифлеем оставались в руках неверных магометан»943. Б.В. Никольский писал в своем дневнике: «В мои студенческие годы у меня висела карта Европы, где наша западная граница шла по Эльбе. Теперь я согласен даже на Одер. Наконец, если мы проведем ее по Висле, так и то я согласен стерпеть. Но не меньше»944.
В годы войны В.М. Пуришкевич стал председателем «Общества русской государственной карты», созданного для того, чтобы с научной точки зрения обосновать новые границы империи. Пуришкевич считал, что российские дипломаты еще со времен Нессельроде забыли, какой они национальности, и легко поступятся интересами русского народа на будущем мирном конгрессе. С другой стороны, он вспоминал, что ему все время приходилось обрывать полеты фантазии славянофилов, заседавших в Обществе, и возвращать их на почву реальной политики, указывая, что русские приобретения должны быть приемлемы для союзников по Антанте.
Черносотенные союзы старались внести свою лепту в дело победы. Среди добровольцев, ушедших на фронт, был прапорщик Владимир Голубев, один из руководителей киевского молодежного общества «Двуглавый орел», известный по делу Бейлиса. Он заслужил георгиевский крест и пал на поле брани через несколько месяцев после начала войны. Похороны героя-чер-носотенца превратились в грандиозную патриотическую манифестацию. Кстати, по некоторым сведениям, смертельно раненного прапорщика Голубева вынес из-под огня санитар-еврей