Константин повертел сувенир в пальцах.
— Отдай её Сэмми. Однажды я сказала…
— …Что она похожа на снежинку, прелесть которой люди с непривычки не в силах оценить. Помню.
Я не верила своим ушам.
— Правда? Вот уж не думала!..
— Это хороший подарок, — сказал Константин серьёзно. — Маги топят снег вокруг городов, деревень и поместий, чтобы не пропустить ловушку. Я выполню твою просьбу.
— Спасибо.
Мы помолчали немного, размышляя каждый о своём. Мне до сих пор было не ясно, как он собирается искать ту женщину, ведь Москва огромна. Не давать же, в самом деле, объявление в газету? Я озвучила сомнения.
— Давай сходим на место, с которого всё началось? — предложил он.
— А потом?
— Погуляем по городу.
— Хочешь экскурсию? — улыбнулась я.
— Хочу засечь магический след.
— Думаешь, сработает?
Он пожал плечами.
— Обычно у меня неплохо получается.
— Тогда совместим приятное с полезным, — я подняла указательный палец вверх. — Мне всё равно нужно в город. Кое-что без документов не купишь, — взглянула на окно и добавила: — Там в пакетах должны быть тёплые вещи. Не пренебрегай ими, прошу.
Кольдт медленно поднялся со стула и покинул кухню. Я домыла посуду и тоже пошла переодеваться.
— Ну и ну! — присвистнул он, положив ладони на раму. — Высоковато будет!
Сквозь стекло был виден кусочек неба. Мне не хотелось приближаться — пугали воспоминания. Я держалась поодаль, наблюдая за Константином, казавшимся на фоне светлого квадрата лишь тёмным силуэтом. Когда-то я с зажатым в руке мобильником и 112 на проводе стояла там, где сейчас застыл он.
Тогда нам с Лёшей не встретился консьерж. На этот раз пришлось выжидать, когда пожилой господин в униформе отлучится. Благо я помнила, который из лифтов останавливается на четвёртом этаже. Та же тяжеловесная роскошь, тот же длинный коридор, те же серебряные цифры, — всё осталось прежним. Новой была только печать на двери.
Лёша говорил, что семья предпринимателя живёт за границей. Значит, за наследством пока никто не явился. Это было даже не плохо — перспектива столкнуться с кем-то из родственников убитого не радовала. Так или иначе, мы не собирались входить.
Я не могла сдержать дрожь, когда спросила Константина, должны ли мы попасть внутрь, и не могла скрыть облегчение, когда тот ответил, что это вовсе не обязательно, потому что магией, по его ощущениям, не фонит.
По дороге на Котельническую набережную мы посетили салон связи, и консультант вставил новую симку в мой аппарат. Опытным путём я выяснила, что Лёшин телефон заблокирован. В списке контактов нашлась староста группы. Спустя два долгих гудка в трубке раздалось ленивое «алё».
— Олеся!
— Кто это?
— Это я, Карина Майер, у меня другой номер.
— Карина?! — переспросил изумлённый голос. — Но я… Ты же… Я думала, ты умерла! Это розыгрыш?
— Нет… Почему ты решила, будто меня нет в живых? Так сказали в полиции?
— Ох, там такое было! Преподы между собой обсуждали, а я совершенно случайно услышала… Одна из наружных камер показала, как ты и тот тип выпали из окна. Момент приземления заснять помешала яркая вспышка. Удар молнии, гроза же собиралась… После этого камера вышла из строя. Труп мужика нашли, осколки смартфона тоже, а тебя как ветром сдуло. По окончании предварительного расследования объявили без вести пропавшей.
— А Воронцов?
— В Швейцарию укатил. Сначала на лечение, потом родители уговорили подать документы в Бернский университет. Будет работать с отцом за границей. Да я вообще не понимаю, что он у нас забыл, почему в Юридическую академию не поступил…
Олеся говорила и говорила. Её деятельная натура не знала покоя. Бьющая через край энергия искала выход, требовала свободных ушей. Но мне было всё равно. Я узнала главное — Лёшу спасли.
— Каринка? — позвали из трубки, видимо, почувствовав, что я отвлеклась.
— М?
— Что там вообще произошло? Как выжила? Где пропадала?
— От удара головой и шока амнезия приключилась. Жила у добрых людей в Троицке. Память частично вернулась, и я пытаюсь восстановить недостающие фрагменты.
— А-а-а. А на учёбе-то появишься? Поспрашивать, сохранилось ли место?
— Олесь, не сообщай никому. Мне нужно время, чтобы прийти в себя.
— Конечно-конечно. Можешь на меня рассчитывать.
— Спасибо. Мне пора.
Я отключилась. Разумеется, надолго её не хватит, разболтает. Понимать бы только, сколько дней до того, как все узнают, у меня есть.
Очнулась от прикосновения к плечу. Погружённая в свои мысли, я совсем забыла о Кольдте.
— Мой приятель. Он жив.
— Хорошо, — Константин взял меня за руку и повёл на выход. Я не сопротивлялась.
По мере того как сгущались сумерки, город преображался. Повсюду зажигались разноцветные огни. На фасадах, дверях и окнах домов переливались гирлянды. Бульвары встречали нарядными арками. К черничному небу тянулись светодиодные деревья. Владельцы кафе и магазинов писали на витринах поздравления, украшали их фигурками оленей, снеговиков. Пахло сдобой, корицей и миндалем, мандаринами, хвоей и глинтвейном. Горожане готовились к Новому году, подводили итоги, подбивали финансы, скупали билеты, опустошали полки в торговых центрах, обменивались подарками, звонили родным. Некоторых предпраздничная суета заряжала весельем, кого-то, напротив, утомляла, но всех объединяло ни с чем не сравнимое предвкушение волшебства.
Почему я раньше не замечала, как хороша ночная Москва? Почему не приезжала в центр, не бродила по площадям, не заходила в театры, музеи? Учёба, работа, дом — три кита, на которых стояла моя жизнь. Всё рухнуло, и кроме обломков мне ничего не осталось. Даже тот, кто шагал рядом, грея руки в карманах куртки с пушистым воротником, был от меня далёк. Иногда задевали друг друга рукавами — шуршала болоньевая ткань. И всё же нас разделяла пропасть. Я желала и столь же отчаянно страшилась её сократить.
— О чём ты думаешь? — я придвинулась ближе, чтобы голос не унесла метель.
— Заставляю себя поверить, что ступаю по другой планете. А ты?
— О еде.
Константин улыбнулся.
— Как прозаично! В Пирополе отвел бы тебя в «Опалённый гусь», но здесь вся надежда на твои познания.
— Я разбираюсь в местных ресторанах не лучше твоего, — вздохнула я.
— Почему? — удивился он.
— Училась, работала, редко куда-то выбиралась. Но знаешь, скоро большой праздник. Люди по всему миру будут провожать старый год и приветствовать новый. Обычно в новогоднюю ночь загадывают желания. Теперь я знаю, что попрошу.
— И что же?
— Чаще бывать в центре города в приятной компании. А ты бы что выбрал?
— Так сразу не скажешь, — растерялся он, помолчал немного, глядя куда-то вдаль, а потом предположил: — Может, счастье для Сэм?..
— А для себя? Чего хочет Константин Кольдт?
— Есть! — выкрутился он. — Веди к пище, женщина! Или ты добиваешься моей смерти, и чтобы труп занесло снегом на радость фригонцам?
Покачала головой. К этому я точно не стремилась.
Мы прогулялись по абсолютно белому Александровскому саду, завернули на Красную площадь. Я старалась показать иноземцу достопримечательности, вкратце рассказать то, что знала сама. Перед ГУМом, похожим на расписной пряник, пестрела шатрами рождественская ярмарка. Разрумянившиеся мужчины, женщины, дети коньками резали лёд. Из колонок над катком лилась музыка прошлых лет, перекрываемая гомоном толпы, взрывами смеха, топотом тысяч ног.
За главным универмагом — Никольская улица. Шумная туристическими массами, богатая украшениями, контрастная уличными артистами у дорогих витрин. Даже двигаясь по краю, нам приходилось буквально продираться сквозь лес людей.
Вскоре мы вышли на просторную Лубянку. С облегчением набрав полные лёгкие морозного воздуха, я зашагала к переходу. Подземный тоннель вывел на противоположную сторону площади. Мы взяли налево, предпочтя Мясницкой улице Кузнецкий мост. Здесь гуляло меньше народу, чем на Никольской, и всё же ни в одном заведении общепита не было свободных мест.
Я замерла у какой-то вывески и уже открыла рот, чтобы сообщить Константину, что мы едем домой варить пельмени, как сквозь стекло заметила, что какие-то дамочки сгребают со столика телефоны, поправляют волосы, накидывают на плечи пальто. Не обращая внимания на вопросы Кольдта, я ворвалась в ресторан и, чуть не сбив официанта и двух подруг с ног, швырнула шарф на едва освободившееся место.
— Простите, — пискнула я, наблюдая, как на лицах обеих женщин проступают признаки возмущения.
И мне наверняка не удалось бы избежать конфликта, если бы в тот момент, когда одна скривилась, будто надкусила незрелое яблоко, а другая разомкнула густо обведённые помадой губы, у столика не возник Константин.
Он уже успел снять куртку-аляску — та висела на сгибе его локтя. Болотный джемпер подчёркивал цвет глаз, выгодно оттенял медь волос, и главное, не скрывал достоинств фигуры. За время прогулки идеальные джинсы не перестали быть таковыми, а горчичные тимберленды доводили нарочито небрежный образ до совершенства.
Я испытывала одновременно гордость и досаду. Первое — потому что сумела на глазок подобрать Кольдту правильные вещи, а второе — из-за того, как менялось поведение женщин рядом с ним. На Амираби мы не бывали в обществе, и слава богу! Здесь представительницы слабого пола демонстрировали две реакции на моего спутника: или поспешно отводили глаза, или, ничуть не смущаясь моим присутствием, смотрели в упор. Я не имела права на ревность, но она поселилась в сердце со дня визита Клементины в Рощу, и я привыкла к этому чувству, как привыкает жить с ноющей болью избегающий стоматолога человек.
— Ничего, — елейным голосом пропела та, что с помадой, — мы как раз собирались уходить. Ну и ажиотаж сегодня, верно?
Константин улыбнулся и протиснулся к свободному стулу.
— Да, спасибо! — ответила я за него.
Недовольно поджав губы, дамы удалились несолоно хлебавши. А я мелочно порадовалась, что фламийский альтеор ни бельмеса по-русски.