Это можно было понимать как угодно. И хотя, по моим сведениям, Чедвик никогда не носил имя Педро, я согласен с Мактигом: язык у него змеиный.
Он передвинулся так, чтобы хорошо видеть остров. Но сомневаюсь, чтобы он его видел. Затем сказал:
— У вас завидное положение здесь. Вы подобны Богу. Вам, как врачу, говорят то, что никогда не сказали бы другому. Вы точно знаете, что происходит вокруг вас, тогда как другие могут только строить догадки. Возможно, вас заставляет молчать клятва Гиппократа, а может, просто здравый смысл. В любом случае мне это нравится. И вы мне нравитесь. Вы хороший друг, а я всегда полезен своим друзьям — в финансовом отношении. Подумайте об этом.
Я уловил общий смысл его предложения, хотя всех подробностей знать не мог. И не ответил резко просто потому, что не хотел заставить его принять оборонительную позу. Прежде всего я хотел помочь Пен, а по намекам Чедвика было ясно, что она более связана со всем этим делом, чем говорит.
Я сказал:
— Подумать никогда не помешает.
Он коротко рассмеялся и отошел.
И вдруг я почему-то обрадовался, что не ответил резко и не вызвал его вражду. Меня осенило — Чедвик предложил мне отравленную приманку, но сам проглотил ее: пытаясь понять, насколько я знаком с делами Пен, он выдал информацию, что существует нечто, что я могу узнать. Но что это такое?
То, чем он удерживает Пен. То, что приковывает ее к нему, несмотря на ее любовь к Мактигу!
Но он ищет моей помощи, значит, положение его не очень надежно. Но… как это все связано с верой Пен в жизнь колеса и с ее опасениями за душевное здоровье отца?
Допустим, Чедвик заявил Пен, что у него есть доказательства безумия Бенсона; она любит своего отца и выйдет за Чедвика замуж, чтобы защитить его. Хотя Бурилов — также искатель счастья, его методы не столь презренны, как методы Чедвика. Русский мне скорее нравился, но я понимал в свете своих рассуждений, почему Пен его не любила: он был той же породы, что и Чедвик.
Возникает вопрос: если у Чедвика есть доказательство — а оно должно быть убедительным, чтобы подействовать на такую девушку, как Пен, — каково оно и как он его заполучил?
Его вечное пренебрежительное отношение к Мактигу — не только следствие ревности. Он старается отдалить его от Бенсонов. Возможно, чувствует, что рыжеволосый ирландец — серьезный противник; а может, потому, что Мактиг может предоставить противоположную по смыслу информацию.
Обычно я предпочитаю не вмешиваться в чужую жизнь, но этот случай — исключение. Пен стала мне очень дорога, хотя у меня нет никакой надежды на более близкие отношения с ней. Очевидно, я должен поделиться своими догадками с Мактигом, но таким образом, чтобы он не набросился сразу на Чедвика.
Я не мог решить, как это сделать, но думал, что найду способ.
Имеются некоторые важные обстоятельства. Во-первых, на каком основании Пен считает, что это путешествие обречено? Во-вторых, ее уверенность, что колесо живое. В-третьих, удивительно сходное впечатление, произведенное на самых разных людей на «Сьюзан Энн» колоколом, дудкой и колесом.
Тень от одного из бегущих облаков упала на «Сьюзан Энн» и тут же прошла мимо.
Хотел бы я, чтобы так же быстро ушла тень с моего сердца.
11. РЫЖИЙ
Днем, бесцельно слоняясь по своему кабинету, я слышал, как Бенсон гневно зовет капитана Джонсона. Меня поразил не тон его голоса, а странные интонации. Голос звучал визгливо, раздраженно, словно у Бенсона был приступ астмы. Я подошел к двери и выглянул.
Бенсон воинственно шагал в сторону каюты Джонсона, за ним бежал Мактиг и что-то ему говорил. Бенсон кулаком ударил по двери каюты и, не дождавшись ответа, ворвался внутрь. Через мгновение он снова появился.
— Джонсон! Джонсон! Где он спрятался?
Он затопал по коридору. Мактиг пожал плечами и отстал. Я окликнул ирландца. Тот повернулся, увидел меня и подошел, Я прошептал:
— Что с ним?
Мактиг мимо меня прошел в кабинет и устало опустился на стул. Порылся в кармане в поисках трубки. Лицо у него осунулось. Он сказал, бросая спичку в пепельницу:
— Я люблю старого ублюдка, но временами мне хочется украсить его зад отпечатком своей подошвы.
Он рассмеялся коротким, резким смехом, похожим на хруст черствого хлеба.
— Эти вечные колебания добьют меня. Мы добрались до острова, и я был счастлив, думая, что этот глупец избавится от хватки старого капитана, — счастлив, как мальчишка, когда сгорела школа, где он учился. Но тут мы находим эту лохань и проклятое черное колесо! И вот — полюбуйтесь: он снова здесь, этот старый капитан, и на этот раз со всеми украшениями!
— Но что…
— Смитсон вместе с несколькими матросами высадился на берег, чтобы нарубить деревьев для кнехтов и брусьев, и решил, пока его люди работают топорами и пилами, побродить с лопатой. Опавшая дюна показалась ему подходящим местом, и он начал там копать — и вот как раз в этот момент Большой Джим отрывается от своего любимого колеса и решает посмотреть, как идут дела на берегу и на борту. И тут же видит Смитсона на дюне. Как смеет этот ублюдок охотиться за сокровищами, когда капитан торопится отремонтировать «Сьюзан Энн»? Я ничего не мог сделать. Пришлось везти старика туда.
Мактиг помолчал, затягиваясь,
— И все время он изрыгал такие ругательства и непристойности, которых я, известный ценитель, никогда не встречал ни в употреблении, ни в изъятых книгах. Должен сказать, мы быстро добрались до дюны: подобный заряд брани действует лучше ракетного двигателя.
Он опять затянулся.
— Капитан направился к Смитсону и разразился новой красочной тирадой. Смитсон воспринял это, как град по жестяной крыше: просто стоял с застывшим лицом и слушал. Когда капитан вынужден был остановиться, чтобы перевести дыхание, Смитсон заметил, что люди его работают, и потому нет смысла браниться, да к тому же он подчиняется капитану Джонсону, а не владельцу «Сьюзан Энн».
Мне наплевать на Смитсона, но он прав. Такие обстоятельства случаются сплошь и рядом, и умный капитан или владелец их не замечает. К тому же, черт побери, Смитсон видел, как мы утром вернулись с грудой добычи. Почему бы ему самому не откопать парочку сувениров? Почему все всегда должно доставаться богачам?
— Да, но что дальше?
— Ну, Большой Джим в роли старого капитана превосходно исполнил роль сорвавшегося с привязи. Он захотел схватить лопату и закопать Смитсона в песок по горло. Но Смитсон схватил лопату первым и не хотел уступать. Капитан вспыхнул, как окаменевшая рекламная фуксия с неоновыми листьями. Но и это не испугало Смитсона, тот по-прежнему выглядел весьма угрожающе с лопатой в руках. Поэтому, чтобы не пачкать руки о такую мразь, — мне кажется, что капитан искренне так подумал, — он повернулся и направился назад к лодке. И не считал при этом, что сдержанность — лучшая часть мужества. Вовсе нет!
Пока я греб назад, он многократно заявлял о своем намерении заковать Смитсона, расстрелять весь экипаж, причем выдал новый залп непристойностей. К тому времени, как мы добрались сюда, он должен был бы успокоиться, но он еще более раскалился, и я серьезно начинал подумывать, не стукнуть ли его по голове веслом или попросить вас сделать ему укол успокаивающего. Вот и все. Более чем достаточно.
Я сказал:
— Это всего лишь приступ гнева. Пройдет. Не стоит беспокоиться.
— Вы так думаете? Приятель, вы не знаете экипаж. Это все потомки первоначального экипажа «Сьюзан Энн». Их предки сражались с малайскими пиратами, как мы играем в регби, просто для удовольствия. Питерс, которого смыло в ураган, рассказывал мне кое-что о том экипаже. Они однажды захватили две джонки с пиратами и пустили их в плавание в таком разделанном виде, что судьба погибших солдат Кастера[4] кажется детской игрой.
Когда дело доходит до зла, эти парни должны превосходить своих предков. Еще два-три таких гневных приступа, и они решат, что капитан спятил. И это он будет в кандалах или расстрелян, а не экипаж. Не они.
Я не мог поверить в это. И возразил:
— Но он же сам их выбирал. Они преданы ему…
Майк выколотил трубку о блюдце с кристаллом, который я выращивал. И сказал:
— Прошло сто лет с тех пор, как распался первый экипаж «Сьюзан Энн». Они утратили связь друг с другом. Большинство из них никогда не слыхали о старом капитане и так бы и не узнали, если бы Бенсон не раскопал их имена в старом корабельном журнале. Они тут из-за денег и считают, что очень нужны, раз уж миллионер потрудился их отыскать и подкупить, чтобы они отказались от прежней привычной работы. Знаете, сколько платит им Бенсон?
Я понятия не имел. Он мне сказал, и я был поражен.
— Одна лишь непомерная плата уже должна была сделать их подозрительными. Нас ждут неприятности. Питерс об этом знал, но не посвятил меня. Ему как раз Большой Джим нравился. Я надеялся понять, что происходит: поведение Смитсона свидетельствует, что нарыв вот-вот прорвется. И то, что старый капитан сейчас делает, вовсе не улучшит положения.
Мы прислушались: ясно доносился резкий голос Бенсона. Я рассмеялся при мысли о мятеже.
— Мактиг, вы так хотите спать, что вам наяву снятся кошмары. Отправляйтесь к себе и ложитесь в постель.
— Спать! — усмехнулся он, вставая. Потянулся и зевнул. — Я не склонен к извращениям, док, но позвольте вам сказать, что я жду не дождусь объятий Морфея. Однако, сейчас мой долг — удержать капитана от того, чтобы вызвать вражду Джонсона.
Он направился к двери и остановился. Печально взглянул на меня.
— Я чувствую себя, как сырая кожа на непрочной раме. Рама вот-вот лопнет. У вас есть что-нибудь алкогольное от этого?
— Если хотите успокоительное…
— Успокоительное не поможет. Мне понадобится пьяная удаль, если капитан настигнет Джонсона. Прольется кровь, и я не шучу.
Я дал ему порцию пшеничной водки. Он улыбнулся.
— Надеюсь, вы не хранили в ней образцы?