к нему физическое отвращение… и физическое ли?
Я снова повернулся к клиперу. С близкого расстояния он выглядел еще более прекрасным, чем издалека — более человечным и дружелюбным.
Едва я ступил на палубу, кто-то проревел:
— Встретили его, Майк?
В пятидесяти футах от нас на мостике стоял высокий худой человек, крепко сжимая руками штурвал. Его лысая голова блестела в свете прожекторов. Наклонившись вперед, он рассматривал нас. У него был длинный тонкий нос, широкий рот с тонкими губами и заостренный, как у Пен, подбородок, но более длинный, который никто не назвал бы изящным.
Мактиг крикнул в ответ:
— Да, сэр, — и, повернувшись ко мне, добавил: — Это Бенсон.
Но еще до слов Мактига я понял, что это и есть Бенсон. Мне пришла в голову мысль, что это мог бы быть и янки, капитан старого клипера, прадед нынешнего владельца, и что реставрация «Сьюзан Энн» — вовсе не простой каприз.
Бенсон снова взревел:
— Как он?
— Все в порядке. Хотите поговорить с ним?
— Позже.
Мактиг улыбнулся и сказал мне:
— Вам придется привыкнуть к отсутствию формальностей на этом корабле. Сейчас отнесем вещи в вашу каюту. Можете спуститься и распаковать их, а можете остаться на палубе и понаблюдать за отплытием. Бенсон еще около часа не отойдет от штурвала.
Я решил остаться на палубе. Мактиг кивнул:
— Хорошо. Тогда идемте, я познакомлю вас с остальным цирком. Вокруг Пенелопы уже собралась небольшая группа, и Мактиг отвел меня туда. Коренастая, серьезная женщина что-то торопливо говорила леди Фитц-Ментон. Двигалась она как откормленный голубь, лицо спокойное и безмятежное, как яйцо. Это явно была шотландка. Взяв свертки у Бурилова, она ушла.
— Дебора, — подтвердил Мактиг мою догадку.
Меня представили собравшимся. Круглый, розовощекий, улыбающийся маленький священник англиканской церкви оказался преподобным доктором богословия Сватловым. Рядом с ним стоял высокий, худой и очень смуглый человек, примерно ровесник Мактига, — Тадеус Чедвик, второй из младших партнеров Бенсона.
Преподобный доктор Сватлов казался типичным священником для богатых: вежливый, терпимый, из тех людей, что способны разъяснить маленькую дилемму насчет того, что легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому — на небо.
Сестра его Флора оказалась красавицей, меланхоличной брюнеткой, умеющей пользоваться своими глазами, с пышными черными волосами, собранными вокруг маленькой головки, с роскошной грудью и ртом, которого явно не было среди искушений святого Антония. У нее было мягкое хрипловатое контральто, такое приятное, что не сразу поймешь, что в самих словах нет никакого смысла. У меня возникла мысль, что чересчур привлекательная внешность иллюзорна и во Флоре нет внутреннего огня, что теплота ее лишь внешняя, а за ней скрывается трезвый, расчетливый ум. Хорошо изолированный холодильник в тропическом оформлении.
Никто не обращал на меня особого внимания, все оживленно болтали друг с другом. Команда поднимала якорь, ставила паруса, и вскоре «Сьюзан Энн» развернулась в сторону открытого моря. Некоторое время я слушал и наблюдал: до сих пор мне не встречались за пределами больничной обстановки люди этого круга. Когда корабль закачался на волнах открытого моря, все разошлись. Мактиг отвел меня в мою каюту.
— Бенсон пошлет за вами, но не знаю, когда. Если он ведет клипер, часы ничего для него не значат. Обычно я переодеваюсь и сплю, пока меня не позовут.
У двери он остановился.
— Странное общество на борту, но не более странное, чем сам Большой Джим. И я такой же, как все остальные. Надеюсь, вы привыкнете.
И ушел.
Я распаковал багаж, надел пижаму и выкурил сигарету, вспоминая первые впечатления знакомства. Подумал о Чедвике: возможно, тут было какое-то соперничество из-за Пенелопы, но я чувствовал, что дело серьезнее. Мне показалось, что Флора Сватлов испытывает явный интерес к Мактигу и не очень доброжелательно настроена по отношению к Пенелопе. И что Бурилов находит Флору очень привлекательной, чем и вызваны холодные замечания, адресованные ему леди Фитц-Ментон.
«Странное общество», — вспомнил я слова Мактига. Но, по подсказке Кертсона, больше всего меня интересовал сам Бенсон; он стоит за штурвалом своего корабля, как некогда стоял его прадед; думает так же, как его предок. Правитель крошечного мирка на «Сьюзан Энн». Его правосудие… Подумав об этом, я понял, почему Кертсон испытывал такие предчувствия.
Но долго размышлять мне не пришлось. Корабль мягко раскачивался на волнах, и вскоре я уснул.
Проснувшись, я увидел Бенсона. Он сидел в кресле, скрестив длинные ноги, курил сигарету и разглядывал меня. Его холодно-серые глаза под густыми бровями были окружены густой сетью морщин. Такие морщины оставляют солнце и соленая вода в уголках глаз старых моряков. В глазах светился юмор, как и в разрезе тонких губ. Я сел и сказал:
— Простите, если заставил вас ждать. Я думал, вы пошлете за мной.
Он ответил:
— Я люблю наблюдать за человеком, который может оказаться для меня важным, когда он спит. Тогда человек утрачивает бдительность. Раскрывается. И я могу кое-что увидеть.
Я удивленно смотрел на него, не понимая, шутит он или нет, и следует ли рассмеяться. Он повторил:
— Да, я могу кое-что увидеть. То, что не выявить при самом напряженном перекрестном допросе. Этой хитрости я научился у своего прадеда, капитана Джеймса Бенсона. Слышали о нем?
Я ответил, что слышал, что он — знаменитый моряк и плавал на одном из лучших американских клиперов. Его корабль тоже назывался «Сьюзан Энн» и что, как я понимаю, этот корабль — точная его копия. Бенсон был явно доволен.
— Не совсем точная, — возразил он. — Но когда-нибудь будет точной. Вот эта каюта, например…
Он с явным неодобрением осмотрелся, потом добавил:
— Ну, так вот, о спящих, старый капитан Бенсон, когда подозревал кого-то из своего экипажа, пробирался к нему ночью, когда тот спал, и сидел рядом. И узнавал, что хотел, от потерявшего бдительность разума. Однажды ему удалось так предотвратить мятеж, прежде чем тот начался. Так говорится в его личном судовом журнале…
Бенсон резко сменил тему:
— Кертсон говорил, что вам уже за тридцать, и что вы прекрасный специалист. Почему не ведете свой собственный корабль?
Я вкратце объяснил причины своего пребывания в больнице. Он кивнул.
— Но человек может слишком надолго застрять в помощниках, мистер, — пусть даже в первых помощниках. Лучше начать вести свой собственный корабль в молодости, даже с риском потопить его. Почему вы захотели плыть со мной?
Я слегка раздраженно ответил:
— Потому что Кертсон считает, что вам на борту нужен хороший врач. И потому, что считает, что мне необходим отдых.
Он рассмеялся.
— Откровенный ответ, и мне это нравится. Итак, вы пришли ради меня и ради отдыха. Ну что ж, может, получится, а может, и нет. Море — женщина, и поэтому оно непредсказуемо. На море случается такое, что немыслимо на берегу.
Много раз в течение следующих недель я вспоминал эти слова.
Бенсон снова резко сменил тему:
— Мактиг сказал мне, что вам понравилась «Сьюзан Энн».
Я постарался высказать то, что почувствовал, впервые увидев клипер. Я говорил искренне; Бенсон это понимал, но слушал без всякого выражения, внимательно глядя на меня.
— А увидев вас за рулем, — закончил я, — я подумал: старая «Сьюзан Энн» пришла из прошлого не одна… она прихватила с собой своего капитана.
— Вот, значит, что вы подумали. — Он встал со стула. — Вот как… Ну что ж, во всяком случае, вы ближе всех подошли к тому, как я вижу «Сьюзан Энн». Оказывается, я в долгу у Кертсона.
Он задумчиво потер подбородок, потом поманил меня:
— Идемте в мою каюту.
Я прошел за ним к двери. Как когда-то, капитанская каюта располагалась на корме. Бенсон придержал дверь, пропуская меня, и я почувствовал, что оказался в самом сердце старого клипера.
Каюта занимала почти всю ширину корпуса, два прямоугольных иллюминатора выходили на корму, по одному круглому — на правый и левый борта. По обе стороны от двери — окна. Стены из тика, темные и тускло блестящие, как будто отполированные временем; через потолок проходили грубо вырубленные балки. Над большим черным столом висела старая масляная лампа, отбрасывая бесформенные серые тени. Я решил, что горит китовый жир, как некогда на первой «Сьюзан Энн». А может, это та самая лампа. В нишах на стенах стояли другие лампы — меньшего размера, с сеткой от ветра. В углу — старинный столик с часами на нем. У стены — большой шкаф. Много роскошных ковров — из Китая и Индии. Но все это я заметил позже, а сейчас мое внимание привлек портрет, висевший на противоположной от входа стене.
Сперва я решил, что это портрет самого Бенсона. Но потом, подойдя ближе, понял, что это не так: картина была явно старая, а человек на ней одет в наряд, какой носили капитаны лет сто назад. Но каждая черта его лица — лысая голова, холодные серые глаза, длинный тонкий нос с широкими ноздрями, от которых глубокие морщины тянутся к углам тонкогубого рта — все в нем напоминало человека, стоявшего передо мной. Бенсон станет таким, может, лет через двадцать. И я понял, что любовь Бенсона к своему кораблю — не каприз, а нечто гораздо более глубокое. В третьем поколении хромосомы, эта микроскопическая связка молекул, в которой записана вся наследственность, повторились: они точно воспроизвели физические характеристики прадеда. Повторились ли и умственные его характеристики, нервная сеть мозга, которую одни называют личностью, а другие — душой? Вероятно. А до некоторой степени и несомненно. В какой-то мере человек, стоявший передо мной, и был старым капитаном. Мое первое впечатление оказалось верным. Новая плоть и кость, как для яхты — новые балки и корпус, но душа и личность те же. Но самый интересный вопрос — насколько те же?
Бенсон будто прочел мои мысли и заговорил, уверенный, что я знаю, кто изображен на портрете: