На следующий день я выследил ее. Остальные организовали экспедицию для дальнейшего исследования острова. Когда я узнал, что Пен будет среди них, я тоже решил участвовать, в надежде выкроить несколько мгновений наедине с ней. Но когда шлюпка направилась к берегу, Пен на ней не было. Мне сказали, что, к сожалению, она изменила свое намерение. Я тут же вспомнил, что меня в лаборатории ждет важный эксперимент, и пошел назад.
Палуба кишела рабочими и была завалена инструментами и материалами. Бенсон бродил, следя за ходом работ и поправляя работников; он все время переходил от грубовато-добродушной сердечности Большого Джима к придирчивости старого капитана — переходил легко, как кузнечик перепрыгивает со стебля на стебель.
Рабочие встречали его слова скрытыми насмешками и раздражением, которое не предвещало добра. Я подумал, что если Бенсон и дальше будет вести себя, как старый капитан, нас ждут неприятности. Небольшая порция придирчивости забавляет моряков, пока не начинает причинять им неудобства. Немного больше — и они начнут возмущаться, озлобленность будет возрастать, и в конце концов все выльется на козла отпущения, на того, кого обвинят во всех грехах и неудачах. Именно так рождались самые кровавые революции.
Пен уединилась в кресле на передней палубе и, подперев рукой подбородок, напряженно смотрела на узкий пролив. Я подошел незаметно, отрезав ей все пути к отступлению.
Она не взглянула на меня. Без всякого выражения сказала:
— Уходите, Росс. Оставьте меня одну.
Меня подбодрило то, что она назвала меня по имени, а не просто «доктор», поэтому я не послушался.
— Мисс Бенсон, мне очень важно поговорить с вами.
Она беспокойно шевельнулась.
— Для меня так же важно, чтобы этого не было. Пожалуйста, уходите. — И так как я не двинулся с места, добавила: — Если не уйдете вы, уйду я.
Я быстро сказал:
— Нет, подождите, пожалуйста! — И еще быстрее, так как она начала вставать: — Не знаю, что вас рассердило, но что бы это ни было — простите.
Беспомощно подняв руку, она села. Уголок ее рта дернулся, точно она хотела улыбнуться, но подавила улыбку:
— Вы ничего не сделали.
— Ну, значит, что-то должен был сделать. Не похоже это на вас — обижаться без причины.
Она откинулась и равнодушно посмотрела на меня:
— А откуда вы знаете, на кого я похожа?
Откуда я знаю! Я не мог сформулировать ответ в нескольких словах.
Она сама ответила на свой вопрос:
— Вы не знаете. Никто не знает.
И неожиданно гневно:
— О, ради Бога, уходите и дайте мне несколько минут покоя!
Я сказал:
— Если бы речь шла обо мне, поверьте, я бы ушел. Но есть нечто, что я должен узнать ради безопасности остальных. И мне нужна ваша помощь.
Она смотрела на танец отблесков на воде, переплетение сине-стальных нитей в гигантском ткацком станке. Потом с надеждой сказала:
— Вы ведь меня не знаете, и я вас не знаю.
И казалось, она этому рада.
Потом она осмотрела меня с ног до головы, сузив глаза, как покупатель, оценивающий качество товара. Приняла решение и неожиданно встала.
— Лучше побыстрее покончить с этим, — как бы про себя сказала она. И мне: — Пойдемте туда, где нам не помешают. Но не в мою каюту.
Я предложил свою лабораторию. По пути она держалась чуть поодаль, стараясь не прикасаться ко мне, и я чувствовал себя нечистым.
Как кошка осматривает незнакомое место, так и она осмотрелась, прежде чем сесть на стул. Она подозревала, что кто-то может нас подслушать, и это предположение мне не понравилось — и не только потому, что свидетельствовало об утрате доверия ко мне.
Она печально сказала:
— Если бы у меня был здравый смысл, я бы ушла отсюда до того, как станет слишком поздно.
И посмотрела на меня, словно я могу прочесть ее мысли и ответить. Я сказал:
— Мисс Бенсон, есть нечто такое, чего я не знаю, но должен: знать. А именно: что стало с первой «Сьюзан Энн» и ее владельцем?
Она казалась одновременно заинтересованной и озадаченной.
— И из-за этого вы хотели меня видеть? — Она хрипло рассмеялась. — Доктор, вы и правда меня не знаете. А по тем мыслям, что вы вызвали во мне, я, пожалуй, и сама себя не знаю.
Я хотел заговорить, но она подняла руку:
— Нет, Росс, дайте мне закончить. Я… я ведь нравлюсь вам, не так ли?
Голос ее звучал задумчиво и печально.
Не следовало говорить, как она мне нравится. Я кивнул, не доверяя словам, иначе они могли бы выдать глубину моего отношения к ней. Если бы только она не была так богата…
— Тогда вы не хотите, чтобы мне было больно. А мне будет очень больно, если я не изложу свою позицию вполне ясно.
Она стала еще более печальной.
— Росс, вы что-то сделали со мной. О, не намеренно, но все равно сделали. Поэтому я вас и избегала. — И гневно, заметив, что я не понял: — И поэтому продолжаю избегать вас.
Я верю вам, Боже, да! Но не поэтому собираюсь кое-что вам рассказать. Нет, недавно ночью произошло нечто ужасное… что-то такое, что открыло мне…
На мгновение меня охватил ужас — неужели Бенсон и ее заразил этой Ирсули? Но потом я кое-что вспомнил.
— Если вы имеете в виду то, что произошло между вами и Чедом… — Глаза ее широко раскрылись. — Я стоял за вашей дверью.
— Да? — Это прозвучало гневно, но она тут же успокоилась. — Но зачем, Росс, почему?
— Я хотел поговорить с вами о старом капитане.
Она сжала кулаки.
— Доктор, — сердито сказала она, — иногда мне кажется, что, несмотря на все прочитанные вами книги, вы ужасно глупы!
Я беспомощно ждал. Она постепенно успокаивалась, вздохнула.
— Ну, ладно… Росс, я хочу вам сказать кое-что, чего не знает даже Кертсон. Даже сам отец этого не знает. Я никому об этом не говорила, потому что боялась. Но случившееся той ночью послужило последней соломинкой. Я по-прежнему боюсь, и у меня для этого теперь больше оснований. Настолько боюсь, что рада возможности поделиться этим с вами.
Итак, вас интересует, что стало с первой «Сьюзан Энн»… и как встретил свой конец мой прапрадед! Я слышала, что старый капитан умер от сердечного приступа у себя дома, потом его торговая фирма была распущена, «Сьюзан Энн» продали, и семья переехала в Филадельфию. Но это вымысел, придуманный, чтобы прикрыть пятно на семейной репутации. Если то, что мы с Чедом обнаружили, правда. И, очевидно, это правда. А если это так…
Глаза ее, устремленные на меня, были нежны, как лепестки, чей цвет они хранили.
— Вы должны это узнать — и потом оставить меня одну!
Она гневно воскликнула:
— О, я ненавижу Чеда, никого никогда так не ненавидела! Если бы не он, все было бы по-другому! И я не влюблена в Майка, как он считает. Нет, Майк для меня как брат — если бы у меня был брат. Отец всегда полагался на Майка, словно это его сын. Но отец на это смотрит по-другому. Даже будь Майк на самом деле его сыном, он не считал бы его родным.
— Мактиг любит вас, — ревниво сказал я.
Она пожала плечами.
— Ну, ему не следует этого делать. Не очень это… правильно. Я слишком хорошо его знаю, чтобы любить. Мы не росли вместе, но у меня такое ощущение, словно росли. Он… не затрагивает меня. Чед меня любит, насколько вообще он способен любить… Он любит главным образом то, что я представляю — то есть деньги отца и его влияние, и что я могу для него сделать. Но я не могу любить их обоих: Мактига и Чеда. Они так отличаются от того, что мне нужно. Они настолько… самостоятельны! Они такие… взрослые. Я слишком долго заботилась об отце, вот что нехорошо. Человек, которого я полюблю должен быть похож на моего отца — такой же честный, упрямый и… всегда в глубине души — мальчишка.
Если Майк влюблен в меня, он никогда мне об этом не говорил. Если бы и сказал, я быстро привела бы его в чувство. С Чедом я пыталась обойтись помягче. Я была добра с ним, — Росс, никогда не совершайте этой ошибки! Это не доброта — поступать с кем-нибудь вопреки себе, обманывать его…
— Я это поняла, — продолжала она. — Если кто-то вас любит, а вы к нему равнодушны, он это как-нибудь переживет. Оттягивание разрыва, попытка уберечь от боли означает проявление какого-то чувства с вашей стороны, и со временем это приведет к худшему. Во всяком случае, это удерживает человека от увлечения кем-то другим. Росс, — сказала она, — если с вами когда-нибудь это случится, не совершайте подобной ошибки!
Я была добра к Чеду. Думала, что если он заинтересуется кем-то помимо меня, он меня забудет. Поэтому я позволила ему участвовать в любимом занятии отца — поиске потомков первого экипажа «Сьюзан Энн». Он надеялся собрать их и отправиться в плавание, которое во всем будет похоже на прежние дни. Это и есть наше плавание, — добавила она.
— Вы понимаете, Росс? Маленький мальчик хочет настоящий меч вместо деревянного. У отца достаточно денег, чтобы купить настоящий меч, — и теперь он может порезаться, если не будет осторожен.
В большинстве семей, которые мы отыскали, и не слыхали о Бенсоне — забыли. Но одна старуха спросила, не говорим ли мы о сумасшедшем капитане Бенсоне. Я подумала, что речь идет о каких-либо эксцентричных поступках, и спросила в присутствии Чеда о подробностях. Какая я была дура!
Женщина повторила то, что слышала от деда, отец которого был членом экипажа. На обратном пути от Америки «Сьюзан Энн» встретила попавший в беду корабль в районе коралловых островов Флориды. На нем двигались какие-то фигуры, но мачты были сломаны, а такелаж сорван.
Капитан подплыл в шлюпке и обнаружил на корабле несколько больных негров, вероятно, беглых рабов. Он послал за своим цветным коком — первым Слимом Бэнгом, — который знал африканские диалекты. Но болезнь так ослабила негров, что они не могли говорить.
Вот она, пятая версия истории Ирсули, возможно, первоисточник всех остальных!
— Капитан решил, что милосердно будет прекратить их страдания. Он потопил их вместе с зараженным кораблем. И почти тут же пожалел об этом. «Сьюзан Энн» поплыла дальше, но капитан всю ночь расхаживал по палубе. А утром приказал повернуть назад, туда, где затонул корабль.