Леди Фитц смотрела на него, как птица на змею. Флора Сватлов прошептала:
— Какой ужас!
— Вздор! — уронила Пен.
Мактиг бросил:
— Ставлю десять долларов, что знаю, что сказала вам ваша змея, Бурилов.
Бурилов сердито посмотрел на него.
— Что… вы можете сказать?
— Конечно. — Мактиг был оживлен и уверен в себе. — Принимаете пари?
Пен вмешалась:
— О да, примите, мистер Бурилов! Докажите, что он блефует. Но помните: Майк иногда может предсказывать. Второе зрение и все прочее.
Бурилов беспомощно осмотрелся, как актер, который видит, что его роль испорчена, вымученно улыбнулся и прорычал:
— Говорите.
— Ну, ладно, — сказал Мактиг. — Она сказала: «Алек, сократи порции водки с трех до одной». Спокойней! — обратился он к остальным за столом. В основе — Фрейд. Змеи — выпивка. Три змеи — три порции. Змея превращается в одну — подсознательное предупреждение сократить три порции до одной. Почему водка? Бурилов ее больше всего любит.
Он встал, театрально поклонился, подражая русскому, и сказал:
— Благодарю за внимание. Аплодисментов не надо.
Бурилов с яростью смотрел на него. Леди Фитц вспыхнула:
— Ну, скажу я вам!..
В это короткое выражение она вложила те чувства, какие испытывает королева, обнаружив в своем супе таракана. Она усадила Бурилова рядом с собой. Бенсон спокойно, словно Бурилова здесь нет, спросил:
— Зачем это вы, Майк, говорите так, что у всех волосы встают дыбом? У Бурилова есть свои недостатки, но он безобиден, и мне нравится его голос. А теперь вы сбили леди Фитц с ее мыслей. Есть ли в этом смысл?
Мактиг оживленно ответил:
— Совесть, сэр. Служба обществу. Человек, который выводит людей из себя, оказывает им большую услугу. Гораздо лучше быть бобом, прыгающим в расплавленном жиру, чем послушным куском масла, который покорно тает на сковороде.
Пен с искренним восхищением воскликнула:
— Майк, вы можете повторить это?
Мактиг повторил.
Чедвик сухо заметил:
— Такая «служба обществу» может подарить вам нож в спину.
— Уж вы-то должны это знать, Чед, — так же сухо ответил тот.
Чедвик рассмеялся, но Мактиг добился своего, ибо на этот раз покраснел все же Чедвик.
Вскоре завтрак окончился. Остальную часть утра я осматривал экипаж и приводил в порядок свой кабинет. Когда я поднялся на палубу, Бенсон был за штурвалом, рядом с ним стоял доктор Сватлов и что-то читал. Остальные находились на передней палубе — женщины в купальниках и мужчины в шортах, все болтали и смеялись, очевидно, забыв вражду. Время от времени Бурилов начинал петь приятным баритоном.
Ленч все могли получить, где хотели. Бенсон требовал, чтобы все присутствовали только на завтраке и ужине. По приглашению капитана Джонсона я перекусил с ним и там же познакомился с инженером Маккензи, первым помощником Хендерсоном и Смитсоном — вторым помощником. Первый помощник оказался типичным рыбацким капитаном из Новой Англии, второй — приземистым и мускулистым выходцем из Новой Шотландии, с жестким лицом и холодными глазами; выглядел он так, будто кипел в котле неприятностей на всех семи морях. Он был молчалив и имел привычку смотреть в сторону, будто знал что-то особое. С первого взгляда Смитсон мне не понравился, и мне суждено было впоследствии еще больше его невзлюбить. Радиста звали Брукс, это был красивый, старательный и впечатлительный парень двадцати четырех лет. Бедняга Брукс…
Днем я встретился с Деборой. Помня советы Мактига и Пенелопы внимательней заняться ею, я уделил ей больше времени. Ее шотландское лицо с круглыми, слегка навыкате, невинными карими глазами было еще менее выразительным, чем показалось мне с первого взгляда. У нее был широкий рот со сжатыми губами, маленький круглый нос пуговкой. Выглядела она так, словно ничто на свете не может ее испугать или даже удивить, как будто она когда-то обнаружила, что на всякий вопрос есть только один ответ, и она его знает. Может, это и иллюзия, но Дебора всеми силами держалась за свою иллюзию. Наиболее примечательно было исходящее от нее ощущение абсолютной, несокрушимой благопристойности. Оно было более материально, чем ткань ее платья. Представить, что Дебора допустит какое-то моральное прегрешение, было невозможно — легче вообразить, что благовоспитанная курица высиживает крокодила. Я ощутил легкое сочувствие к леди Фитц.
Похоже, что Дебора всегда «слегка недомогала» на борту. Когда она описала симптомы, мне стало ясно, что ее привел ко мне не недуг, а любопытство. Она засыпала меня множеством вопросов, четко сформулированных, которые далеко выходили за пределы обязанностей судового врача. Среди них — и вопрос о моих «религиозных убеждениях». У нее был шотландский акцент, но проявлялся он только когда она волновалась, и я не буду обращать на него внимания, цитируя ее слова. Уходя с простыми лекарствами, которые я ей прописал, она заметила, что на борту собралось «общество безбожников» и что я хорошо сделаю, если припомню заповеди, которым обучили меня родители, добавив, что нам еще найдется о чем поговорить, потому что врач и священник во многом схожи, при всем ее уважении к священнику. Я ответил, что если она имеет в виду тайну исповеди, то она совершенно права. Сказав, что она именно это имела в виду, Дебора наконец ушла.
В следующие четыре дня каждый час на борту «Сьюзан Энн» в точности походил на все предыдущие. Сражения за столом и перемирие на залитой солнцем палубе. Я с интересом заметил, что Флора преследует Мактига все настойчивей и коварней, либо по совету Чедвика, либо просто чтобы вывести Мактига из себя, либо по какой-то другой причине. Я был уверен, что и Пен тоже это заметила, но, как и меня, это ее только забавляло. Также ясно было, что Бурилов не отказался от ухаживания за сестрой пастора. И столь же очевидно, что Бенсон следит за этим с каким-то полуциничным интересом.
Но к жизни на борту корабля быстро привыкаешь, и вскоре я обнаружил, что уже не обращаю внимания на то, что в первое утро меня так удивило. Большую часть времени я проводил в своей крохотной лаборатории.
На пятый день у меня произошел любопытный разговор с Деборой. Она пришла ко мне в кабинет с вязанием и, безо всякого «с вашего позволения», уселась. Я лениво читал, делать мне было нечего, и потому я приветствовал ее появление.
— Ее милость, — объяснила Дебора, — отдыхает. Меня на время отпустили. Ее милость сказала, что ей будут сниться дурные сны, если я сижу рядом. Вот ее точные слова, доктор Фенимор: «Я уверена, что это будут на редкость чопорные сны. Этого я не вынесу. Уйдите от меня как можно дальше, только за борт не свалитесь. Не затем, что мне будет жаль столь респектабельную особу — просто мне будет неудобно, если вы утонете!»
Впервые я увидел нечто человеческое на лице Деборы — дрожь негодования; спицы в ее руках слегка дрожали.
— Особа! — сказала Дебора. — Респектабельная особа! И я могу отправляться за борт, если это не повредит ее милости! Каково!
Она пропустила петлю, исправила ее и сказала:
— Я решила хоть немного побыть в обществе богобоязненного человека.
Слегка ошеломленный этой незаслуженной данью моей набожности, я смог только поклониться и сказать, что рад ее видеть. В дальнейшем выяснилось, что у Деборы есть необходимость оправдаться.
— Вы, несомненно, спрашивали себя, доктор Фенимор, — сказала она, снова успокоившись, — почему это я, богобоязненная шотландка, остаюсь с такой мирской женщиной, как ее милость? Я объясню. Как кальвинистка, я верю в предначертание. Я верю, что Бог уже отделил агнцев от козлищ и что сделал он это с самого начала. И неважно, что сделают его избранные: назначение их — небеса. Неважно, добрые или злые поступки совершат те, кого он проклял: их назначение — ад. Я хорошо знаю, что я избранная. И я благонравна, поскольку хочу такой быть. Но если бы я не была такой, это не имело бы никакого значения. Я могла бы стать, — добавила Дебора поразительное признание, — вавилонской блудницей, но мое место по-прежнему было бы на небесах. Мне тяжело это признать, но ее милость — изначально проклята. Сколь бы распутной и злой она ни была, она не станет более проклятой, чем уже есть. И ее распутство и злоба не могут запятнать меня. К тому же, — добавила Дебора, — она мне очень хорошо платит. Мне кажется, я полностью ответила на вопрос, который вы себе задавали.
Я подтвердил, что полностью.
— Поняв, почему я терплю ее милость, вы, несомненно, спросите почему я терплю мистера Бурилова, учитывая отношения, которые несомненно, их связывают.
— Я ничего подобного не спрашиваю, — ответил я, испытывая неловкость. — К тому же это не мое дело.
— Я вам отвечу, — невозмутимо продолжала Дебора, делая очередную сложную петлю в своем вязании. — Потому что он — часть ее распутного зла. Сам по себе он ничто, понимаете? И даже если бы был чем-то, он тоже изначально осужден. Поэтому мне все равно, кто делает распутное зло ее милости полным. И моей избранности это не уменьшает. Я ясно выражаюсь?
— Предельно ясно, — ответил я.
— Были и похуже мистера Бурилова, — продолжала Дебора. — Гораздо хуже, если допустимо сравнивать орудия распутного зла. Я вам расскажу, как они встретились. Ее милость была в то время в Штатах, где у нее красивый дом у моря. С мистером Буриловым она уже однажды встречалась в Париже. Он из старинного русского рода. И он беден. Но у него есть друзья, которые дали ему денег, чтобы он поехал в Штаты. Он должен был заплатить им, если его поездка окажется удачной. Он приехал и возобновил свое знакомство с ее милостью. Сначала она им не заинтересовалась, хотя он забавлял ее своим пением и выходками; но она позволила ему жить в своем доме. Особых успехов у него не было.
— Потом, — продолжала Дебора, откладывая вязание и наклоняясь ко мне, — примерно в два часа ночи в доме не было никого, кроме ее милости и меня. Послышался громкий стук в дверь, как при нападении. И мы услышали, как мистер Бурилов кричит, чтобы его впустили. Ее милость застонала и вздрогнула, и я спросила, позвонить ли в полицию. Но ее милость сказала «Нет». И тут дверь с громким треском разлетелась. Я вся похолодела, но ее милость по-прежнему не позволяла мне вызвать полицию. «Я храбрая женщина, Дебора, — сказала она, — и встречу все, что бы меня ни ожидало». Было слышно, как мистер Бурилов кричит и топает по лестнице. Он появился у входа в спальню ее милости и казался очень пьяным, но позже у меня в этом сомнения. Ее милость вскрикнула и побежала, мистер Бурилов погнался за ней. Ее милость была одета только в шелковую ночную рубашку. Она пыталась укрыться в дальней комнате, но мистер Бурилов догнал ее. Ее милость стояла, дрожа, закрыв лицо руками, но она храбрая и не закричала. Тогда мистер Бурилов рассмеялся ужасным смехом, вот так: ха-ха-ха!..