Подлинно демонический смех никак не сочетался с ее безмятежным лицом. Я спросил:
— А что было потом?
— Потом мистер Бурилов протянул руку и сорвал с ее милости ночную рубашку. Она стояла, дрожа, закрыв лицо, совершенно голая. И что, вы думаете, сделал мистер Бурилов?
Я легкой дрожью ответил:
— Вы считаете, вам следует об этом рассказывать, Дебора?
— Я скажу вам, что он сделал, — невозмутимо продолжала Дебора. — Он тоже закрыл свое лицо руками и дважды воскликнул: «Ужасно! О, как ужасно!»
— И бежал! — прошептала Дебора, торжественно кивая головой. — И бежал! — повторила она. — Только тут прорвался праведный гнев ее милости, и она велела мне вызвать полицию. Но было уже поздно. Мистер Бурилов исчез.
— Ее милость, — продолжала Дебора, — была в ярости. Она приказала отыскать мистера Бурилова. Готова была отправить его в тюрьму. Но три дня спустя ей сказали, что он болен, находится на пороге смерти и очень мучается угрызениями совести от того, что сделал. Он говорил, что когда сорвал с нее рубашку и увидел совершенство ее тела, — Дебора фыркнула, — он почувствовал, что совершает непростительное святотатство. Он плакал и просил ее прощения, чтобы умереть счастливым. Ну, ее милость была очень тронута. Она послала за мистером Буриловым и снова приняла его в своем доме… И мистер Бурилов подозрительно быстро поправился, — резко сказала Дебора, — ее милость купила ему новый гардероб, и скоростной катер, и собаку, и с тех пор они в очень-очень дружеских отношениях.
Дебора смотрела на меня своими невинными безмятежными глазами, лицо ее ничего не выражало.
— Мне кажется, вам не следовало мне об этом рассказывать, Дебора, — неловко сказал я.
— Ну, — сказала Дебора, переходя на свой шотландский акцент, — священнику и врачу можно говорить то, чего не скажешь никому другому. И я много еще что могу рассказать. Например, как леди Брустер-Филлон украла молодого мистера Макдональда у ее милости и два дня и две ночи продержала его без сна, заставляя расчесывать свои волосы. Да, а ведь ее милость поклялась матери молодого мистера Макдональда сохранить его невинность любой ценой. Хотите послушать?
— Нет, — торопливо сказал я. — Нет, нет, Дебора, Мне нужно еще поработать.
— Ну, что ж, как-нибудь в другой раз, — сказала Дебора, вставая и собирая свое вязание. — Крайне интересный эпизод из жизни ее милости и крайне поучительный.
Она повернулась к двери.
— Вы мне нравитесь. И мне нравится рыжий мистер Мактиг, Он умеет предсказывать будущее, и у него есть второе зрение. Но я бы не стала верить, если он заглянет слишком далеко. О, нет! Мисс Пенелопа — она хорошая девочка, но ее ждет горе. Но особенно не стала бы я доверять этому парню Чедвику. На нем следы дьявольской сажи. Да, дьявольская сажа глубоко въелась в него! И в девчонку Сватлов тоже. Пустой сосуд, который готов заполнить дьявол. «Сьюзан Энн» — прекрасное поле, которое готов засеять дьявол, и мне кажется, что мы с вами увидим жатву. Подумайте об этом, доктор Фенимор. У меня тоже есть второе зрение.
И она направилась к двери. Я слегка развеселился, но в глубине души почувствовал легкое беспокойство; однако, из-за чего — понятия не имел.
На следующий день Бенсон получил радиограмму, что нужно подписать важные документы, отправленные в Сантъяго. Перемена курса ничего не значила для Большого Джима, пока он мог держать в руках рулевое колесо, поэтому мы свернули к Кубе. На девятый день после выхода из Майами мы причалили в Сантъяго, покончили со всеми делами и снова двинулись на юг, к Ямайке.
Два дня спустя передали первое штормовое предупреждение. Мы шли при легком попутном ветре и при нынешней скорости должны были через тридцать шесть часов добраться до Кингстона — ближайшего порта, куда мы собирались зайти. Во время обеда Брукс принес это штормовое предупреждение. Сообщалось, что центр урагана движется прямо на нас и что ураган необычайно сильный. Капитан Джонсон предложил убрать паруса, запустить дизели и двигаться к безопасной, закрытой гавани Порт-Антонио, которая гораздо ближе Кингстона. Бенсон после долгих споров неохотно согласился.
Сообщение Брукса неожиданно прервало разговор, который я не скоро позабуду. Кто-то, кажется, Чедвик, спросил, сколько минут в день средний человек, считающий себя живым, на самом деле живет — живет сознательной жизнью, а не просто привычками и инстинктами. Бенсон сказал, что, по его подсчетам, час в сутки — довольно завышенная оценка. Сватлов заметил, что в человеке есть и высшая материя, которая всегда жива, спит ли он или бодрствует. Мактиг спросил, уж не душа ли это, и пастор ответил — да.
Леди Фитц сказала!
— Но, как известно, мистер Мактиг не верит в существование души.
Я никогда не встречал человека, который, подобно леди Фитц, совершенно невинные слова при помощи интонации, ударения и пауз сделать столь ядовитыми. У нее явно был дар — впрочем, конечно, не небесный. В этих нескольких словах она умудрилась не только обвинить Мактига в отсутствии разума, но и намекнуть, что он жалкое, низменное существо, допущенное в человеческое общество по недосмотру, и что она умывает руки. Мактиг все понял, и, очевидно, это на него подействовало.
Он откинулся, сощурив глаза, и спросил:
— Душа! Из чего она сделана? Их заново штампуют для каждого новорожденного? Или берут старые, чистят, латают и снова пускают в дело? Кто за ними присматривает, кто вставляет их в их смертные футляры? Когда мы их получаем? В момент зачатия? Если это так, то это непростительное вторжение в личную жизнь. Или их помещают после того, как зародыш достигает определенной стадии развития? Вы вот, леди Фитц, получили свою душу после того, как утратили жабры или расстались с обезьяньей шерстью? А может, родовые муки — просто следствие беспокойства небесного жильца, который мучается, как женщина, надевающая тесные туфли?
— Очень грубо, Майк, — прошептала Пен.
Леди Фитц, побелев от гнева, сказала:
— Отвратительно!
Мактиг улыбнулся.
— Вовсе нет. Я только задаю вопросы, которые приходят в голову всякому разумному человеку. И жду разъяснений от тех, кто в этом специалист.
Преподобный Сватлов сказал:
— Я вам отвечу. Бог создает душу. Это часть его бессмертной сущности. Он дарует ее нам из своей святой сокровищницы. Душа входит в нас с первым вздохом и уходит с последним.
Мактиг сказал:
— Знаете, пастор, это для меня ново. Это что-то вроде пылесоса. Душа выдувается из небесной детской (вы ее называете сокровищницей). Конечно, это объясняет существование близнецов, тройни, четверни. Они запутались в хранилище и ко времени первого вдоха не успели распутаться. Поэтому появляются все вместе.
— Ну, мистер Мактиг, если вы предпочитаете абсурд…
— Абсурд? — переспросил Мактиг. — Но где здесь абсурд? Это самое разумное объяснение, какое мне приходилось слышать. Оно объясняет существование зла на Земле: убийств, насилий, жестокости, бедности, болезней и всего прочего. Бог слишком занят, подбирая души для новых жителей Земли, и у него просто не хватает времени для всего остального. Решение тут простое: объявить мораторий на рождение, скажем, лет на десять, и Бог получит возможность…
Бенсон раздраженно взревел:
— Майк, прекратите! Вы раздражаете леди Фитц. — Он посмотрел на леди Фитц, которая сидела, заткнув уши, закрыв глаза, и бормотала молитвы или формулы, которые считала молитвами. — Ну, вы своего добились, так что заткнитесь, — мрачно добавил он.
— Я только хотел выяснить…
Бенсон сказал:
— Я поставлю перед вами настоящую задачу. Если мы живем разумной жизнью только один час из двадцати четырех, кто же правит нами в остальные двадцать три? И не говорите мне, будто в это время мы просто механизм из мышц, крови, нервов и костей, который действует совершенно инстинктивно. Я в это не верю. Природа не терпит пустоты, а наши тела — весьма удобное жилище… — Он взглянул на доктора Сватлова. — Ваше преподобие, разве ваш Господь не говорил, что в доме его отца много комнат? Что ж, в этом доме, — он постучал себя по лысой голове, — действительно много комнат. Кто же в них? Некоторые двери закрыты. Другие распахнуты — и иногда из них выглядывают обитатели, и даже чужаки туда могут забрести, когда мы спим. Кто же они? Может, наши предки, изгнанные из своих домов смертью? Почему бы им не поискать убежища в плоти от своей плоти и в кости от своей кости? Разве у них нет права там поселиться? Почему бы им не взять в руки колесо, когда я сплю?
Он помолчал, словно ожидая ответа, но никто не заговорил; за столом воцарилась странная тишина. Бенсон продолжал:
— То, что мертвые могут снова ожить, не более странно чем то, что живые должны умереть. Забыл, кто это написал, но это истинная правда. Неужели то в человеке, что сражается, любит и ненавидит, надеется и отчаивается, мечтает и творит, может быть задуто, как свеча, дуновением смерти? Как будто этого никогда не было? Я в это не верю. Лишение тела — да, но уничтожение — нет. Я считаю: возможность для мертвых существовать менее странна, чем необходимость для живых умереть!
Он ударил кулаком по столу и взглянул на Мактига. Я услышал, как леди Фитц быстро прошептала: «Бог есть любовь. И я часть Господа. Ничто не может повредить мне. Я часть Господа, и я есть я».
Бенсон сказал, на этот раз спокойнее и как будто про себя, а не обращаясь к нам:
— Что же эти бестелесные? Наше пламя жизни манит их. Они вьются вокруг нас, как чайки вокруг маяка. И не только сознания наших предков… другие сознания стремятся к пламени, и не знаю, что их привлекает… они ищут вход, ищут всегда, и когда мы теряем бдительность, находят его… прячутся… и ждут, ждут…
Леди Фитц вскочила быстрее спящей кошки, которой наступили на хвост. Лицо ее было белее мела.
— Алексей! Алексей, немедленно выведи меня на палубу!
Бурилов вскочил, обнял ее и повел к трапу. Вне всякого сомнения, леди Фитц решила, что с нее хватит. Бенсон молча смотрел им в след. Доктор Сватлов откашлялся, будто собираясь заговорить.