С востока лагуну защищал подъем острова. Гавань была великолепная. Мы проплыли несколько сот футов. Заскрипели лебедки, загремели якорные цепи, и мы остановились, оказавшись у длинной отмели. Ее выгнутый конец уходил почти к самому берегу. Вероятно, дальше еще была вода — может быть, вторая лагуна, а может, только небольшой залив. — Но, что бы там ни было, его закрывали высокие дюны.
Обедали молча. Впервые после урагана Бенсон сидел с нами. Но говорил он преимущественно с капитаном Джонсоном и только о клипере. Бурилов впал в меланхолию, и все остальные, казалось, тоже решили побыть наедине со своими мыслями. Всех как будто охватила легкая депрессия, и даже я оказался задетым ею. Дело в том, объяснял я себе, что наступила реакция после напряжения последних нескольких дней.
Я пошел к себе, но заснуть не сумел и спустя некоторое время вновь поднялся на палубу. Стояла темная ночь — луна еще не взошла, и звезды светили тускло. Я стоял, глядя на отмель с ее концом-петлей, когда сзади ко мне подошел Мактиг. Он неподвижно постоял несколько минут, как и я, глядя на конец отмели, затем спросил:
— Нравится, Росс?
— Нет. — Меня самого удивила определенность и резкость моего ответа.
— Почему? Это прекрасное место — и счастье Бенсона, знаете ли.
— Не знаю, почему. А вам нравится, Майк?
Прежде, чем он успел ответить, приглушенный колокол на «Сьюзан Энн» пробил шесть быстрых ударов — одиннадцать часов.
— Почему вам не нравится?..
— Слушайте!
Из тьмы за отмелью донеслись удары корабельного колокола. Они одновременно шли из-за отмели и из бесконечности. Один удар, два, три — и еще три, повторяя корабельный колокол клипера. Послышался высокий резкий свист — похоже на свист кроншнепа высоко в воздухе… или на призрак боцманской дудки.
Я почувствовал странный холодок на затылке. Мактиг далеко перегнулся через поручень, прислушиваясь. Больше ничего не было слышно. Он распрямился.
— Может, поэтому нам здесь и не нравится.
— Там, наверное, корабль, — неуверенно сказал я,
— Несомненно. Но что за корабль? И кто там боцманом?
Он вздрогнул, повел широкими плечами.
— Ну, что ж, завтра узнаем. Спокойной ночи. — И ушел.
Мне почему-то не хотелось оставаться одному на палубе, и я вернулся в свою каюту.
5. БЕЗЫМЯННЫЙ КОРАБЛЬ
Спал я плохо. Ночью проснулся, выскользнул на палубу и снова стал смотреть в сторону отмели. Луна в последней четверти висела низко и была красная. В ее свете неподвижная поверхность лагуны казалась подернутой тонкой пленкой крови. Плеснулась рыба, и по воде начали вяло расходиться круги — словно камень бросили в море крови. Берег казался сплошной черной стеной, увенчанной фантастическими бастионами из пальмовых листьев и древесных ветвей.
Сразу после рассвета я оделся и вышел на палубу. Там был Мактиг. Я сказал:
— Здравствуйте, Майк. Как спали?
— Ужасно. Вы тоже не выглядите, как росистая маргаритка, В чем дело?
— Слишком много колоколов-привидений. Слишком много призрачных боцманских дудок.
Он рассмеялся.
— Те же симптомы. Та же причина. Воображение, скорее всего. Лагуна великолепна, но, может, не так безопасна, как выглядит. Взгляните на берег.
Но я вначале посмотрел на петлю отмели. Она была из белого песка, и нигде не было ни следа растительности. За ней возвышался огромный песчаный утес. Прикинув с палубы примерное расстояние до него, я определил, что высота его не менее семидесяти пяти футов над уровнем воды. Поверхность его казалась только что сформировавшейся, будто ее недавно срезали гигантской лопатой. От нее я перевел взгляд на лагуну. Она была поистине прекрасна, вода ее блистала, как шелк — сапфир, павлинья синева, зелень, ясный и в то же время туманный цвет изумрудов, молочный нефрит. Но утреннее солнце обнажило то, что скрывало вечернее. Мощь урагана тяжело прошлась по острову. За изгибами пляжей видны были клубы вырванных пальм, сосен, лиан, в зарослях образовались широкие просеки.
Мактиг сказал:
— Это не просто ветер. Должно быть, большие волны перекатились через дюны и прорвались в лагуну. Наверное, они и срезали высокую дюну вон там. Если это так, вряд ли мы найдем большую воду за петлей. — Он помолчал. — Во всяком случае, не для большого корабля.
За завтраком место Пен пустовало. Бенсон сказал, что у нее болит голова. Все были возбуждены, опасности и лишения урагана теперь превратились лишь в необыкновенное приключение. Кто-то спросил Бенсона, долгой ли будет наша стоянка на острове. Тот коротко ответил: столько, сколько потребуется для починки корабля. Потом, словно решив, что сделал какой-то неверный шаг, украдкой оглянулся и добавил почти извиняющимся тоном, что ремонт займет всего несколько дней и никто не испытает особенных неудобств из-за такого отлучения от мира.
Мне это показалось очень странным, и по выражению лица Мактига я понял, что он тоже что-то почувствовал. Я подумал, что Большому Джиму никогда и в голову не пришло бы извиняться за то, что он собирается делать; и я был полностью уверен, что старый капитан первой «Сьюзан Энн» был так же деспотичен. Не слишком ли оптимистичен был Мактиг, заявив, что Большой Джим пришел в себя?
И тут я вдруг вспомнил известный клинический случай, когда вторичная личность, обретя господство, первое время чувствовала себя неуверенно и маскировалась под первую личность. Не будучи знакома с привычками и образом жизни того, кто создал или воссоздал ее, новая личность может решить, что первоначальный высокомерный ответ мог не соответствовать характеру. Именно из-за подобных ошибок вторичная личность в том случае, о котором я вспомнил, и была распознана.
Или две личности слились в одну, новую, которая теперь и не Большой Джим, и не старый капитан? Состоящая, разумеется, из особенностей их обоих, но в сущности — новая, третья личность, чьи реакции совершенно непредсказуемы на основании знания о первых двух. Чужак.
Мысли эти молнией пронеслись у меня в голове. Я решил, что это объясняет также, почему Бенсон избегает Пен: страх, который им владел, это страх, что Пен раскроет маскарад. Кто может сделать это быстрее, чем собственная дочь Бенсона? Я также вспомнил, что почувствовал какую-то фальшь в поведении Бенсона, когда он впервые увидел остров. Его радость казалась неискренней. Не совсем, но же он несколько переигрывал.
Но и первая гипотеза тоже все объясняет: старый капитан снова владеет своим кораблем, в нем он уверен, но совсем не так уверен в том, как будет его новый корабль из плоти отвечать на умственные ветры и приливы…
Я отбросил эти мысли: только будущее способно было решить загадку. Послышался возглас Флоры. Она говорила, что все замечательно, — как будто нас выбросили на остров со всеми современными удобствами. Преподобный доктор Сватлов с насмешливой елейностью заметил, что тут, вероятно, есть язычники, и если он сможет их обратить, то благодаря этому станет епископом. Бурилов решил, что тут недурная рыбалка, а может, и охота, принял позу и запел русскую охотничью песню. Но леди Фитц сидела молча, поглощенная своими мыслями, и никак не реагировала. Неожиданно она нарушила свое молчание:
— Знаете, я слышала странные звуки прошлой ночью. Я уже лежала, собираясь уснуть. У нас пробили шесть склянок, а спустя несколько секунд я услышала снова шесть ударов. Звук как будто шел оттуда… — она указала на крюк отмели, — и на меня он произвел необыкновенное впечатление. Потом послышался свист, какой-то загробный, абсолютно сверхъестественный. Абсолютно. И тут Алексей сказал мне…
Леди Фитц внезапно умолкла. Очевидно, ей в голову пришла та же мысль, что и мне: как Алексей Бурилов мог оказаться с ней рядом, если она собиралась спать. Но потом она безмятежно продолжила:
— Во всяком случае, я испытала самое неописуемое ощущение. Совершенно! А кто-нибудь еще это слышал?
Я уже собирался заговорить, когда уловил взгляд Мактига. Тот покачал головой.
— Я тоже был в каюте и испытывал странное беспокойство, — Бурилов поторопился исправить промах леди Фитц. — Я слышал. А утром мы с леди Фитц-Ментон сравнили свои наблюдения. Я думал о старой Руси, и на сердце у меня была печаль. И тут послышались удары колокола, они отозвались в моем сердце, как голоса покойных возлюбленных… — Он драматично закрыл глаза, голос его задрожал. — Они заставили меня чувствовать… но я знаю, как это сказать по-русски… а по-английски… какое же это слово? — Он воздел руки в картинном жесте отчаяния.
— Вшиво! — сказал Мактиг. — Или лучше — педикулезно.
Бурилов вспыхнул и сердито поглядел на Мактига. Леди Фитц сказала:
— Ну, что за грубости!
— Что ж, леди Фитц, пусть тогда скажет по-русски, — заметил Мактиг. — Я только попытался помочь.
Леди Фитц подняла свои тщательно подведенные брови, посмотрела сквозь лорнет на Мактига, словно на какое-то необычное животное, и удивленно повторила:
— Ну, что за грубости!
Бурилов ледяным тоном сказал:
— Я имел в виду впечатления от звуков в высших сферах — поэтической сфере священных воспоминаний, мистер Мактиг. Поэтому я не могу использовать такие слова. — Он пожал плечами, выражая свое презрение.
— Не понимаю, почему, — невинно сказал Мактиг. — Прекрасные слова. И вы должны бы знать обо вшах, Бурилов. Вы не могли переправиться через русскую границу, не подружившись с ними. А вы, леди Фитц, конечно, знаете жизнь, и вы должны знать о том, что вши существуют. Да что бы мы делали в своих лисьих норах без них? — с энтузиазмом продолжал Мактиг. — Без этого развлечения мы бы умерли со скуки. Мы расстилали наши рубашки на полу и держали пари, чья вошь первой доползет до цели. Вы ведь любите лошадей, Бурилов. Клянусь, состязания вшей вам бы больше понравились. Ну, раз уж педикулез вам не по вкусу, как насчет платяной вши?
Бурилов что-то презрительно сказал по-русски. Мактиг вежливо выслушал и кивнул:
— Совершенно верно! Совершенно с вами согласен. Изучение вшей — увлекательное занятие. Это целый мир. Есть растительные вши и рыбные вши. И у слонов, и у китов есть свои разновидности. Даже у вшей есть свои вши, как писал Поуп о мухах. Я имею в виду не Папу Римского, Бурилов, а Поупа, английского поэта, но этого вы не знаете. Я перефразирую Поупа: у больших вшей есть свои маленькие вши, которые кусают им спину, а у этих маленьких вшей есть еще меньшие, и так до бесконечности. Есть и люди-вши, этакие паразиты…