Не скажу, что это меня беспокоило. Скорее я не мог заснуть в ту ночь из-за того, что продрых полдня. Я лежал смирно, ворочался, пока не устал от всего и не сел на постели, мельком взглянув в окно и зевая. Не думаю, что сигареты тогда спасли бы мою жизнь, но они облегчили бы ее, это точно.
Потом я тихо сидел на нарах, вспоминал армию и смотрел в окно, пока не увидел в нем лицо маленькой ведьмы. Не знаю, какие сны согнали Светку с теплой постели, но она смотрела в окно, расплющив нос и губы и так упираясь лбом, что он побелел в неясном свете луны.
В первую минуту я даже обрадовался ей — очень уж тоскливо было одному смотреть в ночь сквозь запертое окно.
А она, приложив ладошку к стеклу, стала махать мне, то и дело оборачиваясь, словно зовя куда-то. Я встал, обулся, накинул бушлат и, стараясь двигаться тихо, вышел за порог. Двери в коммуне не запирались. Крыльцо освещалось тусклым светом луны. После нескольких дней проливных дождей погода наладилась, и небо даже ночью оставалось ясным и сверкало множеством созвездий. Светка в спортивном костюме от фирмы «Адидас» налетела на меня, как тайфун и повисла на шее, едва я спустился с последней ступеньки. Я пошатнулся и переступил, едва склоняясь.
— Ты опрокинешь меня.
— Я знала, что ты тоже не заснул. Идем.
— Куда?
— Все равно. Мне бы не хотелось это делать прямо тут. Если кто-нибудь увидит, нас накажут. Ты же знаешь, что они это делают только с «наслаждением». Бежим.
Я удержал ее, прислушиваясь. Какой-то шум, обрывки звуков. Больше я ничего не уловил.
— Что ты?
— Тсс.
Теперь точно. Я слышал шаги. И еще голос. Я потащил девчонку за угол.
— Ты что?
— Тихо, молчи, — я ладонью зажал ей рот и вовремя. На крыльцо выползла тень.
— Рембо. Ты? Рембо.
Я узнал голос Андрея и прижался к стене. Света медленно присела, упираясь коленкой в стену.
— И что?
Этот голос был низкий и с хрипотцой — голос Матвея.
— Может собака-пария приходила?
— А по-человечески ты сказать не можешь. Умник.
— Бездомная собака. Или ветер, — в голосе Андрея слышалось раздражение.
— Ладно, пошли, сейчас закончим, раз вчера не успели.
— Раз дверь раскрыта, значит ее кто-то раскрыл.
Я надеялся, очень надеялся, что они не заметили мои пустые нары. Светка почти не дышала, прижавшись к стене.
Андрей достал из кармана трико ключ и присел. Под крыльцом, оказывается, была дверь с внутренним замком.
— Денежки, они счет любят, — говорил Матвей, переминаясь, и я услышал его зевок. — А я разоспался, понимаешь.
— Да и я тоже. Случайно от скрипа проснулся.
— Братва вся на месте.
— Да ветер, наверное. Я сначала подумал, что — Рембо.
— Волк твой в загуле.
— К утру явится.
Дверь открылась, и они с корточек спустились в невидимое помещение. Я стоял, напряженно прислушиваясь. Под крыльцом все стихло. Только длинная мрачная тень горбилась в том месте, где только что стояли двое мужиков.
— Быстро, Свет, к себе, бегом, — я шептал ей в ухо, но мне казалось, что меня слышат все деревья в лесу. — Только тихо, а то тебя по частям в реке утопят.
Светка сначала обмерла, но я ее подтолкнул, и девчонка сорвалась с места. Эта румяная пышка двигалась быстро и тихо, когда хотела этого. Но все равно, я расслабился только тогда, когда она растворилась в темноте. Теперь я мог подумать и о себе. Входная дверь оставалась открытой, я видел это и понимал, что должен попасть в дом до того, как эти апостолы вернутся на свои родные нары. Если моя постель будет пустой в этот момент, все, мне конец. Но деревянный настил очень хорошо проводит звук, а идти мне надо было прямо над их головами. Тогда я сел на землю и принялся разуваться. Мои туфли давно уже развалились и выглядели ужасно, но это была моя единственная обувь. Я взял их в руки и, осторожно ступая по обледеневшей земле, двинулся вперед. Вот я остановился около крыльца. Все было тихо и сонно. Сердце мое колотилось где-то в горле, и я едва не задыхался от этого.
Светка напугалась, потому что напугался я, но я-то знал, с кем имею дело. Руки и ноги мои дрожали. Один звук, неосторожность или просто прихоть судьбы, и все эти апостолы с Рембо во главе кинуться на меня, чтобы убить: садистски и яростно, а может медленно и со смаком, теша свои блатные наклонности. Меня оплюют, обоссут на очередной оргии, а я буду подыхать в их дерьме, как раздавленный червяк.
Я хотел жить. Тихо, дрожа и задыхаясь, поднял ногу на настил, потом присел и, навалившись, поставил рядом другую. Тишина. Я осторожно, почти не дыша, встал, согнувшись больше от напряжения, чем от необходимости. Доски даже не скрипнули. А я стоял и не смел сделать ни шагу. Со своего места видел свет, выбивающийся с другой стороны крыльца. Там горела электрическая лампа. Внизу было тихо.
И я сделал один шаг, замер, прислушиваясь, и сделал второй. При этом ступал только на пальцы, не на всю ступню, казалось, что так получается тише. С низу не доносилось ни звука.
Я продолжал передвигаться теперь уже значительно смелее.
И я дошел, упал на свои нары напротив окна и тут же замер, ожидая. Но все было тихо. Я успокоился и даже осмелился сесть в постели, чтобы раздеться.
Тут раздался щелчок и в комнате зажегся свет. Я, совершенно не думая, зажмурился, ослепленный. У входа стояли оба: и Андрей, и Матвей, и смотрели на меня удивленно и вместе с тем в напряжении.
— Ты чего не щемишь?
У меня в руках был бушлат.
— Куда собрался? — голос Андрея казался более доброжелательным.
Дальше молчать было опасно.
— Да в туалет, — выдавил я каким-то севшим чужим голосом.
— Ну так иди, а то обоссышься.
Дрожащими руками, едва попадая в рукава, я одел свой многострадальный бушлат, принялся обувать туфли. Бросив это дело на половине, я вскочил, сминая задники. Не зашнуровываясь, бросился к двери, хромая на обе ноги.
Матвей потягивался перед своими нарами, стоя спиной к окну, а Андрей смотрел вниз, на мои туфли и от этого взгляда я несколько раз споткнулся, пока пересекал комнату.
Спокойно я вздохнул только в темноте за дверью. И тут почувствовал реальную тяжесть в мочевом пузыре. Что ж, по-любому, должен был отправиться в деревянный туалет в стороне от построек и отбыть там положенное время.
И там, в темноте, застегнув штаны, я стал ощупывать свои туфли, не понимая, что так пристально разглядывал Андрей. Все было в порядке, и даже свежая грязь не прилипла к подошвам. Решив не зашнуровываться и делая полусонное лицо, я поплелся назад, теперь не торопясь и лениво волоча ноги.
Когда я вернулся, лампа еще горела в доме, но все уже лежали и мирно спали.
— Туши свет, — сказал Андрей, и я, стараясь не глядеть в его сторону, нажал на выключатель.
Темнота принесла облегчение, и я, стараясь не особенно шуметь, побрел к своей постели.
На следующий день, едва рассвело, Андрей окликнул одного из апостолов. Тот только что встал и голос его звучал еще сонно. Я полночи проворочался в постели и, толком не проснувшись, лежал с закрытыми глазами и слушал, как соседи по нарам смачно зевают и потягиваются.
— Гена, повезешь сегодня «утешение» на фазенду. Возьми и Сергея, он будет помогать Вити.
В ответ шумно зевнули и лязгнули зубами.
— Че, прямо сейчас?
— После завтрака.
— А то я думал, и умыться не успею.
— Зубы почистить не забудь, — вставил другой голос, спокойный и насмешливый — голос Матвея.
Гена что-то пробурчал, но не огрызнулся.
Значит, меня удаляют. Что ж, что не делается, все к лучшему, — думал тогда я. Если учесть, что по всей России фазендами называют дачи, то значит, увезут в какое-нибудь удаленное место, может быть даже, в тот дом, к строгому Фомичу и невидимому Вити. Бежать оттуда еще легче, а ни о чем другом тогда я и не мечтал.
Но мы поехали не к Фомичу. Гена, нагрузив коляску мотоцикла «Урал» канистрой и десятилитровой флягой, посадил меня на заднее сидение и, взяв с места в карьер, запрыгал по кочкам и ухабам, треща и стреляя выхлопами. Дорога или, вернее, просека, петляла, как заячий след, но ни разу не свернула, да и развилок на ней, вроде бы, не было. Я, на всякий случай, внимательно смотрел по сторонам, но, кроме направления по солнцу, никаких примет не увидел. Лес, как лес, деревья везде одинаковые.
То место, куда мы так спешили, появилось среди деревьев через десять минут после нашей скачки. Небольшой домик с полуразвалившейся крышей и сарай липли к лесной опушке, и кое-где громоздились остатки плетня. Но за ними! Поля, на которых несколько человек в грязных фуфайках выкапывали какие-то клубни (картошку, — сразу подумал я), выбирали их из перекопанной влажной земли и ведрами носили в одну большую кучу. Поля тянулись далеко, их перемежали лесополосы и на некоторых еще стояли высохшие кусты. Я, конечно, не агроном и не землепашец, но решил, что это помидоры, хотя, кто знает.
Я стоял, вертел головой, а Гена целеустремленно протопал к крыльцу. Он свистел, исполняя мелодию электронного сигнала, потом не выдержал и гаркнул:
— Витек! Вит!
— Ну-ну, — Витя вышел из-за угла дома, застёгивая ширинку и одергивая джинсовую куртку. Был это белесый мужик в самом расцвете сил с красной рожей и льдистыми глазами. — Прибыли?
— Пойдем выгружать. Там как раз на двоих.
— А кто второй?
— Да помощника тебе привез. Вот — Серый. Принимай, и можешь не любить.
— А. Привет, — Витя протянул мне поросшую белесыми волосами кисть.
Ладонь его, большая и сильная, все же не похожа была на ладонь землекопа, да и одет он был чисто и аккуратно.
— Пошли затаскивать. Канистру возьмешь? А мы с Серым — флягу.
— Ага. Ну, заутешаются теперь вконец.
— Точно.
Мы втащили нашу ношу в дом и поставили в сенях, отдуваясь.
— Значит так. Учи его конкретно, все показывай, он потом тебя заменит.
— Лад. А покамест я могу сгонять к вам на шабаш?
— Ну да. Он останется, а ты гони. Только не называй при красноглазом наше высокое собрание шабашем, он взбесится.