— Хотел водки купить, — виновато сказал старый учитель, — но в магазине не было…
Я подумал, что в наших сельских магазинах водка будет последним товаром, который исчезнет перед концом света. А может, она не исчезнет и во время оного.
11
Я быстро шел по дороге, которая вела к Святому колодцу. Небо было затянуто низкими облаками. Еще час-другой — и начнет смеркаться.
Впереди вдруг замаячила фигура человека. Я четко видел ее очертания. Длинная верхняя одежда, пальто или плащ, на голове зимняя шапка, в руках посох. Отчего-то я был уверен, что у человека в руках был посох, а не обычная палка.
«Нужно догнать, — подумал я. — В лесу идти за человеком вприглядку нехорошо, лучше догнать и идти рядом с ним, а то и словом перекинуться».
Я прибавил шагу, однако человек все так же равномерно тюкал по земле посохом, нисколько не приближаясь. Я уже почти бежал, а между нами были те же пятьдесят метров. И он, в отличие от меня, не торопился, я это хорошо видел.
Больше того, судя по фигуре, передо мной шел старик, отнюдь не бегун-марафонец.
Мне стало зябко, я остановился. Человек в последний раз мелькнул среди кустов и пропал.
Я медленно обвел глазами лесные заросли, обступающие меня. В них никого не было.
— Эй! — негромко сказал я. — Ты здесь?
Лес молчал.
«Ладно, — подумал я, — посмотрю на колодец — и домой. У хозяина свои дела, у меня свои».
Я догадывался, что это был за старик. В фольклорных текстах мне приходилось читать о лесовиках, которые могли показаться человеку и великаном, упирающимся головой в облака, и гномом, прячущимся под кустом. Но чаще всего он был стариком в длинной одежде, лица которого нельзя было разглядеть. Вероятно, и ходить он мог так быстро, что никакому человеку за ним не угнаться, даже бывшему спортсмену.
Деревья расступились, и я оказался перед заброшенным хутором. Большой полуразвалившийся дом, хозяйственные пристройки, совсем развалившиеся, чуть в стороне журавель колодца. Да, когда-то человек здесь жил широко, это понимал даже я.
Возле колодца я отчего-то оробел. С усилием, будто преодолевая невидимую преграду, я облокотился на замшелые бревна сруба и заглянул внутрь. Глубоко внизу мерцала вода.
«Живой колодец, — подумал я. — А раз живой, значит, его можно о чем-нибудь попросить».
Я выпрямился. Самому мне ничего не было нужно. Девушка? Скоро она мне встретится, вот как Галя из Осинцев. Деньги? Хватает денег, могу лететь хоть в Киев, хоть в Краснодар и жить там, ни о чем не думая. Диссертация? Ну ее к лешему, эту диссертацию. Я вдруг четко осознал, что больше никаких экзаменов, даже по народному творчеству, сдавать не буду. Кстати, слово «леший» сейчас я употребил всуе или в этом был какой-то смысл?
Я еще раз оглянулся по сторонам. Никого.
— Ну, что ж, — вслух сказал я. — Людям надо помогать.
Я засунул руку в карман брюк и нащупал монету. Это был юбилейный полтинник к пятидесятилетию СССР. Ленин, указывающий нам путь в светлое будущее. Звезда. СССР. На обратной стороне герб. Это была как раз та монета, которая нужна в данном случае.
— Пусть проверка из районо, которая должна быть в понедельник, не состоится, — скороговоркой сказал я, неумело перекрестился и бросил полтинник в колодец.
Он исчез без звука.
Я с облегчением еще раз оглянулся по сторонам. Никого.
Можно было с чистой совестью отправляться домой.
12
В понедельник я пришел в школу и узнал, что проверки из районо не будет.
— Наш телефон работает раз в год, а тут вдруг сам зазвонил! — поведала мне Марья Сергеевна. — Знаткевич взял трубку, ему и говорят: сломался автобус. Как сломался? А так, комиссия собралась, все во главе с заведующим расселись по местам, а он не завелся.
— Кто не завелся? — спросил я.
— Мотор! — помахала пальцем перед моим носом завуч. — И когда исправят, неизвестно.
— Никогда, — сказал я. — Это ведь происки мольфаров.
— Кого?! — испугалась Марья Сергеевна.
— Есть такие. Никто их не видел, но вредят они сильно. Автобус этот вообще больше никуда не поедет.
Марья Сергеевна озадаченно посмотрела на меня, а я отправился в библиотеку.
С Нового года библиотекарем в ней стала работать Жанна. Она приезжала на автобусе из Плещениц, и рабочий день у нее начинался часов с одиннадцати. Жанне было около тридцати, с моей точки зрения, глубокая старуха, однако я ждал, когда заскрипит, открываясь, библиотечная дверь. Это заметили и мои старшие товарищи.
— Понравилась? — подмигнул мне Белецкий. — Засиделась в девках, видно, разборчивая. Своя хата в Плещеницах.
— Откуда вы знаете?
— Говорят, — пожал плечами географ. — Тут же все как на ладони.
Это было правдой, скрыть что-либо в Крайске, Плещеницах или даже Логойске было невозможно. Кстати, я был первым, кто поведал Жанне о том, что она проживает в столице.
— Знаете нашу главную поговорку? — спросил я ее в первый же день.
— Ну? — зевнула она, изо всех сил пытаясь скрыть заинтересованность.
— В мире есть три столицы: Минск, Логойск и Плещеницы.
— А Крайск? — улыбнулась она.
— Это на краю света.
— Похоже на правду, — согласилась она.
И я стал заглядывать в библиотеку не только за книгами.
Сейчас я спешил поделиться своими мольфарскими способностями.
— Святой колодец? — переспросила Жанна. — И вы туда запустили полтинник?
— Не запустил, — поправил я ее, — а аккуратно бросил. И попросил, чтобы отменилась проверка.
— И что?
— Автобус сломался, — пожал я плечами. — У нас, мольфаров, это обыкновенное дело.
— Вас этому в университете выучили? — в упор посмотрела на меня большими темными глазами Жанна.
— Чему?
— Врать. Признавайтесь, вся эта история со Святым колодцем — сплошное вранье.
— Вот те крест!
Я размашисто перекрестился. Мне стало обидно. Бродишь по раскисшим лесным дорогам, договариваешься с нечистью, расплачиваешься с ней звонкой монетой — и тебе не верят. Как жить дальше?
— Живите себе, — отвернулась от меня Жанна.
Она достала из сумочки круглое зеркальце и мельком взглянула в него. Я вдруг увидел, что ее глаза наполнились влагой.
«Что это она?» — подумал я.
В дверь библиотеки по очереди заглянули Дубаневский и Белецкий. Лица у обоих были встревоженные.
— Пойду свою библиотеку открывать, — сказал я, поднимаясь. — Ждут.
— Кто ждет? — положила в сумку зеркальце Жанна. — И что за библиотека у вас?
— Лыжная, — хмыкнул я.
Глаза у нее стали нормальными.
«Показалось, — подумал я. — А глаза у нее не хуже, чем у Гали».
— Где этот ваш колодец? — спросила Жанна, когда я уже взялся за ручку двери.
— В лесу, по дороге в Осинцы, — ответил я, — но одной туда лучше не ходить. Лесовик не любит, когда к нему приходят без приглашения.
Судя по оттопыренным карманам брюк, у моих старших товарищей сегодня были большие планы.
— Константинович, сколько можно лясы точить? — сказал с укоризной Дубаневский. — Не пара она вам.
— Откуда ты знаешь, кто ему пара? — возразил Белецкий. — А вот отмену проверки отметить надо.
Мы заперлись в лыжной комнате. Я снова от вина отказался.
— Зря! — взял в руки наполненный стакан Станислав Казимирович. — Надо же ведь когда-то начинать.
Я раздумывал, стоит ли говорить коллегам о Святом колодце. Останавливали наполнившиеся слезами глаза Жанны. На свете есть вещи, о которых лучше молчать.
— Ты науку историю знаешь? — спросил Белецкий, закусывая вино конфетой. — Настоящую историю, не ту, что преподает Петрашко?
Петрашко тоже был старым учителем, но, во-первых, он не пил вино у меня в лыжном кабинете, а во-вторых, всегда, даже в туалет, ходил с указкой. Вероятно, ей он собирался отбиваться от тех, кто мог посягнуть на завоевания Октября. Лично я на эти завоевания не посягал, догадываясь, что без них вряд ли бы учился в университете или боролся на турнире в Одессе.
А вот с настоящей историей Белецкий наступил на мою больную мозоль. Историей я был ушиблен с раннего детства.
В Ганцевичах мы делили пополам дом с семьей директора школы и его жены Дарьи Ивановны, моей первой учительницы. Она научила меня читать года в четыре, и я сразу взял в руки толстенный энциклопедический словарь. В нем я прочитал о великом переселении народов — и заболел. Я стал бредить сражениями и завоеваниями и в восьмом классе написал исторический роман под названием «Анты». Антами назывались предки славян, воевавшие с Византией. Я даже хотел поступать на исторический факультет, однако литература победила историю. Как я теперь понимаю, в сражении за душу одной из человеческих особей Евтерпа объединилась с Талией и Мельпоменой и победила сильную, но простоватую Клио.
И вот Белецкий спросил меня, знаю ли я науку историю.
— Знаю, — сказал я.
— А про убитого российского императора слышал? — продолжал допытываться географ.
— Которого? — вмешался Дубаневский.
Он тоже кое-что знал из истории.
— Освободителя, — строго посмотрел на него собутыльник. — Между прочим, в девятнадцатом веке в Европе царей больше нигде не убивали, только в России. О последнем императоре говорить не будем, не нашего ума дело.
— Тем более его убили в двадцатом веке, — кивнул я.
— Так вот, кто его убил? — достал из кармана вторую конфету Белецкий.
— Народовольцы, — пробормотал я.
— Его убил Игнат Гриневицкий, шляхтич из Минской области. А наш Крайск где находится?
— В Минской области!
Открытие поразило не только меня, но и Дубаневского.
— Я же говорил, что надо две бутылки брать, — сказал он, доставая из кармана вторую бутылку вина. — Без них в российских императорах не разберешься.
Только теперь мне открылось истинное предназначение шляхов, тянущихся через сёла и местечки в губернские города, а оттуда в столицы. Люди здесь, в крайской глуши, вырастали и отправлялись по шляхам со своими конкретными целями. Я вырос в Ганцевичах, что в Брестской области, но это дела не меняло. Какая у меня цель?